Шембек, Ежи
| Ежи Шембек Jerzy Szembek<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 9 ноября 1903 года — 26 июля 1905 года | ||
| Церковь: | Римско-католическая церковь | |
| Предшественник: | Болеслав Иероним Клопотовский | |
| Преемник: | Аполлинарий Внуковский | |
| Рождение: | 14 июня 1851 Бершадь, Российская империя | |
| Смерть: | 26 июля 1905 (54 года) Поремба, Российская империя | |
| Принятие священного сана: | 19 марта 1893 года | |
| Епископская хиротония: | 30 июня 1901 года | |
Е́жи Ше́мбек (польск. Jerzy Szembek; 14 июня 1851, Бершадь — 26 июля 1905, Поремба) — российский католический епископ, одиннадцатый архиепископ могилёвский.
Содержание
Биография
Происходил из рода графов Шембеков, полное имя — Ежи Юзеф Элизеуш Шембек (польск. Jerzy Józef Elizeusz Szembek). Учился на философском факультете Краковского университета. После окончания университета мечтал о посвящении жизни Церкви и некоторое время провёл в Африке, знакомясь с работой католических миссий. В 1881 году по настоянию семьи вернулся на родину, где вступил в управление фамильными имениями[1].
В конце 80-х годов под влиянием своего друга Андрея Шептицкого Шембек принял окончательное решение о своей церковной карьере[1]. После окончания Саратовской духовной семинарии 19 марта 1893 года был рукоположен в священники[2]. Служил в Саратове и Астрахани, преподавал в Саратовской семинарии и был членом местного кафедрального капитула. На его фамильные деньги был выстроен в 1899 году Храм Святого Николая в Царицыне (ныне Волгоград)[3].
15 апреля 1901 года папа Лев XIII назначил Ежи Шембека епископом Плоцка, месяцем позже это назначение было одобрено Николаем II. Епископская хиротония, которую возглавлял архиепископ-митрополит Могилёва Болеслав Иероним Клопотовский состоялась 30 июня 1901 года[2].
В феврале 1903 года приехал в Петербург на похороны архиепископа Клопотовского, после похорон посетил Рим, где доложил папе Льву XIII о текущем положении католиков в Российской империи[1].
9 ноября 1903 года назначен папой новым архиепископом-митрополитом могилёвским. 12 февраля 1904 года император Николай II утвердил это назначение. Ежи Шембек последовательно и эффективно отстаивал права католиков, ущемляемые царской властью[3]. В частности он впервые в истории Могилёвского архидиоцеза созвал епархиальный собор, выработавший меморандум, где перечислялись пожелания католических епископов и священников государству по изменению тех законов, которые препятствовали пастырской деятельности. Меморандум был представлен Шембеком Николаю II и С. Ю. Витте[1].
В 1904 году ещё раз посетил Рим, передал от папы персональный подарок цесаревичу Алексею — картину. Большое время Шембек уделял визитации католических приходов, особенно тех, которые давно не посещались епископами. Принимал большое участие в насущных потребностях Петербургской католической духовной академии. В конце 1904 — начале 1905 года созвал первый съезд католических катехизаторов России и сумел добиться от Министерства просвещения разрешения на ряд мер, направленных на улучшение катехизации католической молодёжи[1].
В 1905 году заболел и отправился на лечение в Мариенбад (совр. Марианске-Лазне), однако не доехав до цели 26 июля 1905 года скончался в дороге в польском городе Поремба.
Напишите отзыв о статье "Шембек, Ежи"
Примечания
Литература
- «Шембек» // Католическая энциклопедия. Т.5, Изд. францисканцев, М.:2013. Ст. 309—311
Ссылки
- [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bszem.html Archbishop Jerzy Józef Elizeusz Szembek на сайте catholic-hierarchy.org] (англ.)
- [www.stan-mta.ru/09/rus905.html Биографическая справка на сайте храма св. Станислава]
Отрывок, характеризующий Шембек, Ежи
– Морковное.– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
