Элам

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Еламитяне»)
Перейти к: навигация, поиск

Элам (Елам) (шум. Ним, аккад. Эламту, самоназвание Haltamti) — историческая область и древнее государство (3 тысячелетие — сер. VI в. до н. э.) на юго-западе современного Ирана (провинции Хузестан и Лурестан). Центр (столица) — город Сузы.





Элам (Елам) в Библии

Согласно Библии, Елам (родоначальник Элама) был семитом (Быт. 10:22). Ещё до своего падения Содом подвергся нападению войск эламского Кедорлаомера, который действовал в союзе с царем Сеннаара (Быт. 14:1-11). Эламиты славились своими лучниками (Иер. 49::35), однако были завоеваны ассирийцами и частично поселены в Самарии (Езд. 4:9-10).

В эламской земле располагался город Сузы (Дан. 8:2).

К началу нашей эры эламиты ещё сохраняли своё этническое своеобразие и присутствовали в Иерусалиме на праздновании дня Пятидесятницы (Деян. 2:9).

Эламский язык

Генетически эламский язык являлся изолятом, хотя существуют гипотезы о родстве с дравидскими или афразийскими языками. С точки зрения грамматики — это агглютинативный, эргативный язык. Обычный порядок слов — SOV (подлежащее — дополнение — сказуемое). В качестве письменности изначально использовалось протоэламское пиктографическое письмо, с XXIII в. до н. э. — линейное эламское письмо, затем — клинопись.

История Элама

Историю Элама можно условно разделить на три периода, охватывающих более двух тысячелетий. Период до первого известен как протоэламский:

  • Протоэламский период: 3200 до н. э. — 2700 до н. э., протекавший локально в Сузах.
  • Старый эламский период: 2700 до н. э. — 1600 до н. э., ранний период, проходивший до прихода к власти в Сузах династии Эпарти.
  • Ближний эламский период: 1500 до н. э. — 1100 до н. э., период до вавилонского вторжения в Сузы.
  • Неоэламский период: 1100 до н. э. — 539 до н. э., период характерного иранского и сирийского влияния. В 549 году до н. э. Элам завоевывают персы, однако они настолько адаптируют культуру порабощенной страны, что Иосиф Флавий даже называл эламитов предками персов (ИД кн.1, гл.6:4).

Описание

Эламом в древности называлась низменная, а в средней и верхней части — горная долина рек Каруна и Керхе, вливавшихся в высохшую теперь лагуну Персидского залива восточнее р. Тигр, а также окрестные горные районы — по крайней мере нынешние иранские области Хузистан и Фарс, может быть и более отдаленные (на Восток). В самих эламских текстах страна называется Hatamti, встречается и Hal-tamti — форма, возможно, более архаичная (ср. элам. hal 'страна').

В III тысячелетии до н. э. из шумеро-аккадских источников известен целый ряд эламских городов-государств: Шушен (Сузы), Аншан (Анчан), Симашки, Б/Парахсе (позже Мархаши), Адамдун (по-видимому, шумерская форма термина Hatamti) и многие другие.

Во II тысячелетии до н. э. важнейшими составными частями Элама были Шушен (Шушун) и Анчан; эламские цари неизменно указывают эти два города в своей титулатуре. Шушен — это Сузы греческих авторов, хорошо исследованное городище между Каруном и Керхе, поселение, восходящее к IV тысячелетию до н. э.; Анчан — это городище Тепе-Мальян недалеко от совр. Шираза в Фарсе.[1]

Цари Элама

Аванская династия

Первые сведения о государстве Элам относятся примерно к концу XXVII — первой половине XXVI века до н. э., когда в Северном Двуречье властвовали цари Авана. Около 2500 г. до н. э. правители шумерского города Киш сумели избавиться от эламского господства. В это время в Аване утвердилась новая династия, основателем которой был, вероятно, Пели. Впрочем, история этого времени известна очень плохо. Около 2300 г. до н. э. Элам был покорён Аккадским государством, но аккадцы не сумели удержать страну в своей власти и вынуждены были на несколько лет её оставить. Новый аккадский царь Римуш смог вновь захватить Элам и полностью опустошить страну. Тем не менее, царям Аккада, несмотря на ряд походов, вероятно, не удалось по-настоящему покорить Элам, и племянник Маништушу, царь Нарам-Суэн, в конечном счете, заключил с эламитами письменный договор, по которому Элам обязался согласовывать свою внешнюю политику с Аккадским царством, но сохранил внутреннюю независимость. Это первый известный нам в мировой истории международный договор. Он написан по-эламски, но аккадской клинописью, которая с этого времени начала распространяться и в Эламе. При последнем представителе Аванской династии, Кутике-Иншушинаке, когда Аккад сам пал под натиском племен гутиев, Элам вернул себе независимость. Но кутии напали и на Элам, в результате чего государство распалось на несколько отдельных областей. Только через сто лет страна сумела воссоединиться, и началось новое возвышение Элама под властью царей династии Симашки.[2]

Династия Симашки

Вскоре после полного распада Аванского царства Элам был завоёван урским царём Шульги. В течение нескольких десятилетий страна управлялась шумерскими чиновниками. Только при урском царе Шу-Суэне появились сведения, что в эламском городе Симашки правит некий царь Гирнамме. Преемник Гирнамме — Энпилухан — смог отделиться от Ура и захватил города Аван и Сузы. Хотя сам Энпилухан был вскоре пленён шумерским войском, Элам к тому времени полностью сбросил с себя власть шумеров. Урские гарнизоны повсюду изгонялись, а самим шумерам пришлось вскоре бежать из страны. Под властью царя Хутрантемпти эламиты начали совершать набеги на территорию Междуречья и вскоре смогли отомстить Уру за их владычество в Эламе. Последний царь III династии Ура Ибби Суэн был низложен при помощи эламских войск, после чего эламские гарнизоны были размещены в Уре и других крупных городах Шумера. Тем не менее, им пришлось уйти оттуда через несколько лет. При царе Идатту I правители Симашки подчинили своей власти весь Элам. Однако процветание эламского государства продолжалось менее полувека. Вскоре цари Симашки стали терять своё могущество, и примерно в первой половине XIX века до н. э. власть над Эламом перешла к новой династии Суккаль-махов.

Династия Суккаль-махов (Эпартидов)

Основатель династии — некий Эпарти — был выходцем из низов, получившим власть над страной не по наследству, а в результате борьбы. Потомки Эпарти, особенно царица Шильхаха, сумели существенно укрепить царскую власть и усилить Эламское государство. Структура власти в Эламе представляла тогда своего рода триумвират. В стране существовало одновременно три правителя: 1) суккаль Суз, 2) суккаль Элама и Симашки, 3) суккаль-мах. Царем страны фактически считался суккаль-мах, его резиденция находилась в Сузах. После его смерти на эламской престол обычно вступал суккаль Элама и Симашки. Обычно это был брат покойного. А суккалем Суз (правителем столицы) суккаль-мах ставил своего старшего сына. Таким образом, власть в Эламе переходила не от отца к сыну, как это было принято тогда в остальных государствах, а от старшего брата к младшему. О политической истории династии Суккаль-махов до нас дошли только отрывочные сведения. Элам тогда вел войны с Вавилонией и Аккадским царством, с переменным успехом. В начале XV века до н. э. династия Суккаль-махов внезапно пресеклась. Неизвестно почему, но можно предположить, что Элам был завоеван касситами. Только через столетие Элам смог вновь вернуть себе независимость под властью царей Аншана и Суз.

Династия царей Аншана и Суз (Игехалкиды и Шутрукиды)

Это, несомненно, наиболее славный период эламской истории, оставивший также наибольшее количество археологических памятников, в частности знаменитый зиккурат Дур-Унташ (ныне Чога-Замбиль), построенный при царе Унташ-Напирише.

Новой эламской династии, видимо, удалось в это время сломить сепаратизм местной знати и укрепить центральную власть. С начала XIII в. до н. э. начинается новая серия эламских завоеваний. Эламитам удалось захватить обширную область на реке Дияле, в том числе и город Эшнунну (При царе Унташ Напирише (вступил на царство в 1275 г. до н.э). Через эту область проходили караванные пути из Двуречья на нагорья Ирана. Эти победы эламитов содействовали кризису касситской династии в Вавилонии и полному освобождению Элама из-под вавилонской власти.

При царе Китен-Хутране (начал царствовать в 1235 г. до н.э) было совершено два завоевательных похода на Вавилонию, взят Ниппур, а затем Исин. Но все попытки эламского правителя укрепиться в Вавилонии были сорваны ассирийским царем Тукульти-Нинуртой I, который сам был заинтересован в гегемонии над Вавилоном, в чём преуспел намного больше эламского царя. Вскоре после смерти Китен-Хутрана в Эламе к власти приходит новая династия — Шутрукидов, названная по имени царя Шутрук-Наххунте. Этот царь в 1160 году совершил победоносный поход на Вавилон, полностью разорив город, взяв с Вавилонии огромную дань. Среди военной добычи была взята знаменитая стела с законами Хамураппи, найденная потом в Сузах археологами. В 1157 году до н. э. касситская династия в Вавилоне окончила своё существование, но Эламу не удалось полностью покорить Вавилонию.

Наивысшего развития Эламская держава достигла при царе Шилхак-Иншушинаке, который значительно расширил эламские владения, особенно в горах Загра и восточнее их. Ему удалось вторгнуться и в Ассирию, где он занял южноассирийский город Экаллате.

После поражения Элама, нанесенного ему Навуходоносором I, царем Вавилона в 1130 г. до н. э. (битва на реке Улай), а затем после поражения Вавилонии, нанесенного ей ассирийским царем Тиглатпаласаром I в конце XII века до н. э., обе страны, Элам и Вавилония, испытывают период упадка. Однако Вавилон не теряет значения в качестве объекта завоеваний, Элам же перестаёт упоминаться в текстах на протяжении трёх веков. В Эламе восстанавливается или сохраняется господство местной знати; отсутствие крепкого централизованного государства и крайнюю непрочность царской власти, превратившуюся в игрушку борющихся клик знати, мы встречаем и в I тысячелетии до н. э. как характерные черты истории Элама.

Новоэламская династия

Ниже римскими цифрами отмечены поколения эламских царей

I. Хумбан-тах-рах (760—742 годы до н. э.), основатель династии, о нём сохранилось мало сведений.

II. Хумбан-никаш (742—717 годы до н. э.), сын предыдущего. Правил во время создания велико-ассирийской державы Тиглатпаласаром III, разбил в 721 году до н. э. при Дере его сына Саргона II.

III. Шутрук-Наххунте II (717—699 годы до н. э.), «сын сестры» Хумбан-никаша. Поддерживал против Саргона II вавилонского царя халдейского происхождения Мардук-апла-иддина II, расширил границы Элама. В 709 году до н. э. Саргон II завоевал Вавилонию, а его сын Синаххериб в 702 году до н. э. при Кише наголову разбил халдейские и эламские войска. Шутрук-Наххунте II был свергнут своим братом Халлутуш-Иншушинаком II и заключён в темницу.

Халлутуш-Иншушинак II (699—693 годы до н. э.) в 694 году до н. э. разбил при Сиппаре и взял в плен сына Синаххериба, вавилонского царя Ашшур-надин-шуми, вскоре умершего (или убитого) в Эламе. Посадил на вавилонский трон своего ставленника Нергал-ушезиба. В 693 году до н. э. был разбит Синаххерибом при Ниппуре. Нергал-ушезиб попал в плен и был выставлен в Ниневии в клетке у городских ворот. Сам Халлутуш-Иншушинак II бежал на родину, но жители столицы Элама Суз закрыли перед ним городские ворота и убили.

IV. Кутир-Наххунте (693—692 годы до н. э.), старший сын Халлутуш-Иншушинака II. При нём Элам претерпел вторжение Синаххериба, сам Кутир-Наххунте был вскоре убит в ходе восстания.

Хумбан-нимена (692—688 годы до н. э.), младший сын Халлутуш-Иншушинака II. В союзе с вавилонянами продолжал борьбу с Ассирией. В 689 году до н. э. был разбит параличём, что побудило Синаххериба выступить в поход на Вавилон, закончившийся разрушением города в том же году

Хумбан-Халташ I (688—681 годы до н. э.), двоюродный брат 2-х предыдущих царей правил мирно, скончался скоропостижно (что не исключает отравления).

Шилхак-Иншушинак II (681—668 годы до н. э.), двоюродный брат 3-х предыдущих царей, правил в Сузах, имел соправителем своего двоюродного брата Хумбан-Халташа II (681—675 годы до н. э.). Оба царя старались жить в мире с ассирийским царём Асархаддоном, сыном Синаххериба, для чего даже пошли на убийство бежавшего в Элам Набу-зер-кити-лишира, сына Мардук-апла-иддина II .

Однако в 675 году до н. э. Хумбан-Халташ II совершил набег на Сиппар, после чего «умер, не обнаружив признаков болезни» — видимо, был убит ассирийской спецслужбой.

Ему наследовал родной брат Уртаки (675—663 годы до н. э.), тоже совершивший в конце жизни набег на Вавилонию, где его поддержали местные князья. По возвращении в Элам все они «внезапно умерли» — видимо, были убиты сторонниками Ассирии.

V. Темпти-Хумпан-Иншушинак (ассирийский Те-Умман, 668—653 годы до н. э.), сын Шилхак-Иншушинака II, первоначально правил только в Сузах. После смерти Уртаки захватил его владения. 60 членов царствующего дома Элама, включая 3-х сыновей Уртаки и 2-х сыновей Хумбан-Халташа II, нашли убежище в Ассирии. Совершил успешные походы на проживавшие на окраинах Элама племена (включая «страну злодеев» — возможно, персов). При нём Элам процветал, оправившись от непрерывных войн.

Выступление против Ассирии провозгласившего в 654 году до н. э. свою независимость Египта, поддержанного Лидией, побудило Те-Уммана также начать войну с Ассирией, потребовав выдачи бежавших родственников. Однако ассирийскому царю Ашшурбанапалу удалось заключить мир с Лидией и Египтом, после чего ассирийские войска обрушились на Элам. Близ Суз эламиты потерпели полное поражение. Те-Уммана был взят в плен и казнён на глазах сдавшейся эламской армии. Элам был поделён между нашедшими в Ассирии убежище родственниками Те-Уммана.

Аттахамитти-Иншушинак (653—648 годы до н. э.), двоюродный брат Те-Уммана, умер своей смертью в Сузах

Хумбан-никаш II (653—651 годы до н. э.), сын Уртаки, поддержал восстание Шамаш-шум-укина в Вавилоне (в 652—648 годах до н. э.). Однако посланное в Вавилонию войско было разбито, а сам Хумбан-никаш II свергнут и казнен со всей семьёй своим братом Таммариту.

Таммариту (653—649, и в 646 году до н. э.), сын Уртаки. Возобновил в 649 году до н. э. войну с Ассирией, но был свергнут вельможей Индабигашем, бежал, но был захвачен ассирийцами. В 646 году до н. э. посажен ассирийцами на трон Элама, вскоре поднял против них восстание, разбит и взят в плен.

Индабигаш* (649—648 годы до н. э.), не стал помогать уже обречённому Шамаш-шум-укину, но после падения Вавилона отказался выдать Набу-бел-шумате, внука Мардук-апла-иддина II, и других вавилонских беглецов. Вскоре был убит Хумбан-Халташем III.

* По-видимому он, как и правившие позднее Умбахабуа и Па’э, не принадлежал к новоэламской династии

VI. Хумбан-Халташ III (ассирийский Умманалдаш) (648—644 годы до н. э.), сын Аттахамитти-Иншушинака, тоже отказался выдать беглецов из Вавилонии. В 646 году до н. э. во время вторжения ассирийцев укрылся в горах. Царем был провозглашен Умбахабуа, при приближении ассирийцев бежавший «в недра вод отдаленных» (на острова персидского залива?). Ассирийцы посадили на трон Таммариту, вскоре поднявшем восстание и пленённым ассирийцами.

С уходом ассирийских войск Хумбан-Халташ III вернулся и снова занял престол. В 645 году до н. э. последовало новое вторжение ассирийцев во главе с самим Ашшурбанапалом. Хумбан-Халташ III был разбит и вновь укрылся в горах. Царём Элама был провозглашен Па’э, вскоре, однако, сдавшийся ассирийцам. Ашшурбанапал разрабил Сузы и жестоко опустошил всю страну.

После ухода ассирийцев Хумбан-Халташ III вернулся в разрушенную Мадакту и заключил мир, согласившись выдать Набу-бел-шумате*. В 640 году до н. э. ассирийцы вторглись вновь и в следующем году сопротивление эламитов было окончательно сломлено. Укрывшийся в горах Хумбан-Халташ III был выдан ассирийцам местными племенами.

* Покончил с собой, ассирийцам выдали его засоленный труп

Три эламских царя — Хумбан-Халташ III, Па’э, Таммариту и пленный арабский шейх Уайатэ были запряжены в колесницу Ашшурбанапала во время празднования покорения Элама. Элам стал провинцией Ассирии, прекратив независимое существование.


Религия эламитов

Религия эламитов — политеизм, имела многие черты, сближавшие её с религиями соседней Месопотамии. Главным божеством в III тысячелетии до н. э. была богиня Пиненкир (существовали ещё 2 богини-матери — Парти и Киририша), через тысячу лет «на престоле» её сменил мужской бог Хумпан. Большое значение играл также культ бога города Сузы Иншушинака. Другие известные боги — Хутран (сын Хумпана), Манзат, Наххунте, Нарунди.

По верованиям эламитов каждое божество обладало сверхъестественной аурой китен, которая могла превращаться в металлический или каменный знак — табу.

Богам приносили жертвы и поклонялись в храмах, построенных наподобие месопотамских на вершинах ступенчатых пирамид — зиккуратов. Такой зиккурат сохранился в нынешнем Чога-Занбиль, он построен во времена царя Унташ-Напириши. Кроме того, известны обряды поклонения богам в священных рощах, которые росли близ храмов.

Напишите отзыв о статье "Элам"

Примечания

  1. И. М. Дьяконов ЭЛАМСКИЙ ЯЗЫК Языки Азии и Африки. Т. III. — М., 1979. — С. 37-49
  2. [www.world-history.ru/countries_about/461/801.html Всемирная история — Аккад. Образование государства и правление Саргонидов]

Литература

  • Дьяконов И. М. Эламское царство в Старовавилонский период // История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги цивилизации. Часть I: Месопотамия. — М., 1983. С. 391–414.
  • Дьяконов И. М. Эламский язык // Языки Азии и Африки. — М., 1979. Т. III. С. 37—49.
  • Тураев Б. А. Элам // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Хачикян М. Л. Эламский язык // Языки мира: Древние реликтовые языки Передней Азии. Под ред. Н. Н. Казанского и др. — М., 2010. С. 95—117.
  • Хинц В. Государство Элам / пер. с нем. Л. Л. Шохиной; отв. ред. и авт. послесл. Ю. Б. Юсифов. — М., 1977.
  • Юсифов Ю. Б. Элам. Социально-экономическая история. — М., 1968.
  • Potts D. T. The Archaeology of Elam: Formation and Transformation of an Ancient Iranian State. 2nd edition. — Cambridge, 2015.

Ссылки

  • [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000016/st026.shtml Древний Элам]

Отрывок, характеризующий Элам

– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.