Езерская, Белла Самойловна
Поделись знанием:
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
| Белла Езерская | |
 | |
| Очередное интервью с диктофоном, 2007 г. Фото Э. Арзуняна | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
Белла Самойловна Езерская (род. 1929, Одесса) — журналист, театральный критик, эссеист.
Белла Езерская родилась в Одессе. В 1941 году, с началом Великой Отечественной войны, эвакуировалась с семьей в Уфу, потом в Ташкент.
В 1952 году закончила русское отделение филологического факультета Одесского государственного университета им. Ильи Мечникова. В 1956—1970 гг. работала библиотекарем в областной библиотеке имени Ленина. Одновременно с 1956 года печаталась как журналист и критик в областных одесских газетах «Знамя коммунизма», «Черноморская коммуна», «Комсомольская искра», в киевской газете «Правда Украины», киевском журнале «Радуга», московском журнале «Театр». С 1969 года член Союза журналистов СССР и Всероссийского театрального общества. Занималась распространением самиздата[1]. В 1970—1976 гг. литературный сотрудник многотиражной газеты Одесского обувного объединения.
В 1976 году эмигрировала с мужем и сыном в США[2]. С 1977 г. живет в Нью-Йорке. Работала в школе ассистентом учителя. Закончила аспирантуру при Хантер-колледже (Hunter College) и получила степень магистра.
«Особая, интригующая строка её биографии — долгое сотрудничество с журналом Энди Ворхола „Интервью“ (Interview magazine). „Помешанный на знаменитостях, он и создал его для знаменитостей“ — голливудских звезд, королей, законодателей моды. Это было так престижно — попасть на страницы Interview Magazine: и в качестве „гостя“, и в качестве автора. А Езерскую поражала душевность её новых коллег: „…Когда я зимой приезжала из своего Фар-Раковея, замерзшая, как сосулька, ребята отпаивали меня кофе в столовой, обшитой дубовыми панелями“. Кстати, именно Ворхолу принадлежит идея собрать материалы Езерской в книгу. „Но ведь это же интервью, — переспросила она неуверенно, — жанр скоропортящийся“… „Ну и что“, — пожал плечами Ворхол. Он-то не сомневался в успехе»[3].
Активно печатается в периодике русского зарубежья[4][5]: в газетах «Новое русское слово», «Вечерний Нью-Йорк», «В новом свете», «Форум», «Русская мысль», «Русский базар», «Русская реклама»; в журналах «Вестник», «Чайка», «Новый журнал», «Мир», «Побережье». Член Клуба русских писателей Нью-Йорка. Победительница конкурса 2007 г. за лучшую публикацию в рубрике «Прямая речь» нью-йоркской газеты «Форум».
Книги
- «Мастера», книга 1-я (Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1982);
- «Мастера», книга 2-я (Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1989);
- «Мастера», книга 3-я (Нью-Йорк, «Форум», 1998);
- «Почему молчали кариатиды» (Одесса, «Укрполиграф», 2003).
Первые три книги включают интервью с мастерами русского искусства: В.П. Аксеновым, И.А. Бродским, Г.П. Вишневской, Е.А. Евтушенко, Э. Неизвестным, В. П. Некрасовым, Б.Ш. Окуджавой, М.Л. Ростроповичем, Б. Кауфман, М.М. Плисецкой и др. В последнюю книгу вошли эссе, путевые очерки, рецензии и повесть о Пушкине «Ссылка».
Напишите отзыв о статье "Езерская, Белла Самойловна"
Примечания
- ↑ [www.igrunov.ru/cat/vchk-cat-names/others/odessa/69_75/1120638997.html «Антология самиздата Вячеслава Игрунова»]
- ↑ «Жизнь, посвященная читателям». — «Вестник» (США, Балтимор), 3 мая 1994.[edvig.narod.ru/ghizn-posv1.jpg] [edvig.narod.ru/ghizn-posv2.jpg] [edvig.narod.ru/ghizn-posv3.jpg]
- ↑ Е. Цейтлин, «Портрет женщины с диктофоном». — «Шалом» (Чикаго), апрель 2009.
- ↑ «Из архива Беллы Езерской». — «Вестник» (США, Балтимор), 14 апреля 2004.[www.vestnik.com/issues/2004/0414/win/arzunyan.htm]
- ↑ «Белла Езерская в цитатах». — «Вечерний Нью-Йорк», 9-11 апреля 1999. Колонки 1-3, 5: [edvig.narod.ru/ezer-cit1.jpg] Колонка 4: [edvig.narod.ru/ezer-cit2.jpg]
Ссылки
- [www.chayka.org/authors/bella-ezerskaya Авторская страница Беллы Езерской в журнале Чайка]
- [www.proza.ru/2006/03/30-280 Повесть о Пушкине]
- [www.proza.ru/2006/03/30-280 Интервью] с И. Бродским
- [www.russian-bazaar.com/article.aspx?ArticleID=14609 Маргарита Шкляревская. Воля к творчеству: Белла Езерская, к 80-летию] // «Русский Базар», № 12 (674), 19-25 марта, 2009.
- [www.chayka.org/oarticle.php?id=506 «Театр Эйфмана в Нью-Йорке», «Чайка»,10 мая 2002, № 9]
Отрывок, характеризующий Езерская, Белла Самойловна
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
