Вуйчик, Ежи
Поделись знанием:
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
(перенаправлено с «Ежи Вуйчик»)
Ежи Вуйчик (Ежи Войцик; Ежи Вуйцик) | |||
Jerzy Wójcik | |||
Дата рождения: |
12 сентября 1930 (93 года) | ||
---|---|---|---|
Место рождения: | |||
Гражданство: | |||
Профессия: |
кинооператор, сценарист, режиссёр, писатель | ||
Награды: |
|
Ежи Вуйчик (польск. Jerzy Wójcik, р. 12 сентября 1930, Новы-Сонч) – польский кинооператор, сценарист и режиссёр.
Содержание
Биография
Закончил Государственную высшую школу кинематографа, телевидения и театра имени Леона Шиллера в Лодзи (1955). Сотрудничал с крупнейшими мастерами польской школы, в 1960-х работал с югославскими кинорежиссёрами.
Снял два фильма как режиссёр (один из них – Врата Европы, 1999 – был номинирован на премию МКФ в Каире). Поставил несколько театральных спектаклей. Преподавал операторское искусство в университетах Катовице и Лодзи. В 2006 опубликовал книгу эссе и воспоминаний Лабиринт света.
Избранная фильмография
- 1956 – «Канал» / Kanał (реж. Анджей Вайда, второй оператор)
- 1956 – «Настоящий конец большой войны» / Prawdziwy koniec wielkiej wojny (реж. Ежи Кавалерович, второй оператор)
- 1958 – «Эроика» / Eroica (реж. Анджей Мунк)
- 1958 – «Пепел и алмаз» / Popiół i diament (реж. А.Вайда)
- 1959 – «Крест храбрых» / Krzyż Walecznych (реж. Казимеж Куц)
- 1960 – «Никто не зовёт» / Nikt nie woła (реж. К. Куц)
- 1961 – «Мать Иоанна от ангелов» / Matka Joanna od aniołów (реж. Е. Кавалерович)
- 1961 – «Самсон» / Samson (реж. А. Вайда)
- 1962 – «Мой старик» / Mój stary (реж. Януш Насфетер)
- 1964 – «Эхо» / Echo (реж. Станислав Ружевич)
- 1964 – «Жизнь ещё раз» / Życie raz jeszcze (реж. Януш Моргенштерн)
- 1966 – «Фараон» / Faraon (реж. Е. Кавалерович)
- 1966 – «Потом наступит тишина» / Potem nastąpi cisza (реж. Я. Моргенштерн)
- 1967 – «Вестерплатте» / Westerplatte (реж. Ст. Ружевич)
- 1968 – «Лицом к лицу» / Twarzą w twarz (реж. Кшиштоф Занусси)
- 1973 – «Потоп» / Potop (реж. Ежи Гофман)
- 1975 – «Опали листья с деревьев» / Opadły liście z drzew (реж. Ст. Ружевич, премия за лучшую операторскую работу на Польском кинофестивале)
- 1978 – «Страсть» / Pasja (реж. Ст. Ружевич)
- 1980 – «Рысь» / Ryś (реж. Ст. Ружевич)
- 1981 – «Пансион пани Латтер» / Pensja pani Latter (реж. Ст. Ружевич)
- 1983 – «Женщина в шляпе» / Kobieta w kapeluszu (реж. Ст. Ружевич)
- 1985 – «Дьявол» / Diabeł (реж. Ст. Ружевич)
- 1987 – «Ангел в шкафу» / Anioł w szafie (реж. Ст. Ружевич, премия за лучшую операторскую работу на Польском кинофестивале)
Признание
- Награда Министра культуры и искусства ПНР 1-й степени (1967),
- Государственная премия ПНР 2-й степени (1975),
- Награда председателя «Комитета в дела радио и телевидение» (1977),
- «Золотая камера» за достижение всей жизни на МКФ братьев Манаки (Македония, 1999),
- Офицерский крест (1998) и Командорский крест Ордена Возрождения Польши (2005).
Напишите отзыв о статье "Вуйчик, Ежи"
Ссылки
- [www.filmpolski.pl/fp/index.php/11968 Ежи Вуйчик на сайте filmpolski.pl] (польск.)
Отрывок, характеризующий Вуйчик, Ежи
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 12 сентября
- Родившиеся в 1930 году
- Родившиеся в Новы-Сонче
- Кавалеры Командорского креста ордена Возрождения Польши
- Кавалеры Офицерского креста ордена Возрождения Польши
- Кинооператоры Польши
- Сценаристы Польши
- Выпускники Киношколы в Лодзи
- Преподаватели Силезского университета
- Лауреаты Государственной премии ПНР