Едигей
Едиге́й (Эдиге[1], Едиге́, Едыге́й, Едыге́, Идиге́й, Идиге́, Идигу́[2], Идике́[3] Идику́[2], Эдиге́й, Эдиге́, Эдыге́й, Эдыге́; 1352—1419) — темник Золотой Орды в конце XIV — начале XV веков. Основатель династии, возглавившей Ногайскую Орду. Его прямыми потомками по мужской линии были князья Урусовы и Юсуповы.
Содержание
На службе у Тамерлана
Был выходцем из монгольского племени Мангут (мангыт-нынче каракалпакского). Сын Балтычака, эмира мангытов. По мифической версии, которая не сочетается с его этническим происхождением, считался правнуком ногайского святого Баба Туклеса. (Баба тукли-азиз)
Отец и старший брат Иса служили Урус-хану, а Едигей, по неизвестной причине, был вынужден бежать. Спасаясь от Урус-хана, вслед за молодым Тохтамышем прибыл ко двору Тамерлана, в войсках которого и начал свою службу. Сестра Едигея была женой Тамерлана. Ко времени похода Тамерлана против Тохтамыша в 1391 году был одним из главных эмиров (военачальников) войска. Вскоре после разгрома Тохтамыша Едигей вместе с Тимур-Кутлуг-огланом и другим белоордынским эмиром Кунче-огланом стал просить Тамерлана отпустить их домой под предлогом сбора людей для армии Тамерлана. Поверивший им Тамерлан отпустил военачальников на родину, где они стали проводить собственную политику (вернулся назад только Кунче-оглан).
Борьба с Тохтамышем
Едигей, став улубеем мангытов, всячески способствовал занятию золотоордынского престола Тимур-Кутлугом, который, разбив Тохтамыша, вслед за этим бежавшего в Литву, вскоре воцарился на золотоордынском престоле. Тем временем великий князь литовский Витовт начал готовить масштабный поход против татар с целью восстановить на золотоордынском престоле Тохтамыша и тем самым подчинить Орду своему политическому влиянию. Выступив в поход, Витовт в 1399 году разбил лагерь на реке Ворскле (см. Битва на реке Ворскле), и Тимур-Кутлуг, испугавшись многочисленности противника, запросил мира. Тем временем со своими войсками к реке подоспел Едигей, который разорвал переговоры и убедил Тимур-Кутлуга продолжить борьбу. Возглавив ордынские войска, Едигей нанёс сокрушительное поражение Витовту.
После этой громкой победы Едигей не оставил Тохтамыша в покое и в течение продолжительного времени с переменным успехом боролся с ним. В конце концов, в шестнадцатом сражении Тохтамыш был окончательно разгромлен и убит. Едигей к тому времени обладал огромным политическим влиянием. По словам испанского путешественника Рюи Гонзалеса де Клавихо, Едигей тогда располагал войском в 200 000 всадников[4].
Властитель Золотой Орды
В 1400 году Едигей организовал государственный переворот, убив Тимур-Кутлуга и возведя в ханское достоинство его младшего брата Шадибека; последний проводил жизнь в развлечениях и мало вмешивался в политику. Таким образом, Едигей стал полновластным хозяином Золотой Орды.
Однако, вскоре между темником Едигеем и пожелавшим освободиться от его давления Шадибеком разгорелась борьба. Победителем из неё вышел Едигей, а Шадибек бежал в Дербент, где и умер. Новым ханом стал сын Шадибека Пулад.
Едигей прочно держал власть в Орде, с его именем связан некоторый подъём международного авторитета и политического влияния распадающегося государства. Этому способствовала смерть Тамерлана в 1405 году и начавшиеся смуты в Мавераннахре. Воспользовавшись этим, в 1406 году Едигей сумел на несколько лет захватить Хорезм, изгнав оттуда назначенного Тимуром наместника Мусаку и поставив своих правителей. Сначала правителем Хорезма был назначен золотоордынский эмир Инк, которого затем сменил Кальджа. С 1410/11 года в качестве правителя Хорезма упоминается малолетний сын Едигея Мубарак-шах.
Поход на Москву
Едигей поссорил великого князя московского Василия Дмитриевича с Витовтом, в результате чего Василий отправился в поход на Литву. С обеих сторон погибло немало людей, было разорено множество городов и селений.
Во второй раз Едигей сумел распространить ложные донесения о якобы готовящемся вторжении его «союзника» Пулад-хана в Литву, а сам, тем временем, сконцентрировав огромные силы, в 1408 году отправился в поход на Москву, желая восстановить политическое влияние Орды на Руси. В ордынском войске находились четыре царевича, исполнявших должности военачальников, и несколько видных ордынских эмиров. Общее руководство осуществлял Едигей. Во время осады Москвы Едигей послал в Тверь великому князю тверскому Ивану Михайловичу требование «быть на Москву» с артиллерией, но тот не подчинился. После трехнедельной безуспешной осады и получения выкупа в 3000 рублей Едигей отошел от Москвы.
Вторгшись в Московское княжество, Едигей опустошил Серпухов, Верею, Дмитров, Городец, Клин и Нижний Новгород, Коломну, но вследствие новых смут в Орде вернулся назад, разорив на обратном пути Рязань.
Временем похода хана Едигея на Москву датируется сокрытие по меньшей мере трех монетных кладов в окрестностях Ельца. Это обстоятельство может служить косвенным свидетельством разорения войсками Едигея и Елецкого княжества.[5]
Смута в Орде и бегство в Хорезм
Тем временем, в Орде начались новые смуты. В 1410 году скончался Пулад-хан, и на ордынский престол взошёл Тимур-хан, сын Темир-Кутлуг-хана. Однако, будучи ставленником Едигея, Тимур-хан вскоре поднял кочевую знать на борьбу против всесильного темника.
В это же самое время в 1411 году, в самом начале борьбы, в Золотую Орду вторгся сын Тохтамыша Джелал ад-Дин с братьями и разграбил ордынские улусы.
Не имея сил для борьбы с Тимур-ханом, Едигей бежал в Хорезм, по дороге в который он был разбит войсками Тимур-хана. Прибыв с остатками войск в Хорезм, Едигей в течение полугода оборонялся от осаждавших его войск Тимур-хана. Однако, вскоре, в 1412 году военачальник Тимур-хана Газан предал своего хана и, убив его, перешёл на сторону Джелал ад-Дина.
В этих условиях Джелал ад-Дин, пользуясь отсутствием хана, захватил власть в Золотой Орде.
Желая покончить с Едигеем и окончательно разбить его, Джелал ад-Дин послал своего военачальника Каджулая-багатура, войско которого имело численный перевес над войсками Едигея. Но, несмотря на это, Каджулай был разбит с помощью военной хитрости, с блеском применённой Едигеем, который, выйдя навстречу Каджулаю, разделил своё войско на 2 части. Первый отряд отправился сражаться с Каджулаем, а второй остался в засаде. В самый разгар боя первый отряд обратился в бегство, разбрасывая по пути специально подготовленные попоны и прочее конское снаряжение, создавая тем самым у противника иллюзию полного разгрома врага. Тем временем, на ничего не подозревавшего Каджулая из засады ударил второй отряд, который и решил исход сражения. Каджулай был разбит и погиб в бою. Едигей с богатой добычей и многочисленными пленными вернулся в Хорезм победителем.
Один из 4-х сыновей Тамерлана Шахрух, правитель Хорасана, рассчитывая на слабость Едигея, послал войско с целью вернуть Хорезм в состав своих владений. Но войско, не добившись никаких успехов, вынуждено было вернуться назад. Однако, второе вторжение войск Шахруха во главе с Шах-меликом, воспитателем Улугбека, оказалось более удачным, и Едигей был выбит из Хорезма. Во многом этому способствовал установленный Едигеем режим страха и насилия, настроивший против него мирное население страны.
Дальнейшая судьба
Прибыв в Золотую Орду, Едигей продолжал играть в ней политическую роль, находясь, тем не менее, во враждебных отношениях с враждовавшими друг с другом в борьбе за престол сыновьями Тохтамыша ханами Кепеком и Керим-Бердеем (на которых делали ставку Литва и Москва, соответственно).
Став[когда?] беклярбеком потомка Чингиз-хана Чокре-оглана Едигей вместе с Чокре-огланом начали[когда?] борьбу с Кепеком, которому удалось к тому времени занять трон[когда?] в Сарае. В результате, Кепек под натиском Едигея вскоре[когда?] был побеждён и был вынужден отступить. (Однако, ещё в течение ряда лет[сколько?] в южнорусских землях, находившихся под контролем Литвы, Кепек считался ханом.)
В 1416 году Едигей разорил Киев и всё правобережье Днепра.
В 1419 Едигей был убит одним из сыновей Тохтамыша в районе города Сарайчика.
Характер и внешность
Заметки о характере и внешности Едигея оставил лишь один восточный автор — Ибн Арабшах. Он так описывал Едигея: «Был он очень смугл [лицом], среднего роста, плотного телосложения, отважен, страшен на вид, высокого ума, щедр, с приятной улыбкой, меткой проницательности и сообразительности»[4]
Дети
Едигей имел по меньшей мере двадцать сыновей[6]. Среди них наиболее известны Мансур (ум. 1427), Нураддин (ум. 1440), Гази (ум. 1428), Наурус, Кей-Кавад, Султан-Махмуд и Мубарак.
На дочери Едигея был женат хан Золотой Орды Тимур-хан (1410—1412).
Напишите отзыв о статье "Едигей"
Примечания
- ↑ Ногайский героический эпос "Эдиге"
- ↑ 1 2 Едигей // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
- ↑ Греков Б. Д., Якубовский А. Ю., [www.krotov.info/lib_sec/04_g/gre/grekov_03.htm Ч. 3. — Гл. 4.].
- ↑ 1 2 Греков Б. Д., Якубовский А. Ю., [www.krotov.info/lib_sec/04_g/gre/grekov_03.htm Ч. 3. — Гл. 3.].
- ↑ Тропин Н. А. Елецкая земля в XII−XV вв. — Елец, 1989.
- ↑ Трепавлов В. В. История Ногайской Орды. — М.: Восточная литература РАН, 2002. — 752 с. — ISBN 5-02-018193-5. — С. 90.
</ol>
Литература
- Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. [www.krotov.info/lib_sec/04_g/gre/grekov_00.htm Золотая Орда и её падение — Л., 1937.; М.−Л.: Издательствo Академии наук CCCP, 1950]. — 10 000 экз.
- [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s4_26_8.pdf Конявская Е. Л. Повесть о едигеевом нашествии в тверском летописании] //Древняя Русь. Вопросы медиевистики, 2006. — № 4 (26). — С. 90−101.
- Эдигей // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Образ Едигея в кино
- Андрей Рублев (СССР; 1966) режиссёр Андрей Тарковский, в роли Едигея — Болот Бейшеналиев.
Ссылки
- [www.akiat.ru/index.php?id=37 Татарский исторический эпос «Идегей»]
- Идукай и Мурадым — башкирский исторический эпос
- [www.rustrana.ru/article.php?nid=18336 Сказание о нашествии Едигея]
Отрывок, характеризующий Едигей– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее. – Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками. Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку. – Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе. Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа. Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным. Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии. На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ? Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется. Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение. Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе. Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами. Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности. «Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился. Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным. «Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу. На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь. – Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять. – Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете? – Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел. На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя: – Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё! – Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин. – Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне. К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать. Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете. Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека. Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть. Навигация | ||||||||||||||||||||
