Екимоуцкое городище
Координаты: 47°41′35″ с. ш. 28°54′03″ в. д. / 47.69306° с. ш. 28.90083° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=47.69306&mlon=28.90083&zoom=14 (O)] (Я)
Екимоуцкое городище (Екимауцы, Екимоуцы) — славянское городище близ села Екимоуцы Резинского района Молдавии конца IX века — 1-й половины XI века, принадлежавшее племени тиверцев.
При раскопках было установлено, что городище подверглось внезапному разрушению в результате ожесточённого сражения и штурма в 1-й половине XI века. Вероятнее всего, оно было сожжено кочевниками (печенегами или половцами). С тех пор поселение не возобновлялось. Раскопки Г. Б. Федорова 1950—1952 и 1964 годах открыли картину обороны поселения: скелеты павших в бою, различное древнерусское и кочевническое оружие, следы пожарищ. Было найдено много ценных для историков предметов. Некоторые из них сами владельцы, спасая от врага, зарыли в землю, где они и сохранились до наших дней.
Городище было окружено рвом глубиной около 4 метров и валом. Жилища и мастерские располагались у внутреннего склона вала, в центре находился водоём. Основными занятиями населения были ремесло и земледелие. Открыты мастерские кузнеца и ювелира с наборами инструментов и готовых изделий. Найдены предметы, сделанные в Византии и Средней Азии. Первоначально, укреплённое поселение в Екимауцах было общинным центром, о чём свидетельствует большой общественный дом, раскопанный в центре укреплённой площадки. Вокруг городища был посад площадью около 40 га, жители которого занимались, кроме земледелия, выплавкой и обработкой железа. Это поселение в X — первой половине XI века приобрело характер раннефеодального города[1]. В городище было собрано множество предметов, идентичных с распространёнными в Древней Руси, а частью явно завезённых из Киева. Было найдено большое количество пряслиц (деталей ручного веретена) из красного шифера, который добывался только в одном месте в Европе — близ Овруча[2] на Волыни, где из него изготовляли пряслица, доставлявшиеся в славянские земли. Найдены и украшения тонкой ювелирной работы, оружие (мечи, наконечники копий и стрел), глиняная посуда. Все они того же типа, что и вещи, обнаруженные в других городищах Древнерусского государства.
Наряду с Екимауцами, в Восточной Европе выявлены ещё несколько ремесленных центров, на которых функционировали мастерские, изготовлявшие украшения, декорированные зернью — Алчедар в Пруто-Днестровском регионе, Червоне на Южном Буге, Искоростень на Днепровском Правобережье[3].
Напишите отзыв о статье "Екимоуцкое городище"
Примечания
- ↑ [www.russiancity.ru/dbooks/d11.htm Тимощук Б. А. Древнерусские города Северной Буковины]
- ↑ [www.ovruch.info/o-proyzvodstve-y-datyrovke-ovruchskyh-pryaslyts-r-l-rozenfeldt/ Розенфельдт Р. Л. О производстве и датировке овручских пряслиц // СА. 1964. № 4. С. 233.]
- ↑ Рябцева С. С., Тельнов Н. П. Алчедарский клад и центры ювелирного производства Восточной Европы конца IX — начала XI вв. // Stratum plus 2010 №5. Кишинев, Одесса, Бухарест 2010. С. 285-300.
Литература
- Федоров Г. Б. Славяне Поднестровья // По следам древних культур. Древняя Русь. — М., 1953. — С. 121—155.
- Федоров Г. Б. Городище Екимауцы. — КСИИМК, 1953, вып. 50, с. 104—126.
- Мохов Н. А. Молдавия эпохи феодализма. — Кишинёв: Картя Молдовеняскэ, 1964. — С. 78—79.
- Федоров Г. Б. Посад Екимауцкого поселения // Культура древней Руси. М., 1966, с. 272—277.
Отрывок, характеризующий Екимоуцкое городище
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
