Кавагути Экай

Экай Кавагути
河口慧海
фото Эка́и Кавагу́ти (1904)
Имя при рождении:	Кавагути Садакиро
Род деятельности:	путешественник, буддолог, общественный деятель
Дата рождения:	26 февраля 1866(1866-02-26)
Место рождения:	Сакаи, Осака (префектура), Япония
Подданство:	Япония
Дата смерти:	24 февраля 1945(1945-02-24) (78 лет)
Место смерти:	Каваути, Аомори, Япония

Кавагу́ти Эка́й (яп. 河口 慧海, 26 февраля 1866, Сакаи, Осака, Япония — 24 февраля 1945, Каваути, Аомори, Япония) — японский буддийский монах, прославившийся своими двумя путешествиями в Тибет (4 июля 1900 года — 15 июня 1902 года, 1913—1915) и четырьмя в Непал (1899, 1903, 1905 и 1913), и книгой о своих путешествиях «Три года в Тибете». Он стал первым зафиксированным в истории японцем, посетившим эти страны.

Биография

Кавагути Садакиро (его имя до ухода в монастырь) был старшим сыном в семье купца города Сакаи в префектуре Осака. Он принял решение о следовании духовной стезе в раннем возрасте, после того, как согласно обычаю ему выпало поднести факел к погребальному костру своего дяди. Отец собирался оставить Садакиро своё дело, но умер до совершеннолетия сына, не успев узнать о его решении стать монахом.

Садакиро, теперь известный под буддийским духовным именем Экай, начал своё монашеское образование в дзэнском храме Обаку-сан Мампукудзи в пригороде Токио.

На его устремления повлияло активное обновленческое движение среди японских буддистов. Возникшее вследствие Революции Мэйдзи и особенно активное на рубеже XIX—XX веков, это движение исходило из того, что японский буддизм стал очень далёк от исходного учения Будды, и необходимо предпринять усилия для восстановления «истинного понимания» учения. До этого японцы основывались на старинных переводах канонических буддийских текстов из Индии на китайский язык. Обновленческое движение пропагандировало изучение канонических текстов, предшествовавших китайским переводам, а также изучение переводов канона на другие языки.

Для освоения оригинальных текстов Экай Кавагути учился у Нандзё Бунъю, основателя японской научной школы санскритологии. Экай Кавагути также изучал японскую традиционную и западную медицину, что далее помогло ему в путешествиях.

До марта 1891 Экай Кавагути занимал должность ректора в знаменитом дзэнском монастыре Гохяку-ракан (яп. 五百羅漢寺) в Токио, затем провёл три года в отшельничестве в Киото, изучая буддийские тексты. Он принял решение выучить тибетский язык и посетить Тибет. Он планировал обнаружить там оригинальные санскритские тексты буддийских книг.

Путешествие в Тибет

Он уехал в Тибет в июне 1897 и вернулся в мае 1903 года. По свидетельству Сарат Чандра Даса, он учил тибетский и английский несколько лет, одеваясь как японский монах, в Высшей Школе Бхутия, открытой С. Ч. Дасом в Дарджилинге, перед тем, как отправиться в Тибет. Путешествие до Лхасы через Индию и Непал заняло почти 4 года, в течение которых Экай Кавагути останавливался во многих монастырях и совершил обход горы Кайлас. Значительное время Экай Кавагути прожил в монастыре Сэра. Он прибыл в Лхасу весной 1901 года.

Он путешествовал под видом китайского монаха и приобрёл репутацию великолепного врача. Эта репутация привела к его аудиенции у Далай-ламы XIII (1876—1933). Он застал в качестве особо приближённого к Далай-ламе лица его наставника Агвана Доржиева, влиянием которого остался крайне недоволен, называя Доржиева «русским шпионом». Известно, что во время пребывания Кавагути в Лхасе Лхасу посетил сотрудник японской разведки Нарита Ясутэру.

Инкогнито Экай Кавагути в Тибете было раскрыто, и ему пришлось бежать из страны. Некоторые тибетцы из тех, кто покровительствовал ему, подверглись тюремному заключению, пыткам и членовредительству. Он остался в Непале, чтобы помочь им. По его просьбе этот вопрос в 1903 поднял непальский премьер-министр Чандра Шамшер Рана. В результате его обращения к тибетской администрации, тибетские друзья Экай Кавагути были освобождены.

Вторая поездка в Непал и Тибет

Он вновь отправился из Японии в путешествие по Индии и Непалу в октябре 1904 с целью изучения санскрита и поиска новых рукописей.

Непал заменил ему недоступный Тибет. Экай Кавагути приложил усилия для поставки в Непал современного оборудования и организовал первые поездки непальских студентов в Японию на японскую стипендию.

Экай Кавагути состоял в дружбе с Президентом Теософского общества Анни Безант, и она настояла на том, чтобы он сделал английское издание своей книги «Три года в Тибете».

В 1912 году Экай Кавагути приехал в Непал вновь, в качестве паломника, чтобы посетить незадолго до этого обнаруженный столб Ашоки в саду Лумбини. Из Непала он отправился в ставшую более доступной Лхасу в 1914 году, став на этот раз одним из четырёх японцев в Лхасе. Остальными были ещё два японских монаха: Аоки Бункё и Тада Токан, а также военный инструктор Ядзима Ясудзиро.

Последние годы

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В Японии он вернулся в Гохяку-ракан, где занимался сверкой буддийских сутр Японии с привезёнными из Тибета, преподаванием и публичными лекциями. Он стал известен как дзэнский мастер, имеющий тантрические передачи из Тибета. Около 1916 года его посетила французская путешественница Александра Давид-Неэль, пытавшаяся проникнуть в Тибет и изгнанная из Сиккима. Его рассказы о путешествии в Тибете под личиной местного жителя вдохновили решение Дэвид-Неэль предпринять новые попытки проникнуть в Тибет снова (что в 1924 году ей удалось, положив начало её популярным в Европе книгам о Тибете).

В 1921 году Экай Кавагути оставил монастырскую жизнь, а в 1926 году опубликовал «Буддизм упасаки» или «Буддизм домохозяина». Он стал профессором Университета Тайсё, где сделал вклад в изучение тибетского языка.

Экай Кавагути умер от церебрального паралича в глубокой старости во время лечения на предписанном ему врачами курорте с горячими источниками в деревне Каваути, префектура Аомори (ныне на территории города Муцу). Перед смертью он занимался составлением тибетско-японского словаря.

В 2004 году в доме родственников Кавагути Экай была обнаружена его ранее неизвестная рукопись о путешествиях, «Путешествие на яке» (ヤクに乗って移動した).

Оценка деятельности

Книга Экай Кавагути о Тибете ценна как свидетельство критически настроенного очевидца, несмотря на чрезмерную отрицательную реакцию Экай Кавагути на многие стороны жизни Тибета. В книге он ужасается антисанитарии, сексуальной «развращённости» тибетцев, резко выступает против некоторых практик, которые считает «извращением» буддизма народными верованиями. Одновременно он высоко оценивает многих деятелей тибетского буддизма, с которыми сталкивался.

Отдельные исследователи выделяют его роль в поставке данных о Тибете (в том числе неверных) британской разведке, в частности, Сарат Чандра Дасу, работавшему на британцев. В то время как этому не найдено документальных подтверждений, его тенденциозная оценка присутствия Агвана Доржиева при тибетском дворе как «русского шпиона» считается одним из вероятных факторов, спровоцировавших поход англичан на Лхасу.

В Непале в 2002 году деятельность Экай Кавагути в области введения современных технологий и т. п. была отмечена маркой с его портретом. Места, связанные с его именем в Катманду, отмечены памятными досками: в 1997 году была установлена памятная доска на фасаде дома Будда Баджра Ламы, где он останавливался в 1899 и 1905 годах.

В Японии Экай Кавагути почитается как путешественник-первопроходец. После его первого и второго путешествий он стал национальной знаменитостью. В Сакаи, префектура Осака, в 1983 году ему была установлена статуя. Его коллекции буддийских рукописей и ксилографов, собранные в Тибете, Непале и Индии, коллекция буддийского искусства (см. Архивы), тибетских монашеских одежд, тибетской флоры и другие являются часто используемым в Японии научным ресурсом как для сложившихся исследователей, так и для студентов. К коллекции текстов обращаются учёные всего мира. Его книга о своем путешествии неоднократно переиздавалась.

Наиболее авторитетная в Японии, выдержавшая несколько изданий, биография Экай Кавагути принадлежит перу его племянника и наследника по имени Кавагути Акира (1918—1962).

Существует также две монографии на английском языке, посвящённые Экай Кавагути, его путешествиям и Тибету его времени, их авторы — американский биограф Скотт Берри (1990) и непальский учёный и поэт Абхи Субеди (1999) (см. Литература).

Современники

Сарат Чандра Дас, подружившийся в Дарджилинге с Кавагути, на тот момент совершил уже две разведывательно-картографические экспедиции в Тибет: в 1879 и 1881 годах.

Одновременно с Экай Кавагути в Тибет независимо от Кавагути пытался проникнуть другой японский монах, также ученик Нандзё Бунъю, по имени Номи Кан. Все три его попытки проникнуть в Тибет кончились провалом. В первой неудачной попытке 1899 года его сопровождали Нарита Ясутэру и Тэрамото Энга. В то время как Нарита Ясутэру не оставил заметного следа в дальнейшей истории, Тэрамото Энга не только посетил Тибет в 1905 году, но и путешествовал с Далай-ламой по Китаю после британской оккупации Лхасы.

В 1900 году в Тибет прибыла группа бурятских и калмыцких паломников-буддистов из России, которые традиционно проникали в Тибет как «монголы», то есть союзники престола Далай-лам. Группа включала по-европейски подготовленных исследователей Гомбожаба Цыбикова и Овше Норзунова. Они провели первые фотосъёмки Тибета, включавшие Лхасу.

Ссылки

• [www.teresa.co.jp/ekai/ekai.html Three Years in Tibet. By Kawaguchi Ekai.] — онлайн-публикация английского перевода книги Экай Кавагути «Три года в Тибете».
• [www.npg.si.edu/exhibit/zaida/gallery/newwoman03.html Фотография Кавагути 1903 года в Японии] в качестве национальной знаменитости из портфолио нью-йоркского фотографа Заиды Бен-Юсуф
• [www.city.sakai.osaka.jp/foreigner_en/people/people3.html Kawaguchi Ekai (1866—1945)] на сайте города Сакаи (SAKAI CITY Home > For Foreign Residents and Visitors > What’s SAKAI > Notable historic figures > Kawaguchi Ekai) в числе 6 самых знаменитых жителей города.
• [www.np.emb-japan.go.jp/100th/pio8.html Галерея «Столетний юбилей обучения непальцев в Японии»] на сайте посольства Японии в Непале с фотографиями Экай Кавагути и Чандра Шамшер Раны.

Библиография

• 『西藏旅行記』1904年
• «Three Years in Tibet» (английский перевод более ранней публикации 『西藏旅行記』), Madras, 1909. Репринты:
  • Book Faith India, Delhi, 1995. ISBN 81-7303-036-7.
  • Bibliotheca Himalayica, Series 1, Volume 22, EMR Publishing House, Kathmandu, Nepal, 1995.
  • [www.orchidbooks.com/bib_hima.html#thryrstib Orchid Press], Thailand, 2003. ISBN 974-524-014-1.
• 『西藏旅行記』改定版　1941年
• 『チベット旅行記　（1）-（5）』講談社学術文庫　1978年 (Chibetto ryokōki. Tōkyō : Kōdansha, Shōwa 53 [1978]) ISBN 4-06-158263-1
• 『第二回チベット旅行記』　講談社学術文庫　講談社 ISBN 4-06-158317-4 1981年 (Dainikai Chibetto ryokōki. Tōkyō : Kōdansha, 1981.)
• 『日本の元気』1889年
• 『生死自在』1904年
• 『仏教和讃』1921年
• 『仏教に現れたる長生不老法』1922年
• 『西蔵伝印度仏教歴史』1922年 OCLC 42190796 (1999) (Chibetto den Indo Bukkyō rekishi. Tōkyō : Kaiba Shoin, Taishō 11 [1922])
• 『在家仏教』1926年 OCLC 33780106 (Upāsaka Bukkyō. Tōkyō : Sekai Bunko Kankōkai, Taishō 15 [1926])
• 『チベット旅行記 （上）-（下）』長沢和俊(編集) 白水社 上巻ISBN 4-560-07372-4 下巻 ISBN 4-560-07373-2　2004年 (Ekai Kawaguchi; ed. by Kazutoshi Nagasawa. Chibetto ryokōki. Tōkyō : Hakusuisha, 2004.)
• 『河口慧海日記 ヒマラヤ・チベットの旅』奥山 直司(編集)　講談社学術文庫　ISBN 4-06-159819-8　2007年 (Ekai Kawaguchi; ed. by Naoji Okuyama. Kawaguchi Ekai nikki: Himaraya Chibetto no tabi. Tōkyō : Kōdansha, 2007.)

Архивы и коллекции

• [61.197.194.10/Database/Kawaguchi_collection.pdf Kawaguchi Collection — рукописи и ксилографы, привезённые Кавагути из Тибета и Непала и поступившие в библиотеку Тойо Бункё.]
• 詳解・河口慧海コレクション : チベット・ネパール仏教美術 (Kimiaki Tanaka. Shokai Kawaguchi Ekai korekushon: Chibetto, Neparu Bukkyo bijutsu = A catalogue of Ekai Kawaguchi’s collection of Tibetan and Nepalese Buddhist art), 298 pages, Kosei Shuppansha; Shohan edition ISBN 4-333-01487-5 ISBN 978-4-333-01487-3 — каталог буддийского искусства из коллекции Экай Кавагути.
• Tibetan Tripitaka (some Tibetan sutras) at [www.library.tohoku.ac.jp/collect/library-intro-e.html Tohoku University Library: Introduction to major special collections]

Литература

• 河口正『河口慧海―日本最初のチベット入国者』 (単行本) 春秋社, Tōkyō : Shunjūsha, 2000. (Kawaguchi Akira. Kawaguchi Ekai: Nihon saisho no Chibetto nyūkokusha) Edition: Shinhan, ISBN 4-393-13719-1 9784393137192
• Subedi, Abhi. [books.google.com/books?hl=ru&id=atwGAAAAYAAJ Ekai Kawaguchi: the trespassing insider. Mandala Book Point, Nepal, 1999.] Всего страниц: 175.
• Berry, Scott. [books.google.com/books?id=oYceAAAAMAAJ A stranger in Tibet: the adventures of a wandering Zen monk. Kodansha International, 1989.] Всего страниц: 314. ISBN 0-87011-891-9

См. также

Сасамори Гисукэ

Отрывок, характеризующий Кавагути Экай

Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.