Чавчавадзе, Екатерина Александровна

	Екатерина Чавчавадзе-Дадиани; ეკატერინე ჭავჭავაძე-დადიანი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">худ. Винтерхальтер, Франц Ксавер Правительница Мегрелии Екатерина Чавчавадзе-Дадиани</td></tr>
	Правительница Мегрелии (регент при сыне)
	Правительница Мегрелии (регент при сыне)
30 августа 1853 — 1866
Предшественник:	Давид I
Преемник:	Николай I
Вероисповедание:	Православие
Рождение:	19 марта 1816; имение Цинандали,Телавский район
Смерть:	25 августа 1882 (66 лет); Зугдиди
Место погребения:	Мартвильский кафедральный собор
Отец:	Чавчавадзе, Александр Гарсеванович
Мать:	Орбелиани, Саломе Ивановна
Супруг:	Давид I Дадиани
Дети:	сыновья: Николай и Андрей; дочь: Саломе

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Чавчавадзе.

Княгиня Екатери́на Алекса́ндровна Дадиани (груз. ეკატერინე დადიანი), урождённая княжна Чавчава́дзе (19 марта 1816 — 25 августа 1882) — правительница Самэгрэло (Мегрелии) (при несовершеннолетнем сыне Николозе (Николае), 1853—1866), вдова владетельного князя Мегрелии Давида I Дадиани.

Происхождение

Родилась в семье крестника императрицы Екатерины II — князя Александра Чавчавадзе (1786—1846), генерала, выдающегося грузинского поэта и общественного деятеля и его супруги княжны Саломе Ивановны Орбелиани, правнучке царя Ираклия II. Старшая сестра Екатерины Александровны — Нина Александровна (1812—1857) — была замужем за Александром Сергеевичем Грибоедовым, младшая сестра, Софья — была замужем за министром народного просвещения, бароном Александом Павловичем Николаи, младший брат Давид Александрович (1817—1884) — свиты Его Величества генерал-майор.

Биография

18 декабря 1838 года вышла замуж за Давида Дадиани (в то время — наследника владетеля Мегрелии Левана V), через 2 года вступившего на престол княжества. В 1853 году её супруг скончался, и Екатерина Александровна занялась государственными делами, превратившись (по выражению К. А. Бороздина) «в историческое лицо». Император Николай I признал её правительницей Мегрелии при малолетнем сыне. В помощь ей был назначен регентский совет, в который вошли братья её покойного мужа князья Григорий и Константин Дадиани.

Во время Крымской войны Турция отправила в Мегрелию свои войска, сумевшие занять значительную территорию княжества, несмотря на помощь оказанную Россией. Правительница переехала в Лечхуми, где вскоре получила от турецкого командующего Омера Лютфи-паши предложение перейти под покровительство Турции. Оставив письмо без ответа, Екатерина Александровна встала во главе мегрельских войск и повела их в наступление на турок.

В марте 1856 года, после заключения Парижского мира, получила приглашение на коронацию императора Александра II, куда прибыла с детьми и сестрой Ниной. Как свидетельствует мемуарист К. Бороздин, «она со свитою производила эффект чрезвычайный. Сохранившая блеск своей красоты…, в роскошном и оригинальном костюме… она была чрезвычайно представительна, а рядом с нею все видели прелестную её сестру, Грибоедову, дорогую для всего нашего русского общества по имени, ею носимому. Все были в восторге от мингрельской царицы, её сестры, детей и свиты».

Оставив управление княжеством на попечение своего деверя князя Григория Левановича Дадиани, поселилась в Санкт-Петербурге. 26 августа 1856 года пожалована в статс-дамы. В 1857 году была вынуждена вернуться в Мегрелию из-за начавшегося под предводительством сельского кузнеца Уты Микава крестьянского восстания. 12 мая повстанцы взяли Зугдиди. По её просьбе в конфликт вмешались русские войска. Управление княжеством было передано военному губернатору, а княгине высочайшим рескриптом было предложено «для воспитания» детей отбыть в Петербург. Её салон в столице был широко открыт для русской и грузинской интеллигенции. Через десять лет ей было разрешено уехать в Париж. В конце жизни княгиня вернулась в Мегрелию, где жила как частное лицо.

В воспоминаниях современников

Описывая тбилисских красавиц начала 30-х годов XIX века, Ф. Ф. Торнау заметил, что среди них «как две звезды первой величины светили Нина Грибоедова и сестра её Катерина». И далее: "«Лучистые глаза Катерины Александровны и её чудная улыбка жгли мне сердце, томная красота и ангельский нрав Нины Александровны обливали его целительным бальзамом; к одной стремились глаза и сердечные чувства, к другой влекло душу непреодолимой силой».

Русский чиновник К. А. Бороздин, который очень хорошо знал семью Чавчавадзе (впоследствии в течение двух лет он был воспитателем малолетних детей Екатерины Чавчавадзе), писал: «Обе они были замечательными красавицами и кружили головы всей тогдашней тифлисской молодёжи. Сам Грибоедов называл жену свою „мадонной“ по неземной благости и кротости, отражавшихся в чудных глазах Нины Александровны. И рядом с ней прелестный контраст был в сестре её, олицетворявшей собой пылкость, весёлость, остроумие, при которых в глазах её блистал огонёк, обещавший в будущем целительный характер».

Семья

В браке с Давидом Дадиани родились:

Дадиани Мария Давидовна (1840—1842), княжна
Дадиани Нино Давидовна (1841—1848), княжна
Дадиани Леван Давидович (1842—1844), князь
Дадиани, Николай Давидович (1847—1903), владетель Мегрелии (1853—1866), затем — светлейший князь Мингрельский
Дадиани, Саломея Давидовна (1848—1913), княжна, замужем за принцем Ашилем Шарлем Луи Наполеоном Мюратом (1847—1895).
Дадиани, Андрей Давидович (1850—1910), светлейший князь Дадиан-Мингрельский, генерал-лейтенант
Дадиани Тамара Давидовна (1853—1859), княжна

Образ Е. Чавчавадзе в литературе

Роман-хроника «Екатерина Чавчавадзе» (ч. 1—2, 1966¾67, рус. пер. 1969) автор Чилая С. Е.

В творчестве поэтов

Екатерине Александровне посвятил своё творчество безответно в неё влюбленный выдающийся грузинский поэт Николоз Бараташвили (1817—1845). Стихи, посвященные ей, — блестящие образцы любовной лирики. Два своих стихотворения посвятил ей и М. Ю. Лермонтов:

Как небеса, твой взор блистает
Эмалью голубой,
Как поцелуй, звучит и тает
Твой голос молодой;

За звук один волшебной речи,
За твой единый взгляд
Я рад отдать красавца сечи,
Грузинский мой булат;

И он порою сладко блещет,
И сладостно звучит,
При звуке том душа трепещет
И в сердце кровь кипит.

Она поёт — и звуки тают,
Как поцелуи на устах,
Глядит — и небеса играют
В её божественных глазах;

Идёт ли — все её движенья,
Иль молвит слово — все черты
Так полны чувства, выраженья,
Так полны дивной простоты.

Напишите отзыв о статье "Чавчавадзе, Екатерина Александровна"

Литература

Сиятельные жены. Биографии и родословные статс-дам и фрейлин русского двора. По спискам П. Ф. Карабанова. СПб., 1992.
Горгидзе М. Ф. Грузины в Петербурге. Тбилиси. 1976.
თავადი ჭავჭავაძეები. ჩიქოვანი, ი. თბ.: არტანუჯი, 2002
Думин С. В., Чиковани Ю. К. Дворянские роды Российской Империи. — М.: «Ликоминвест», 1998. — Т. 4.

Ссылки

[sites.google.com/site/mateshg/prekrasnye-tifliski Прекрасные тифлиски]
[giorgi.moifoto.ru/92556/f2167177 Надгробная плита Еватерины Александровны]

Отрывок, характеризующий Чавчавадзе, Екатерина Александровна

В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.

В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.