Единая всегреческая организация молодёжи

Единая Всегреческая Организация Молодёжи (ЭПОН, греч. Ενιαία Πανελλαδική Οργάνωση Νέων) — в годы Второй мировой войны массовая организация греческой молодёжи, объединившая различные молодёжные организации, боровшиеся против тройной, германо-итало-болгарской оккупации (1941-1944). Организация приняла активное участие в боях против британской армии (декабрь 1944 – январь 1945) и в последовавшей гражданской войне (1946-1949). Продолжила свою деятельность в подполье до 1958 года, когда и была расформирована.

История создания

С самого начала тройной, германо-итало-болгарской оккупации, Греции инициативу по развёртыванию широкого движения Сопротивления взяла на себя Коммунистическая партия Греции. С этой целью, с привлечением других партий, в основном левого и центристского политического спектра, в сентябре 1941 года был создан Национально-освободительный фронт Греции (ЭАМ), который затем приступил к созданию Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС). С самого начала своего создания в 1918 году, у компартии Греции была своя молодёжная организация, OKNE (Организация Коммунистической Молодёжи Греции). Как и в случае с ЭАМ, греческие коммунисты сочли необходимым привлечение в освободительную борьбу больших масс молодёжи, отодвинув на второй план идеологию и классовую борьбу, для чего было необходимо создать всегреческую организацию, которая смогла бы объединить разрозненные организации Сопротивления греческой молодёжи. С некоторым опозданием по отношению к созданию ЭАМ, всегреческая молодёжная организация была основана 23 февраля 1943 года, по инициативе Коммунистической партии Греции. В учредительном подпольном заседании в доме учителя Панагиса Димитратоса (был расстрелян немцами годом позже) в Амбелокипи, Афины приняли участие представители следующих организаций Сопротивления молодёжи различных политических партий: “Крестьянская молодёжь Греции”, “Единая Национально освободительная Рабочая Молодёжь”, “Единая Ученическая Молодёжь”, “Союз Молодых Борцов Румелии”, “Фессалийский Священный Отряд”, “Народная Революционная Молодёжь”, “Свободная Молодёжь”, “Федерация Коммунистических Молодёжей Греции”, “Социалистический Революционный Авангард Греции”, “Филики Этерия Молодёжи”, “Национально Освободительный Фронт Молодёжи (ΕΑΜΝ) Македонии и Пелопоннеса” и “Национальный Совет друзей нового поколения”. Было принято решение о расформировании всех выше означенных организаций и их слиянии в Единую Всегреческую Организацию Молодёжи (ЭПОН) и подчинение организации ЭАМ. Члены ЭПОН именовались “эпонитами”. Цели ЭПОН указаны в учредительном тексте:

• Национальное освобождение, основываясь на целостности территории Греции.
• Уничтожение фашизма, становление народного суверенитета.
• Борьба против империалистических войн и защита мира, основываясь на принципе самоопределения народов.
• Защита экономических, политических, культурных и образовательных прав и стремлений молодого поколения.

В учредительном тексте ЭПОН определяет себя как организация национально-освободительная, антифашистская-прогрессивная, антимилитаристская - миролюбивая.

Массовая политическая борьба

Уже на следующий день после своего создания и до 5 марта ЭПОН мобилизовала молодёжь греческой столицы для участия во всеобщей забастовке в Афинах, которая вынудила оккупационные власти отказаться от отправки в Германию греческих рабочих. Через 20 дней, 25 марта 1943 года, до 300 тысяч афинян вышли на улицы в годовщину Национальной революции 1821 года. ЭПОН мобилизовала ученическую, студенческую и рабочую молодёжь. В столкновениях с оккупантами погибли 32 демонстранта. 25 июня, после очередного массового расстрела 106 заключённых в Курново, 100 тысяч демонстрантов заняли центр Афин. В столкновениях с оккупантами были убиты 40 демонстрантов. В силу острой необходимости освободить немецкие дивизии, задействованные против греческих партизан, для отправки на Восточный фронт оккупационные власти приняли решение расширить болгарскую зону оккупации на Центральную Македонию. Болгарская зона отличалась тем, что следуя идеологии «Великой Болгарии», болгарское правительство поставило своей целью присоединить регион к Болгарии, проводило политику репрессий против греческого населения на всех уровнях, включая закрытие греческих школ и изгнание греческого духовенства. Кровавый террор со стороны болгарских оккупационных властей носил такой массовый характер, что последовал беспрецедентный исход греческого населения из болгарской зоны оккупации в немецкую, который греческий писатель Илиас Венезис отразил в своей ставшей классической книге «Исход» (греч. Έξοδος). До конца 1941 года из региона бежали более 100 тысяч греков и одновременно проводилось его заселение болгарами. По призыву ЭАМ, 22 июля 1943 года по всей стране прошли забастовки и, несмотря на запрет, в Афинах состоялась Демонстрация против расширения болгарской зоны оккупации . До 500 тысяч человек заняли центр города вокруг офиса квислинга Раллиса и болгарского посольства. Не сумев разогнать демонстрацию с помощью итальянской кавалерии, оккупанты использовали против демонстрантов немецкие танки. Вставшая перед головным танком, 18-летняя эпонитка Панайота Статопулу была скошена пулемётной очередью. 19-летняя эпонитка Кула Лили, забравшаяся на танк, снявшая обувь и бившая каблучком по высунувшейся из башни голове танкиста, была убита автоматной очередью. В непрекращающихся столкновениях было убито 53 демонстранта, включая эпонитов Томиса Хадзитомаса и Афанасиоса Териакиса. Более 500 были арестованы и отправлены в застенки. Однако оккупационные власти осознали, что события ведут к общенациональному взрыву и вовлечению в Сопротивление и антикоммунистических слоёв, отказывавшихся до того сотрудничать по этой причине с ЭАМ-ЭЛАС. Расширение болгарской зоны оккупации и освобождение германских сил были сорваны. После ряда подобных акций, проведённых ЭАМ, не имевших прецедентов в других оккупированных столицах, вкупе с деятельностью городских вооружённых отрядов ЭЛАС, французский писатель Роже Милльекс заявил, что Афины являлись «столицей европейского Сопротивления»:

Подпольная и пропагандистская деятельность ЭПОН

Подпольные организации ЭПОН печатали листовки и издавали газеты. Центральным органом ЭПОН была газета “Неа Гениа” (Новое Поколение), первую редакцию которой возглавляли Электра Апостолу, Роза Имвриоти и Мария Сволу. Электра Апостолу была позже арестована оккупационными властями и замучена в застенках гестапо 25 июля 1944 года. В первые 6 месяцев деятельности ЭПОН в организацию вступили 200 тыс. девушек и юношей. В общей сложности за годы существования ЭПОН через организацию прошли 600 тыс. человек греческой молодёжи. Через ЭПОН прошла “золотая молодёжь Греции”, подарившая ей в будущем такие имена как Микис Теодоракис, Манос Хадзидакис, Костас Акселос, Элени Арвелер, Костас Линардатос, Петрос Антеос, Титос Патрикиос, Элени Вакало, Василис Ротас и сотни других видных представителей греческой культуры и интеллигенции. Петрос Антеос писал позже: “Наше поколение развило свою деятельность в такой знаменательной эпохе, её причащение было таким непосредственным, и результаты этого причащения были такими материальными, что у нас возникло чувство, или иллюзия, что мы создавали историю. Потому что в самом деле, мы говорили тогда с историей на ты”. Пригороды Афин находились под контролем городских отрядов ЭЛАС. Оккупанты появлялись там как правило в дневное время суток. Организации ЭПОН действовали ночью для пропаганды и информации населения, используя написание лозунгов на стенах и оповещения рупорами. Марк Мазовер (Mark Mazower), современный британский историк еврейского происхождения, упоминая эту сторону деятельности ЭПОН, отмечает массовое участие молодых девушек в организации: “Это была борьба, удалившая разделительную линию между двумя полами. В ЭПОН, молодёжном движении ЭАМ, девушки писали лозунги на стенах, выкрикивали ночью сообщения через рупоры с крыш зданий Афин. Они считали. что женские голоса звучали лучше, чем мужские”.

Вооружённая борьба

До 30 тысяч членов ЭПОН приняли непосредственное участие в вооружённой борьбе. В регулярных частях Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС) были созданы “образцовые роты ЭПОН”. Ученическая и студенческая молодёжь вступала в городские отряды “резервного ЭЛАС”, где грань между подпольной жизнью и боевой деятельностью была размыта.

Городские отряды

К началу 1944 года городские отряды ЭЛАС практически контролировали пригороды Афин, что выделяло на тот момент греческую столицу на фоне других оккупированных столиц Европы. Оккупационные войска совершали налёты в пригороды, как правило в дневное время суток. В ходе подобных налётов и защищая свои подпольные штабы и арсеналы, члены ЭПОН проявили множество актов героизма и самопожертвования. В одном из них, 28 апреля 1944 года в афинском квартале Имиттос, населённым беженцами Малоазийской катастрофы, трое юношей ЭПОН, командир взвода Димитрис Авгерис и бойцы Костас Фолтопулос и Танос Киокменидис, приняли бой против 200 солдат Вермахта и коллаборационистов. Бой длился 7 часов, пока трое защитников не пали. Домик, который защищали трое эпонитов, благодаря греческой поэзии, получил имя Крепость Гимета. В другом эпизоде, 24 июля 1944 года, и при аналогичных обстоятельствах, 10 эпонитов приняли бой с 1500 немцев и квислингов и также сражались до последнего. Этот эпизод получил в историографии Сопротивления имя Холокост на улице Бизани (греч. Το ολοκαύτωμα της οδού Μπιζανίου, αριθμός 10). В центре Афин задачу по защите демонстрантов, как правило, выполнял “Батальон студенческой молодёжи”.

Образцовые роты ЭПОН

Из эпонитов отправленных в регулярные части Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС), при всех дивизиях были сформированы, так называемые, “Образцовые роты ЭПОН” и “Образцовые взводы ЭПОН”. В составе Кавалерийской бригады ЭЛАС был сформирован эскадрон ЭПОН. Образцовые соединения ЭПОН были одними из лучших частей Народно-освободительной армии.

Декабрьские события 1944 года

Роль ЭПОН была существенной как в участии в демонстрациях подвергшихся расстрелу полицией начиная с 3 декабря, так и в последовавших боях против британских войск и их греческих союзников, включая бывших коллаборационистов. Эпонитка Элени Арвелер, ставшая в будущем известной византинисткой и первой женщиной-ректором университета Сорбонна пишет: «Я стояла перед гостиницей Grand Bretagne, напротив здания парламента. Вижу на крыше парламента полицейских, стреляющих по демонстрантам. Хватаю за руку стоявшего рядом со мной английского офицера и говорю ему на моём слабом английском языке: Видите тех на крыше. Это те же люди, что стреляли в нас при немцах. Англичанин ответил, Yes, I know. Я никогда не забуду его ответ» . Городские отряды ЭЛАС, принявшие основной удар англичан и их союзников, состояли в основном из ученической и рабочей молодёжи ЭПОН. Из членов ЭПОН, студентов Афинского политехнического университета была сформирована рота «Лорд Байрон». Командование ротой принял эпонит, будущий всемирно известный композитор Яннис Ксенакис, потерявший в этих боях свой левый глаз от осколка английского снаряда. 27 декабря, находясь в Афинах, Черчилль приказал генеральное наступление всеми располагаемыми силами. Были задействованы авиация, артиллерия флота, тяжёлая артиллерия и большое число танков. Тяжёлые бои, вплоть до рукопашных, продолжились до 5 января 1945 года. 20 бойцов роты “Лорд Байрон” были окружены большими британскими силами и танками. Продержавшись сутки, эта группа студентов прорвалась в ночь на 2 января и соединилась со своей ротой.

Гражданская война

После Варкизского соглашения и предполагаемого примирения страны, наступил период так называемого “Белого террора”. Члены ЭПОН преследовались и отправлялись в тюрьмы и ссылки, наряду с членами компартии и бывшими бойцами ЭЛАС. После начала гражданской войны (1946-1949) ЭПОН была объявлена вне закона законом Ν.509 от 1947 года. В составе Демократической армии Греции вновь были созданы роты ЭПОН.

Послевоенные годы и роспуск ЭПОН

Несмотря на поражение Демократической армии Греции в конце 1949 года, ЭПОН продолжила свою подпольную борьбу. Один из основателей ЭПОН Ставрос Касиматис (1918-2001, подпольный псевдоним Орест), бывший в 1948 году секретарём ЭПОН Южной Греции, принял в 1949 году руководство вторым подпольным центром компартии (первым руководил Никос Плумбидис. Несмотря на поражение левых сил в гражданской войне, влияние ЭПОН росло, особенно в студенческих кругах. Под прикрытием подполья издавалась газета “Панспудастики” (Всестуденческая). Газета стала руководящим центром студенческого движения, с вырисовывавшейся тенденцией автономии от партии . После выборов 1958, Единая демократическая левая партия (ЭДА), бывшая легальным прикрытием деятельности Коммунистической партии Греции, стала второй партией в парламенте. ЭПОН была распущена решением 8-го пленума компартии Греции в январе1958 года. Это прекратило дуализм легальной организации молодёжи ЭДА и подпольной ЭПОН.

Отрывок, характеризующий Единая всегреческая организация молодёжи

– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.