Екатерина Михайловна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Екатерина Михайловна<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
герцогиня Мекленбург-Стрелицкая
1851 — 1894
Великая княжна
1827 — 1851
 
Рождение: 16 (28) августа 1827(1827-08-28)
Санкт-Петербург
Смерть: 30 апреля (12 мая) 1894(1894-05-12) (66 лет)
Санкт-Петербург
Род: Романовы
Мекленбург-Стрелицкие
Отец: великий князь Михаил Павлович
Мать: великая княгиня Елена Павловна
Супруг: Георг, герцог Мекленбург-Стрелицкий
 
Награды:

Екатерина Михайловна (1827, Санкт-Петербург — 1894, Санкт-Петербург) — дочь великого князя Михаила Павловича и великой княгини Елены Павловны, внучка Павла I; герцогиня Мекленбург-Стрелицкая.





Биография

Екатерина Михайловна родилась 16 августа 1827 года в Санкт-Петербурге и была третьей дочерью в великокняжеской семье.
Её мать воспитывала дочь в строгом духе и сама руководила её образованием, лично подбирала преподавателей, которые должны обучать великую княжну иностранным языкам, пению и рисованию. Потерявшая четырёх из пяти дочерей (Елизавета скончалась в 1845, Мария — в 1846, Анна и Александра скончались в детстве), Елена Павловна сконцентрировала своё внимание на Екатерине.

В 1849 году неожиданно скончался её отец, Михаил Павлович, а через год Екатерина стала невестой герцога Георга Августа Эрнеста Мекленбург-Стрелицкого (18231876) — кузена императрицы Александры Фёдоровны. Бракосочетание состоялось 4 февраля (1851) года в Санкт-Петербурге. В качестве герцогини Мекленбургской Екатерина Михайловна была освобождена от русского подданства. Молодые поселились в Михайловском дворце вместе с великой княгиней Еленой Павловной. К большому огорчению герцогини, отношения между матерью и мужем не сложились, однако, это не помешало её счастью. Своего мужа она любила глубоко и беззаветно.

Дети

Екатерина Михайловна родила пятерых детей, двое из которых умерли в младенчестве.

Дети унаследовали Михайловский дворец1895 году продан в казну), Ораниенбаум и Каменный остров.

Благотворительная деятельность

Екатерина Михайловна продолжила благотворительное дело своей матери Елены Павловны и состояла покровительницей нескольких учреждений. Открыла в Ораниенбауме, где часто проводила летнее время, приют для больных детей, которых привозили из петербургских больниц.

Под её покровительство перешли медицинские учреждения, основанные её матерью и составлявшие Ведомство великой княгини Елены Павловны. С 1873 года была главной попечительницей Елизаветинской клинической больницы для детей. При содействии Екатерины Михайловны завершилось строительство задуманного Еленой Павловной Еленинского клинического института. Заботой герцогини пользовались Мариинский институт и Повивальный институт (ныне Институт акушерства и гинекологии), Училище святой Елены, Крестовоздвиженская община сестёр милосердия, Максимилиановская лечебница для приходящих, детский приют на Аптекарском острове, дома призрения в Петербурге и Ораниенбауме (Свято-Троицкая богадельня, дом призрения бедных и др.).

Содействовала женскому образованию в России, являясь попечительницей разных учебных заведений. Благотворительная деятельность Екатерины Михайловны не ограничивалась Петербургом: она покровительствовала Ташкентскому училищу для девочек, Рижскому дамскому благотворительному обществу, Екатерининскому женскому институту, Новгородскому отделению Российского общества Красного Креста.

Последние годы и смерть

В петербургском обществе Екатерина Михайловна занимала заметное положение, имела свой двор. В свете обычно появлялась в старомодном платье со множеством кружев. По смерти матери, в 1873 году унаследовала Михайловский дворец, построенный в 1822 году специально для её отца.

В июне 1876 года овдовела (муж скончался в возрасте 50-и лет). Ей выпали испытания, связанные с проблемами детей, самой большой из которых оказалась женитьба старшего сына Георга, который увлекся фрейлиной Натальей Федоровной Вонлярлярской. Внучке императора с консервативными взглядами трудно было представить, что место её невестки займет девушка не королевских кровей, но вынуждена была дать согласие на брак.

После перенесённой в июле 1893 года инфлюэнции, получила осложнение на сердце. При повторившемся в начале апреля 1894 года заражении инфлюэнцией, скончалась 30 апреля 1894 года в 23 часа 45 минут «после продолжительной и тяжёлой болезни»[1]. Заупокойная лития была совершена утром 4 (16) мая 1894 года в Михайловском дворце, после чего погребальная процессия с участием Александра III и других членов Императорского Дома прошла до Петропавловского собора, в котором было совершего погребение. Заупокойную литургию и отпевание возглавлял митрополит Санкт-Петербургский Палладий[2][3].

Согласно завещанию, принадлежавшие ей Михайловский дворец, а также Каменноостровский и Ораниенбаумский переходили в собственность младшего сына Михаила и дочери Елены. Георг, нарушивший правила семьи, получал их лишь в пожизненное пользование без права передачи детям от морганатического брака. Однако Екатерина Михайловна сделала приписку к своему завещанию:

Признаю Божие благословение за мою невестку Наталью… Благодарю её за нежную любовь к сыну моему герцогу Георгу. Да дарует им Господь счастье и благополучие.

Шеф полков

Память

В честь Екатерины Михайловны в 1840 году названа Екатерининская улица в Павловске.

Напишите отзыв о статье "Екатерина Михайловна"

Примечания

  1. «Правительственный вестник», 3 (15) мая 1894, № 95, стр. 1 (Высочайший манифест).
  2. «Правительственный вестник», 5 (17) мая 1894, № 97, стр. 1—2.
  3. Редакция журнала. Перевезение и погребение тела великой княгини Екатерины Михайловны // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1894. — Т. 51, № 1319. — С. 327—329.

Литература

Ссылки

  • [funeral-spb.narod.ru/necropols/ppk/tombs/ekatmix/ekatmix.html Екатерина Михайловна (1827—1894)]

Отрывок, характеризующий Екатерина Михайловна

– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.