Волконская, Екатерина Алексеевна

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Волконская и Мусин-Пушкин

О жене Д. П. Волконского см. Мельгунова, Екатерина Алексеевна

Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина
Художник Ф.С.Рокотов, 1770-е
Имя при рождении:	Волконская
Дата рождения:	19 (6) октября 1754(1754-10-06)
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	30 (17) ноября 1829(1829-11-17) (75 лет)
Место смерти:	Москва
Супруг:	Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744—1817)
Дети:	3 сына и 5 дочерей

Графиня Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина, урождённая княжна Волконская (6 [19] октября 1754, — 17 [30] ноября 1829) — одна из «больших светских барынь» допожарной Москвы, хозяйка и главная устроительница усадеб Валуево и Иловна. Жена учёного сановника графа А. И. Мусина-Пушкина.

Биография

Вторая дочь генерал-майора князя Алексея Никитича Волконского от брака с Маргаритой Родионовной, одной из дочерей богатого и влиятельного Р. М. Кошелева. Екатерина Алексеевна получила воспитание в доме дяди Кошелёва и от него унаследовала хорошее состояние. Она имела чрезвычайно широкие родственные связи в высшем свете: приходилась племянницей московскому генерал-губернатору М. Н. Волконскому, двоюродной сестрой Н. Д. Офросимовой, тёткой декабристу М. М. Нарышкину, С. И. Гагарину, Г. И. Гагарину и М. М. Тучковой.

Замужество

В 26 лет, 6 мая 1781 года, она вышла замуж за состоятельного помещика Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, позднее действительного тайного советника, обер-прокурора Святейшего Синода, известного любителя русской старины; в 1797 г. он получил от Павла I графский титул. Подобно своему мужу, Екатерина Алексеевна была женщиной очень образованной и много читающей, к книгам относилась бережно и любовно. Все их дети были воспитаны на французском языке, под руководством аббата-француза.

Мусины-Пушкины занимали видное положение при дворе. Екатерина Алексеевна очень любила высший свет и почти до самой смерти не могла себе отказать в светских развлечениях. Лето Мусины-Пушкины проводили в своем любимом имении Иловне Мологского уезда, где Екатерина Алексеевна активно занималась хозяйством.

После отставки графа в 1799 году, Мусины-Пушкины поселились в Москве, в своем громадном доме на Разгуляе, доставшемся в наследство Екатерине Алексеевне от незамужней тётки фрейлины Марии Родионовны Кошелёвой (1725—1782). В Москве Мусины-Пушкины жили открыто, в доме имели свой театр, графиня была хлебосольной хозяйкой и любила гостей.

В 1812 году в московском пожаре погибла редкая библиотека Мусина-Пушкина, старый граф был страшно потрясен. К довершению удара, 21 марта 1813 года, под Люнебургом был убит 24-летний его сын, Александр, который по примеру отца много занимался историей. После этого граф Мусин-Пушкин начал склоняться к концу жизни. Он умер 1 февраля 1817 года в Москве.

Вдовство

Женщина очень властная, Екатерина Алексеевна после смерти мужа не выпускала из своих рук управление делами и землями. Хотя старшему сыну было больше 30 лет и он был генералом, мать по-прежнему распоряжалась всем и давала ему наставления. Она была женщиной расчетливой, склонной к различным финансовым операциям, умевшей пользоваться нужными ей людьми, отличалась обходительностью и страстно любила поиграть в карты.

До замужества своих младших дочерей Екатерина Алексеевна на зиму ездила в Петербург. С 1823 года она обычно зиму проводила в Москве, а лето в подмосковном имении Валуево. В большом валуевском доме всегда было много народу, приезжали дети и внуки графини, было много соседей гостей из Москвы. Екатерина Алексеевна всех радушно принимала. Самые близкие соседи — Четвертинские, село Остафьево — Вяземские, Гагарины из Ясенево. Устраивались часто танцы, шарады и все веселились от души. В 1829 году Екатерину Алексеевну постигло большое горе, от чахотки скончались две её дочери. В феврале в Дрездене умерла 33-летняя младшая дочь княгиня Варвара Алексеевна Трубецкая, а через шесть недель (в марте) в Москве умерла старшая дочь княгиня Наталья Алексеевна Волконская.

В конце этого года графиня Екатерина Алексеевна занемогла и через три дня 17 ноября 1829 года умерла. Отпевали её в приходской церкви Богоявления в Елохове, а погребена рядом с мужем в своем имении в селе Иловне, Ярославской губернии. По поводу её кончины А. Я. Булгаков писал брату:

Графиня Екатерина Алексеевна Пушкина скончалась вчера вечером. Царство ей небесное! Пожила довольно для женщины, была любима, уважаема в семье; несмотря на удар, бывший за несколько дней, могла говорить, была покойна, и сказывают, что последние её слова были, когда лили ей лекарство в рот: «Меня кормят, как галчонка молодого!» Стало, дух её был покоен, ежели шутила... Давно не видел я таких похорон. Весь город, начиная от князя Дмитрия Владимировича до последнего из знакомых, — все тут были, и на лице всякого изображалась грусть непритворная. Да и ежели правду говорить, так в чем можно упрекнуть покойницу? В одной скупости, но и это не мешало ей принимать весь город, жить домом, делать добро.

Переписка с детьми

В переписке Екатерины Алексеевны с детьми, хранящейся ныне в одном из московских архивов, обсуждаются многие события современной жизни — освящение Казанского собора в 1811 году, закладка храма Христа Спасителя в 1817 году, коронация Николая I, рождение Александра II, пожар в Брюссельском дворце, где королева Анна Павловна потеряла свои бриллианты и приданое, спектакли французской труппы, где Дюпор танцует как Зефир и в «Семирамиде» конкурирует с Семёновой.

Графиня — современница Великой Революции, современница Наполеона — ненавидит Париж и считает, что оттуда исходят все ужасы. Она боится и волнуется, когда её детям приходится быть в этом месте, «опасном для нравственности и наполненном духом своевольства». Много огорчения было в этой женщине, любящей порядок и всё время заботящейся о том, «дабы я знала порядок и толк», от сыновей, которые то выпишут из Англии фраки по 1800 рублей, то закажут палатку в 3 комнаты за 1000 рублей, то карету от Иоахима привезут к ней во двор и нужно заплатить 3400 рублей, то лошадь, — так без конца. «Не знаю ни счетов Ваших, ни меры, пока надо платить как в бездонную кадку».

Очень много места графиня уделяет метеорологическим наблюдениям. Можно составить целый бюллетень погоды. Узнаёшь, когда был град с куриное яйцо, необыкновенная гроза, ураганы, бури: «сегодня родился новый месяц и с ним 2 градуса стужи», «термометр меняется, как мнения нашего века». Из года в год можно прослеживать изменение уровня Волги. В 1823 году вода так поднялась на Москве-реке, что льдом снесло мост. В 1824 году графиня во всю жизнь не запомнит такой погоды осенью и таких ужасных дорог. В 1827 году опять почти такой же разлив на Волге, как в 1822 году, и опять катастрофа.

Дети

В семье Екатерины Алексеевны и Алексея Ивановича было трое сыновей и пять дочерей:

• Мария Алексеевна (1781—1863), с 1802 года была замужем за Алексеем Захаровичем Хитрово (1776—1854), позднее действительным тайным советником и государственным контролером. Сама была кавалерственной дамой ордена св. Екатерины, по отзыву А. Я. Булгакова, отличалась красотой и мягким, общительным характером.

• Иван Алексеевич (1783—1835), генерал-майор, гофмейстер. Был женат на красавице княжне Марии Александровне Урусовой (1800—после 1853), во втором браке (с 1838) за канцлером князем А. М. Горчаковым.

• Наталья Алексеевна (1784—1829), с 1811 года была замужем за генерал-майором, сенатором князем Дмитрием Михайловичем Волконским (1770—1835). Брак был заключен не по её желанию, по воле родителей, у которых были запутанные денежные дела с Волконским. Долго болела и умерла от горловой чахотки. Её сын князь Михаил (1811—1875), генерал-майор, участник обороны Севастополя.

• Екатерина Алексеевна (1786—1870), муж — генерал-майор князь Василий Петрович Оболенский (1780—1834).

• Александр Алексеевич (1788—1813), член Общества истории и древностей российских. Родители предназначали ему карьеру дипломата, но он выбрал службу в армии. Участвовал в войне 1807 года с Турцией, в 1812 году сначала служил в партизанском отряде, потом вступил в регулярные войска. Был смертельно ранен в 1813 году под Люнебургом.

• Софья Алексеевна (1792—1878), муж с 1820 года — князь И. Л. Шаховской (1777—1860);

• Варвара Алексеевна (1796—1829), с 1823 года была замужем за князем Николаем Ивановичем Трубецким (1797—1874). Умерла за границей от чахотки, через шесть лет после брака.

• Владимир Алексеевич (1798—1854), капитан лейб-гвардии Измайловского полка, член Северного общества. За причастность к декабристскому движению был переведен в Петровский пехотный полк, а в феврале 1829 года в Тифлисский пехотный полк в звании капитана, с 1831 году уволен от службы. Был женат на Эмилии Карловне Шернваль.

• Ivan Musin-Pushkin.jpg

  Иван
  Мусин-Пушкин
• Natalia Volkonskaya Musina-Pushkina.jpg

  Наталья
  Мусина-Пушкина
• E. A. Obolenskay.jpg

  Екатерина
  Мусина-Пушкина
• Musin-Pushkin АА.jpg

  Александр
  Мусин-Пушкин
• S. Shakhovskay.jpg

  Софья
  Мусина-Пушкина
• Vladimir Alexeevich Musin-Pushkin.jpg

  Владимир
  Мусин-Пушкин

Ссылки

• [podolsk.org/writers/8/asun.htm Князья Оболенские в Подольске и уезде]

Отрывок, характеризующий Волконская, Екатерина Алексеевна

Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.