Любомирский, Ежи Марцин
Ежи Марцин Любомирский польск. Jerzy Marcin Lubomirski <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб рода Любомирских</td></tr> | ||
| ||
---|---|---|
Рождение: | 24 октября 1738 | |
Смерть: | 27 июля 1811 (72 года) | |
Род: | Любомирские | |
Отец: | Антоний Бенедикт Любомирский | |
Мать: | Анна София Ожаровская | |
Дети: | бездетен |
Сын мечника великого коронного князя и генерала войск коронных Антония Бенедикта Любомирского (ум. 1761) и Анны Софии Ожаровской. Его сестра Магдалена Агнесса Любомирская (1739—80) была фавориткой последнего польского короля Станислава Августа Понятовского.
Биография
В 1761 году после смерти своего отца Антония Бенедикта унаследовал его крупные владения (Полонное, Мендзыжец-Подляски, Любар и др.). С 1758 года служил в прусской армии, затем — в русской. Во главе собственной банды занимался разбоем. Был осужден на смерть, которую ему заменили на изгнание.
В начале Барской конфедерации (1768—1772) Ежи Марцин Любомирский присоединился к конфедератам и участвовал в боях с русскими войсками. Ежи Марцин Любомирский, назначенный региментарием краковским и сандомирским, занял Краковское воеводство. В апреле 1769 года после неудачной обороны Кракова сдал командование Казимиру Пулавскому. Позднее был схвачен и приговорен к пятнадцати годам тюрьмы. Князь Любомирский был отправлен в Венгрию, где он должен был заключен в темницу. После женитьбы на дочери тюремного коменданта был освобожден из заключения и вернулся на родину. В 1773 году получил чин генерала коронных войск, в 1775 году стал шефом 11-го гренадерского пехотного полка.
В 1774 году после смерти своего бездетного дяди, великого хорунжего коронного Франциска Фердинанда Любомирского, Ежи Марцин Любомирский стал его наследником.
В дальнейшем князь Ежи Марцин Любомирский находился на службе у российского посла Отто Магнуса фон Штакельберга и входил в состав Постоянного Совета. В 1773 году участвовал в разделительном сейме, где было вынесено решение о Первом разделе Речи Посполитой между Пруссией, Австрией и Россией. Из-за своего банкротства Ежи Марцин Любомирский вынужден продать часть владений своей сестре Магдалене Агнессе Сапеге.
Будучи отстраненным семьей от политической жизни, он организовывал многочисленные концерты, балы и встречи. Был большим любителем театра и музыки, оплатил польскую версию «Тартюфа». Открыл актёрско-балетную школу на 1000 человек.
Семья
Ежи Марцин Любомирский был трижды женат. Его первой женой с 1775 года была графиня Марианна фон Хаддик, с которой он развелся в 1784 году. Вторично женился на Хонорате Стемпковской, которая после развода с ним состояла в связи с русским послом Игельстромом. В третий раз женился на Текле Лабенцкой. Не оставил после себя потомства.
Напишите отзыв о статье "Любомирский, Ежи Марцин"
Отрывок, характеризующий Любомирский, Ежи Марцин
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.