История Ейска

Древние поселения

Современный город Ейск расположен на северо-восточном окончании Ейского полуострова — месте, где люди обитали уже несколько тысяч лет назад. Согласно информации Ейского краеведческого музея, место стоянки древних людей на Ейском полуострове расположено в районе реки Ясени, где из-под земли бьют сильные холодные родники. Здесь были найдены скребки для очистки шкур животных, топор-молот из кремня. В середине XX века на Ейском полуострове были сделаны уникальные находки — останки бизонов, живших 50,000-100,000 лет назад.

В различных частях полуострова найдены экспонаты сарматской культуры: кинжал, отделанный медью и бронзой, лепные горшочки, наконечники стрел, кувшины, грузики для рыболовной сети, зеркало. В районе станицы Должанской были обнаружены погребения половцев, скифов. Ейский полуостров посещали древние греки: об этом говорят найденные на Ейской и Ясенской косах древнегреческие монеты, осколки краснофигурных и чёрнофигурных амфор. Следы пребывания татар на Ейском полуострове остались в названиях озёр, курганов, селений. Так, современная станица Ясенская основана на месте селения Татарской Ады. Поблизости расположено знаменитое Ханское (Татарское) озеро. Один из курганов в районе станицы Должанской носит название Магомедский.

Курганы — археологические неохраняемые памятники — занимают особое место в истории Ейского полуострова. Их найдено огромное количество, и больших, и малых: курган «Кругозор», ряд курганов между городом Ейском и посёлком Широчанка «Верблюжьи шишки». Курганы Ейского полуострова пока не исследованы археологами и продолжают оставаться загадкой. Многие из них бесследно исчезают в результате хозяйственной деятельности человека .

Предыстория

Вторая половина XVIII в. отмечается важной ролью Северного Кавказа во внешней политике России. Императрицей Екатериной II была поставлена задача на присоединение к России земель, находящихся за землями Войска Донского и принадлежавших в то время Турции. В 1770—1771 гг. Едисанская и Буджакская орды принимают подданство России и переходят с Днепра в район рек Еи и Челбаса. Вскоре объявляется независимость Крыма от Турции, попавшего под покровительство России.

В марте 1773 г. претендент на Крымский престол Девлет Гирей высаживается в Тамани и пытается прорваться в Крым, но остановливается донскими казаками у Ейского Укрепления. 21 августа 1773 г. у входа в Суджукскую бухту между турецким флотом и Азовской флотилией русских под командованием вице-адмирала Сенявина произошло сражение, второе — 28 августа. Потерпев поражение и на море, и на суше Турция была вынуждена пойти на переговоры. 10 июля 1774 г. в болгарском селении Кючук-Кайнарджи был подписан мир: Крымское ханство получило независимость, к России отходили Керчь, Еникале, крепость Азов и земли южнее (вплоть до реки Еи).

Но и после подписания мира Турция не отказалась от притязаний на Крымское ханство, в состав которого входила Правобережная Кубань. В 1777 г. Россия начинает строительство военно-оборонительной линии от Азова до Моздока, что вызвало недовольство Турции. Для решения сложных задач, стоявших перед армией, командиром Кубанского корпуса назначается знаменитый русский полководец А. В. Суворов.

Прибыв на Кубань в в самом конце 1777 г., Суворов узнаёт, что на правом (северном) берегу реки Еи, рядом с её впадением в Ейский лиман, расположен Ейский городок, построенный в 1775 г. как форпост российской границы. Сочтя такое положение неудачным, Суворов распорядился перенести его подальше от обрыва. Новое укрепление получило название Ейское Укрепление.

В 1777—1778 гг. на месте современного Ейска строится так называемый Ханский городок, который должен был стать запасной столицей княжества и резиденцией ставленника России, крымского хана Шахина Гирея. Приказ о начале строительства был отдан командиру кубанского корпуса И. Ф. Бринку самим генерал-фельдмаршалом П. А. Румянцевым. Строительство городка велось ногайцами оседлого поколения Едичкульской орды под началом русского военного инженера, сержанта Тульского пехотного полка (имя не известно). Крепость имела вид правильного многоугольника размером 750 на 850 саженей. Четыре бастиона смотрели на юг в сторону степи. На них были пушки, привезенные из Азова. Тыльная сторона крепости подходила к высокому берегу перед Ейской косой. Стены и валы крепости возводились из земли, перед стенами был вырыт глубокий ров. Ровно посередине, через всю крепость пролегла балка (вероятнее всего сейчас это ул. К. Маркса). Ханский дворец предположительно находился в районе пересечения улиц Энгельса и Советов. Вблизи него стоял дом сержанта. Ханский дворец представлял собой деревянное строение 12,5 на 6 саженей, имел 16 покоев, отделанных деревом. Но Шахину Гирею так и не довелось здесь побывать.

8 апреля 1783 г. издан манифест о присоединении Крыма, Тамани и Правобережной Кубани к России. Получив приказ привести новых подданных к присяге на верность России, Суворов подтягивает войска к Ейскому Укреплению. 28 июня 1783 г. у стен Ханского городка состоялась торжественная церемония: был зачитан манифест о добровольном отречении Шахина Гирея, затем ногайцы присягнули на коране на верность России, после чего состоялся пир: 500 вёдер водки, сотни зажаренных быков и баранов. Торжества завершились на третий день джигитовкой и скачками. За дипломатические успехи Суворов был награждён орденом св. Владимира I степени .

Основание города

Инициатива создания портового города у основания Ейской косы принадлежит войсковому атаману Черноморского казачьего войска Григорию Рашпилю, искавшему пути для сбыта товарного зерна и других сельскохозяйственных продуктов, производимых в то время в Черномории. Идея была активно поддержана наместником Кавказским Светлейшим Князем М. С. Воронцовым, результатом деятельности которого явился Указ Государя Императора Николая I от 6 марта 1848 года № 22058 «О открытии на Азовском море в пределах войска Черноморского портового города Ейска»:

В целях преподать жителям Ставропольской губернии и войска Черноморского новые средства к успешному и выгодному сбыту за границу произведений из сельского хозяйства и тем самым способствовать развитию всех отраслей промышленности в этом крае, на Азовском море, у так называемой Ейской косы, открыть порт и учредить город, который именовать портовый город Ейск.

Сразу же после выхода манифеста об основании города, был назначен временный начальник — П. И. Литевский. В 1849 году его уже заменил постоянный градоначальник — князь А. С. Голицын .

Днём основания города считается 19 августа (31 августа по новому стилю) 1848 года. Основатель города Ейска князь Михаил Семенович Воронцов — новороссийский генерал-губернатор, главнокомандующий отдельным Кавказским корпусом, наместник на Кавказе, генерал-фельдмаршал. Руководя обширным Новороссийским краем, он проявил себя и как талантливый администратор. По его указанию благоустраивалась Одесса, были проложены дороги в Крыму. Добившись у Николая I согласия на основание Ейска, Воронцов до конца своих дней заботился о его развитии.

В тот год к Ейску со всей России потянулось множество переселенцев, руками которых и создавался город. Преимущественно это были выходцы из Великороссии и Малороссии. Были здесь крестьяне и купцы из Ставропольской, Екатеринославской губерний, воронежские и курские жители, выходцы из Бердянска, Таганрога, Мариуполя. Люди прибыли практически в степь, омываемую с обеих сторон волнами моря. Но именно климат, обильные богатые дары моря и плодородные степи за короткое время помогли освоиться переселенцам, наладить свой быт.

С первых дней жизни города среди его населения преобладали мещане, ремесленники, купцы . Тем не менее, больша́я часть жителей вплоть до коллективизации занималась сельским хозяйством. Многие горожане имели большие приусадебные участки, скот, домашнюю птицу, сады и огороды. Огромную роль играл функционирующий и активно развивающийся морской порт. Зерно из Ейского порта экспортировалось в Италию, Англию, Турцию, Грецию. Уже к середине 1870-х годов грузооборот порта вырос до 5 млн золотых рублей, а к началу XX века ежегодно через Ейский порт вывозилось более 4 млн т. различных грузов, преимущественно пшеницы .

Уже в 1849 году был утвержден первый Генеральный план застройки города. Главная улица города — Черноморская — была названа в честь войска Черноморского (современная ул. Ленина). Проект предусматривал перпендикулярную перспективу 22 городских улиц, несколько площадей, а также центральный проспект. В 1854—1856 гг. был возведен Гостиный двор по периметру Базарной площади. Фасады сооружения различались декоративной отделкой.

15 декабря 1849 года первый станционный смотритель в Ейске Фесенко открыл почтовое отделение со штатом в 4 человека. Первый почтальон Ейска — Спиридон Дрожжин. 10 октября 1849 года — открыта первая церковь в Ейске — во имя Покрова Пресвятой Богородицы, сделанная из деревянного судна. 25 декабря того же года в ней состоялось первое богослужение. 26 февраля 1850 года — открытие в Ейске первой таможенной заставы. апрель 1850 года — построена первая деревянная пристань в лимане длиной в 37 сажень. 1852—1855 гг — строительство Гостиного Двора бердянским купцом М.Гуриарием. 1853 г. — в Ейске открыто первое церковно-приходское училище.

Крымская война

События Крымской войны 1853—1856 гг. коснулись всех жителей Ейского полуострова, в первую очередь города Ейска, а также станиц Камышеватской и Должанской. В городе Ейске, близко расположенном к театру военных действий, был открыт временный военный госпиталь, рассчитанный на лечение 400 нижних чинов и 10 офицеров. Госпиталь располагался в 14 домах и 4 магазинах, снятых в наём.

В мае 1855 года в Азовское море вошла английская эскадра с целью перерезать пути снабжения Севастополя продовольствием. После неудачных попыток овладеть Таганрогом, командующий английской эскадрой адмирал Лайонет решил идти к восточному побережью Азовского моря, к Ейскому полуострову и селу Глафировка. 24 мая английская эскадра численностью 18 пароходов (Россия имела в то время лишь парусный флот) во главе с флагманом, двухтрубным пароходом «Везувий», стала на якорь на внешнем рейде севернее города Ейска. Ейчане не имели воинских сил и обратились к командованию армии с просьбой прислать казаков для защиты города.

Утром 25 мая 1855 года ейчане: бургомистр города Рядовский с группой мещан и купцов встретили высадившийся десант англичан хлебом и солью. Ознакомившись с городом, англичане нашли войсковой провиантский магазин (пункт обеспечения войск продовольствием и фуражом), сожгли запасы хлеба и сена. Англичане были удовлетворены покорностью жителей города и отбыли на свои корабли. С этого времени вражеские корабли появлялись на Ейском рейде почти каждый день, держа жителей в напряжении. 31 мая 1855 года от наказного атамана Черноморского казачьего войска Кухаренко было получено запоздалое письмо с инструкцией по защите побережья Азовского моря от неприятеля силами Донского казачьего войска и своими силами. В письме предписывалось срочно собрать 2 резервных батальона из войскового округа, один из которых направить в город Ейск для отражения английского десанта, если такой будет.

15 сентября 2 вражеских судна подошли к станице Камышеватской и высадили десант численностью 150 человек солдат и матросов, которые сожгли рыболовные заводы. Десант, не задерживаясь, ушел на корабле. Затем группа из 5 кораблей подошла к косе Долгой. Попытка высадить десант была отбита расквартированными здесь казаками 45-го Донского полка и Черноморскими казаками. В конце сентября вся эскадра ушла в сторону Ростова.

Трагические события для города Ейска развернулись в конце октября. 22 октября, к вечеру, на Ейском рейде, напротив северной оконечности города, появились 8 кораблей английской эскадры: флагман эскадры «Везувий», канонерки «Рекрут», «Боксер», «Кракер», «Клинкер», «Курлев», «Арлет», «Вессер». Англичане, недовольные неудачей на Азовском море, решили вновь захватить город Ейск. Однако ейчане подготовились к обороне города и решили город не сдавать. Видя непокорность города, англичане начали обстрел. Во время обстрела пострадали церковь Покрова Пресвятой Богородицы, лесная биржа, несколько домов ейчан.

23 октября, не прекращая огня, англичане высадили десант. Десантники не решились вступить в бой с казаками и ушли на косу, поджигая все на своем пути. 24 октября эскадра англичан вошла в Ейский лиман. Противник высадил десант в трех местах, начав одновременное наступление. Англичане сожгли кирпичные заводы, лесные биржи, ветряные мельницы. Ейчане и черноморские казаки достойно защитили город и сумели отбить десант. За проявленную храбрость медалью был награждён городской глава Мордовцев. Участник самообороны, рабочий кирпичного завода А. С. Беленецкий награждён орденом Георгия 4 степени. Мужество проявили и казаки-черноморцы при защите города . В среднем за время войны в Ейске сгорел каждый десятый дом .

Вторая половина XIX века

Следом за А. С. Голицыным Ейском правил полковник генерального штаба Иван Васильевич Чередеев, затем полковник Эдуард Андреевич Сальстет. О них, кроме имён, почти ничего не известно. В 1869 году должность начальника портового города Ейска была упразднена .

В 1855 г. в Ейске открылось трёхлетнее уездное училище. А в 1860 г. из Екатеринодара в Ейск была переведена Кубанская войсковая гимназия. В 1861 г. в городе открывается двухклассное женское училище. Также через несколько лет в городе уже открылись Реальное шестиклассное училище, Александровское начальное четырёхлетнее училище, женское профессиональное училище рукоделия, Ксенинская женская гимназия, мужская гимназия и другие учебные заведения.

С развитием торговли было связано строительство гостиниц, постоялых дворов, амбаров для ссыпки зернового хлеба. Благодаря порту город получил возможность благоустроить улицы. В 1890—1897 гг. гранитным осколком Мариупольского карьера были замощены все улицы, окружающие Гостиный двор, а также: ул. Михайловская (ул. К. Либкнехта) — до Полукруглой площади (пл. Пушкина), Ставропольская (ул. Мира) — до Сенной площади (территория завода «Полиграфмаш»), через Сенную площадь от неё по Екатеринодарской (Краснодарская) до Щербиновской (Б. Хмельницкого); Михайловская — от ул. Нахичеванской (Победы) до лимана; Тифлисская (Коммунаров) — от Таганрогской (Свердлова) до Нахичеванской; Таганрогская — от Черноморской (Ленина) до Воронцовского проспекта (К. Маркса); Воронцовский проспект от Таганрогской к лиману до конца города, Черноморская улица — от Нахичеванской до Керченской (Советов); Керченская — от Черноморской до сквера. Все работы оплачивались из средств города. После 1898 года мощение городских улиц проводилось исключительно на специальные средства портовых сборов .

Освещение в Ейске становится регулярным в 1875 году. В разных частях города, преимущественно в центре, было поставлено 63 фонаря. Их количество увеличилось лишь через полтора десятка лет — к 1897 году их было 600 и обслуживало их 17 человек.

Многие горожане арендовали землю для огородов и выпаса скота, почти в каждом дворе держали птицу. К 80-м годам XIX века скота держали 3600 голов, а к концу века уже было 3988 лошадей 2045 коров и волов, 812 свиней.

Начало XX века

К началу XX века Ейск превращается в крупный центр международной торговли и становится культурным центром Юга России. В 1904 году по инициативе городских властей проводится реконструкция порта, а в 1911 году Акционерное общество Ейской железной дороги, созданное по инициативе городского головы В. В. Ненашева, открывает железнодорожное сообщение. С 1912 года в городе развивается курортное дело. На базе открытых на территории города запасов сероводородной воды и грязей Ханского озера возник бальнеологический курорт, существующий и в настоящее время.

К 1912 году население города составило 50 тысяч человек. С 1905 года в городе существовало Общество любителей изящных искусств, устраивавшее концерты и спектакли. По имеющимся данным декорации к одному из любительских спектаклей создал К. Малевич, отдыхавший в Ейске у своих друзей. В начале XX века в городе издавались газеты: «Ейский телеграф», «Ейский листок», «Ейский вестник», «Приазовская речь». Имелась своя электростанция, телефон, было 8 книжных магазинов. Большинство улиц города было замощено и освещено электричеством .

В Ейске было пять церквей: каменный пятиглавый Михайло-Архангельский собор (построен в 1865 г.), Пантелеймоновская церковь (1890 г.), Ново-Покровская церковь (1890 г.), пятиглавая Покровская церковь (построена в 1907 г. взамен Старо-Покровской), Николаевская церковь (1865 г.), и пять так называемых домовых церквей (одна при богадельне и остальные при гимназии и училищах) .

В городе существовало сословие почетных граждан. К началу XX века оно составляло 270 человек, в Ейском отделе — 393. По ходатайству Ейской городской Думы в 1908 почетными гражданами Ейска стали: министр финансов статс-секретарь В. Н. Коковцев, член Государственного совета статс-секретарь барон Э. Ю. Нольде и начальник Главного управления казачьих войск России Генерального штаба генерал-лейтенант Е. Г. Гарф. 20 января 1915 года почетным гражданином Ейска стал начальник Кубанской области и наказной атаман Кубанского войска М. П. Бабыч.

Во время Первой мировой войны в город были эвакуированы поляки, размещался здесь и лагерь военнопленных австрийцев . Значение Ейска как международного порта падает. Через него идут преимущественно тыловые армейские перевозки .

Гражданская война

После Октябрьской революции 1917 года власть в Ейске переходила из рук в руки в общей сложности шесть раз . На Ейском полуострове было своё противостояние «белых» и «красных». Символом красных являлся город Ейск. Казачьи же станицы Ейского полуострова выступали под Белым знаменем.

2 февраля 1918 года в Ейске впервые, но ненадолго была установлена Советская власть . Повторно Советы установили контроль над Ейском 28 марта 1918 года . По словам очевидцев, обычно спокойный торговый город стал подобен муравейнику: был создан ревком, на борьбу поднимались рабочие мастерских, порта, приезжие из других регионов, формировались вооружённые отряды. Городом управляла дума во главе с инженером Газенко. В думе верх брали крикуны, малоизвестные прежде личности. В магазинах товаров практически не было, городской базар был пуст . К апрелю в Ейске (в то время единственном советском порту на Азовском море, где находилась часть Черноморской флотилии) сосредоточились советские отряды численностью около 30 тысяч человек, прибывшие из разных районов Донской области и Кубани.

20 апреля 1918 года для Ахтарского красного полка из Ейска на подводах было отправлено оружие, в том числе: 400 винтовок, 6 пулемётов, 200 гранат. На пути в Ахтарск обоз заночевал в станице Ясенской и был захвачен белыми. Богатые казаки завладели оружием и казнили заместителя председателя Ейского Ревкома Ф. К. Луценко и комиссара земледелия Ейского Ревкома Гордиенко .

Первомайский штурм

Тем временем, руководителем Таманского и Ейского отделов белогвардейцев был назначен кубанский казачий офицер полковник Подгорный. Распоряжение об этом отдал лично генерал Корнилов, через несколько дней убитый при штурме Екатеринодара. Штурм Ейска был назначен на 30 апреля. В связи с тем, что большевики знали о восстании и чтобы избежать кровопролития, Подгорный из Ясенской по телеграфу направил в Ейск условия сдачи города. Однако, большевики в резкой форме ответили отказом.

Ейск заранее подготовился к обороне. Были прорыты окопы от лимана до моря. Разбросаны бороны, чтобы не прошла конница. Помимо этого, город защищала Азовская морская флотилия, состоявшая из 15 различных судов: пассажирских, грузопассажирских, буксиров, барж. Из боевых кораблей был лишь один легкий крейсер «Ястреб», однако на вооружении флотилии было 12 разнокалиберных орудий, а команда состояла из 250—300 моряков. Моряки флотилии одновременно были карательным отрядом красных .

В ночь на 30 апреля белогвардейские войска тремя колоннами выступили на Ейск. Два конных полка, которые вел сам Подгорный, шли из Ясенской, ещё два полка — из Копанской (руководили полковник Топорков и есаул Гулый), третья колонна шла с направления станицы Камышеватской. Были также две сотни из станицы Должанской, которые, однако, подошли с опозданием . Поздней ночью около 3 тысяч вооруженных казаков с обнаженными шашками ринулись на бойцов трёх революционных батальонов и мобилизованных для обороны жителей города. События разворачивались с ошеломляющей скоростью. Казаков встретили длинные пулемётные очереди, самое страшное оружие для конницы.

Когда было уже почти светло, на отдельных участках ряды обороняющихся дрогнули, и казачий полк во главе с полковником Топорковым ворвался в город. Сотни казаков, считавших что в этом революционном переполохе виноваты горожане (казаки их называли «иногородние»), с умелой кавалерийской сноровкой рубали всех, кто попадался им на пути. Со стороны красных в тот день погибло 124 человека, в том числе командир Ейского революционного батальона Иван Балабанов. Часть городского руководства вместе с начальником штаба красной Азовской военной флотилией И. И. Гернштейном сбежала в море на одном из судов флотилии.

Тем не менее, наступление казаков было отбито: белогвардейцы понесли серьёзные потери и отступали к станице Копанской. Их настигала конница красных. Карательные отряды расстреливали и тех, кто участвовал в походе, и тех, кто был в резерве в станицах у белых. Красные не знали пощады. Особенно зверствовали моряки Азовской морской флотилии. Подойдя к станице Должанской, они обстреляли её из орудий. Высадившись в станице, моряки учинили облавы и расстрелы. Священник Краснов за то, что благословил поход казаков на Ейск, был заживо сожжён в топке парохода. Живьём был сожжён и атаман станицы Должанской. Жестокость красных ничем не была оправдана. Должанцы опоздали к началу боя за город Ейск и участия в штурме города не принимали.

Из поколения в поколение среди местных жителей передаётся ужас тех дней, которые они пережили в столь трагический период времени.

Во второй половине мая 1918 года во всех станицах Ейского отдела была проведена внезапная насильственная мобилизация. В красные полки набирали малолетних казаков, не достигших служилого возраста. В станице Копанской с этой целью была проведена облава специально прибывшим из Ейска отрядом моряков. Мобилизации подлежали 17-18 летние юноши. В итоге численность десантных войск в Ейске вместе с матросами Азовской флотилии и мобилизованными казаками была доведена до десяти тысяч человек . В мае-июне большевиками в Ейске был расстрелян 21 человек, в том числе 10 офицеров .

Белогвардейский десант

В начале июля с согласия командующего Добровольческой армией генерала Деникина через Таганрогский залив была проведена разведка боем в направлении Ейска. При благоприятном развитии событий десанту надлежало закрепиться в порту и начать действовать в тылу красных с целью содействия наступлению Добровольческой армии.

Операцией руководил генерал Денисов. В течение одной ночи десант, насчитывающий около 600 человек, в основном донских и кубанских казаков, скрытно погрузился в Ростове и Азове и подошёл к Ейску. Нападение на порт было внезапным, поэтому в эту ночь матросы большинства кораблей ночевали в городе. Десантники без потерь и стрельбы захватили не только порт, но и несколько кораблей, стоящих на рейде. Местное советское руководство оставалось в безведении. Могло бы произойти большее, но генерал Денисов дал команду на прекращение действий . Десант также неожиданно ушёл, как и появился, захватив пленных красноармейцев и несколько катеров.

Наступление Добровольческой армии

10 июня 1918 года Добровольческая армия начала свой второй кубанский поход. Наступление развивалось по трём направлениям. Справа на Кущевскую, Староминскую шли полки кубанских казаков под командованием генерала Покровского, в центре на Сосыку, Старолеушковскую и Уманскую выступил генерал Эрдели. Главные же силы Добровольческой армии двигались вдоль железной дороги на Тихорецкую.

Наступление развивалось успешно. Покровский овладев Кущевской, Староминской, нарушив общий план, под своим личным командованием частью сил вышел к Ейску. Деникин это осудил, посчитав, что молодой генерал несколько увлекся успехами. 12 июля (25 июля по новому стилю) Ейск был освобождён . Почти на два года в Ейске установилась власть белогвардейцев.

Белые вылавливали матросов и жестоко расправлялись с ними. Расстреляли они и нескольких жителей города, сотрудничавших с большевиками. Среди них был первый председатель Ейского городского совета В. Н. Павлов.

Восстановление Советской власти

Уже в 1919 году под Ейском была организована авиабаза Красной армии . Наступление красных велось довольно активно, и в марте 1920 года город был освобождён войсками Мценского полка 15-й Инзенской дивизии. После освобождения в Ейском ревкоме орудовали те, кто не был в городе во время белогвардейцев. 9 марта приказом Ейского ревкома была создана милиция Ейского округа, включавшая 7 районов: Камышеватский, Старощербиновский, Каневской, Уманский, Павловский, Екатериновский и Новолеушковский. Революционный трибунал разбирал дела всех казаков, сотрудничавших с белыми, на них был объявлен розыск. Все близлежащие станицы были предупреждены об ответственности за их укрывательство и несвоевременное доносительство.

Добровольческий корпус и Донская армия отходили на Екатеринодар, Новороссийск и Туапсе. Катастрофа белогвардейцев была полной. Бывших участников Добровольческой армии грузили на четыре парохода. Кубанцам выделили только один. Многие из них, не погрузившись, ушли на Геленджик. Немало было там людей и из Ейского отдела .

После окончания гражданской войны ещё длительное время части дислоцировавшегося в городе 195-го Ейского стрелкового полка в степях и близлежащих к городу плавнях уничтожали остатки белогвардейских казачьих формирований, которые периодически осуществляли дерзкие нападения на органы власти. В 1923-25 гг. командиром этого полка был А. А. Власов .

Советская эпоха

Довоенное время

5 мая 1920 года на базе коллекций городского музея наглядных учебных пособий, существовавшего в Ейске с марта 1910 года, был создан Ейский историко-краеведческий музей, являющийся сегодня одним из старейших музеев Кубани . В 1921 году начал функционировать санаторий «Ейск», существующий по сей день. Ейский курорт становится курортом Всероссийского значения.

В 1926 году был составлен проект водоснабжения Ейска, а осенью 1928 года город получил питьевую воду с временной насосной станции. Там были построены специальные водоразборные будки, из которых вода закачивалась в цистерны водовозок и развозилась потребителям . В 1920—30-е годы город развивался как промышленный центр. За это время были построены заводы «Молот» (завод «Полиграфмаш»), «Сельхоззапчасть» (Станкостроительный завод) и другие.

С начала 1930-х годов в Ейск перебазируется военно-морское училище летчиков, воспитавшее более трёхсот героев Советского Союза и России.

В 1933 г. Кубань постиг страшный голод, который пожилые люди вспоминают со слезами на глазах. По рассказам очевидцев мор среди жителей был такой сильный, что существовавшее городское кладбище (в настоящее время на его месте расположен учебный центр ПВО) не смогло вместить на своей территории всех покойных, и в черте города было открыто новое Хорошиловское кладбище.

В 1939 году Ейск становится городом краевого подчинения в составе Краснодарского края и административным центром Ейского района.

Великая Отечественная война

С началом Великой Отечественной войны в Ейске, как и во всех населённых пунктах СССР, началась всеобщая мобилизация. В городе мобилизованных собирали представители военкомата в старинном здании, напротив нынешнего сквера им. Пушкина. Оттуда они колоннами в сопровождении плачущих родных и близких выдвигались к железнодорожному вокзалу. Уже в октябре 1941 г. немецкие бомбардировщики со стороны Таганрогского залива осуществляли налёты на город.

Приказ Гитлера был отдан Герингу такого содержания: «Разнести в пыль железнодорожную станцию Батайск и осиное гнездо Сталинских соколят!» Под этим гнездом понималось наше Ейское прославленное авиационно-морское училище. И не случайно Гитлер направлял своих стервятников на эту цель. Ведь его выпускники уничтожали войска, коммуникации, плавсредства и самолеты противника грамотно и умело: и на земле, и в воздухе, и на море.

Город непрерывно подвергался бомбардировкам немцев. Особенно ужесточались налеты на порт, железнодорожный вокзал, а также улицу Пушкина, так как на ней располагались военные госпитали, раненые в которые поступали непрерывным потоком по морю и суше.

Жителям города пережившим оккупацию запомнился день 22 апреля 1942 года. Над городом кружили немецкие бомбардировщики, которые сбрасывали не бомбы, а листовки следующего содержания: «Не лепите пирогов, не месите теста. 23-го числа не найдете места». Дело в том, что 23-го апреля была Пасха, в которую бомбардировка города была особенно жестокой.

Оккупация города продолжалась с августа 1942 до начала февраля 1943 г. За её период в Ейске производились аресты и расстрелы партийных, советских деятелей, коммунистов и евреев. Особенно циничной по своей жестокости было уничтожение путём удушия 10.10.42 г. 214 детей с располагавшегося в городе и не успевшего эвакуироваться детского дома. Фашисты насильно загрузили в машины «душегубки» детей 3 — 14 летнего возраста и после наступления их смерти сбросили их в ров за городом. В настоящее время останки этих детей перенесены на городское кладбище, на могиле которых высечены слова «Я раненый детством войну проклинаю».

После освобождения 5.02.43 г. в городе дислоцировались морские пехотинцы. Дерзкие рейды в тыл противника способствовали освобождения таких приморских городов Азовского побережья как Мариуполь, Таганрог и Бердянск. Также в городе располагался 386 отдельный батальон морской пехоты, 55 бойцов которого под руководством ст. лейтенанта Ольшанского стали героями Советского Союза при захвате и удержании в 1944 г. плацдарма севернее Николаева. Среди этих героев были и бойцы, которые участвовали в обороне города. При этом в период времени с марта 1943 г. по апрель 1944 г. в городе в помещении нынешнего Управления пенсионного фонда располагался штаб Азовской военной флотилии. Период оккупации в городе находился и пережил наш знаменитый русский богатырь-борец И. М. Поддубный. Он даже несколько дней побывал в застенках здания (ныне в этом здании начальные классы (1-4) средней общеобразовательной школы № 2) в котором располагалась печально известная зондеркоманда СС-10 А, молодчики которой уничтожили 214 детей. Редко кто выходил оттуда живым или не искалеченным, но очевидно, Поддубного из-за его заслуг не постигла эта участь. За время войны город был сильно разрушен.

Послевоенное время

После окончания войны в короткие сроки были восстановлены железнодорожный вокзал, морской порт, объекты социальной инфраструктуры, основные заводы и фабрики. Пережившие войну люди постепенно освобождались от синдрома войны.

С каждым годом в Ейск приезжало всё больше и больше туристов и отдыхающих, особенно в летнее время. Теплые и лечебные воды Таганрогского залива и Ейского лимана, а также несравненные по своим лечебным свойствам грязи привлекли людей со всей страны.

Ейск выгодно отличался большим количеством парков, в которых со временем появилось множество самых разнообразных аттракционов. Причём производились они здесь же, в Ейске, на заводе «Аттракцион». В парках и скверах всегда можно было поиграть в игровых автоматах, попробовать особое мороженое в сахарном рожке, купить сладкую вату и газированную воду из автоматов. В городе функционировали концертные площадки, несколько кинотеатров, множество кафе и ресторанов, работало несколько гостиниц, продолжал развиваться санаторий «Ейск».

В советское время город активно строился: появлялись новые жилые микрорайоны, такие как 2-й, 38-й, «Солнечный», Военный городок. Их архитектура существенно отличалась от исторической части города. Здесь преобладали 5-ти и 9-ти этажные дома, построенные либо из кирпича, либо из строительных плит. При проектировке новых районов не было предусмотрено создание ливневой канализации, были и иные недоработки инфраструктуры. Все эти проблемы приходится решать уже в наше время.

90-е годы XX века

В самом начале 90-х годов Ейск продолжал инерционное развитие в русле советского времени. После либерализации экономики в городе образовалось несколько стихийных рынков, широкое распространение получили ларьки, в которых продавали буквально всё. Из-за серьёзного кризиса в стране Ейск как курорт практически полностью сошёл на нет.

Первый импульс к возрождению Ейска как курорта придал мэр Л. В. Баклицкий, пришедший к власти в 1996 году. И хотя его деятельность на посту главы города оценивается весьма неоднозначно, в целом Ейск достойно встретил своё 150-летие и вновь заявил о себе как о перспективном месте отдыха в России.

Современный Ейск

Современный Ейск представляет собой причудливую совокупность архитектуры трёх эпох: царской, советской и конца 90-х. Новый архитектурный стиль только начинает вырабатываться и воплотится, прежде всего, при застройке новых 39-го и 40-го микрорайонов, Таганрогской набережной, а также коттеджного посёлка в Краснофлотском. Эта деятельность непосредственно связана с именами новых руководителей Ейска — Сергея Тулинова и Александра Лащенкова.

27 мая 2007 года был проведён референдум, в ходе которого жители Ейска и Ейского района проголосовали за объединение двух муниципальный образований в одно . Последствия этого шага, инициатором которого выступил губернатор Краснодарского края Александр Ткачёв, ещё предстоит оценить. Но это — дело будущего.

Отрывок, характеризующий История Ейска

Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.