Бичан, Юрек

Ежи (Юрек) Бичан (Битшан) (польск. Jerzy (Jurek) Bitschan; 29 ноября 1904, Львов — 21 ноября 1918, Львов) — польский скаут, участник битвы за Львов в 1918 году. Один из самых юных польских защитников Львова. Символ Львовских орлят.

Вопреки воле родителей, в первые же дни боев с украинцами за Львов, 14-летний ученик гимназии, решил присоединиться к борьбе. Его мать, Александра Загорская (Загурская), также участвовала в боях. Мальчик оставил своему отцу письмо, в котором писал:

Дорогой папа! Сегодня я собираюсь записаться в войско. Хочу доказать, что я могу найти в себе силы, чтобы служить и выдержать. Это мой долг идти, когда у меня достаточно сил, потому что людей для освобождения города, по-прежнему, не хватает. Ежи

Сражался за Львов. Погиб в последний день боёв в городе на поле боя во время перестрелки на Лычаковском кладбище, раненый в обе ноги взрывом снаряда. Помощь истекающему кровью Ежи пытался оказать санитар, но еще один осколок артиллерийского снаряда попал мальчику в плечо. Шанса спасти юного героя не было. Позже он был похоронен на том же кладбище. Стал одной из последних жертв первого этапа битвы за Львов.

Посмертно отмечен польскими военными наградами. Юношу впоследствии описывали в своих произведениях польские писатели, изображали художники, его именем называлась одна из улиц Львова в 1938—1950 годах.

Ссылки

• [kresowiacy.com/2013/11/lwowskie-orlatko-jurek-bitschan/ LWOWSKIE ORLĄTKO — JUREK BITSCHAN] (польск.)

Отрывок, характеризующий Бичан, Юрек

– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.