Елецкое княжество

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Елецкое княжество



Столица Елец
Религия православие
Форма правления монархия

Елецкое княжество — небольшое удельное княжество со столицей в Ельце, входившее в XII в. в состав Рязанского княжества. Существовало до 1483 г., пока не вошло в состав Великого княжества Московского.

Во 2-й половине XIV в., когда удельный князь козельский Иван Титович разделил свою «отчину» между сыновьями, младший сын Фёдор получил в управление Елец с волостью и стал родоначальником князей Елецких.

После татарского погрома в начале XV в. территория княжества запустела, а в конце того же века оказалась в составе Великого княжества Московского.





История

Письменные исторические источники не знают Елецкого княжества до второй половины XIV века. Хотя елецкие краеведы XIX века (например, Н. Ридингер «Материалы к истории и статистике Елецкого уезда») склонны были начинать отсчет времени его существования с середины XII века или ранее. Это мнение основывается на информации Никоновской летописи, упоминающей под 1146 годом о приезде в Киев «с Ельца» представителя Рязанского княжеского дома князя Андрея Ростиславича.

«Сказание о Мамаевом побоище» упоминает Елецкого князя Федора в числе воевод общерусского войска, сражавшегося на Куликовом поле 8 сентября 1380 года. По другим данным, родители Федора Ивановича, Иван Титович Козельский и Агриппина Олеговна РязанскаяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3094 дня], поженились только в 1377 году, а значит, их сын Федор не мог быть участником этого знаменитого сражения, поскольку в действительности мог лишь едва родиться в это время.

Первое достоверное известие о Ельце, наличии в нём князя, а значит и княжества дошло до нас в дневниковых записях Игнатия Смолянина, сопровождавшего митрополита Пимена в Константинополь в 1389 году. 9 мая, пройдя устье реки Воронеж, караван митрополита встретил елецкого князя Юрия «с боярами и людьми многими». Отчество князя не упоминается, а положение первого елецкого князя с таким именем в традиционной родословной елецких князей не согласуется с примерным временем рождения основателя династии Федора Ивановича. Дело в том, что Юрий Иванович в этой пресловутой родословной назван внуком Федора! Последнее же явный абсурд.

Таким образом ранняя история елецкого княжеского рода является предметом для постоянных научных споров и из-за небольшой источниковой базы не имеет перспективы разрешения в обозримом будущем.

Наиболее значительным событием в истории Елецкого княжества было нашествие Тамерлана в 1395 году. Об этом событии и в связи с ним о Ельце упоминают практически все русские летописи этого времени. Примечательно, что Елецкое княжество в этих рассказах именуется «землей». Армия азиатского завоевателя «землю Елечскую поплени». Термин «земля» в русских летописях означал независимое государство, а не удел или вассальное княжество. Иначе говоря, надо полагать, что Елецкая земля на 1395 год не входила ни в великое княжество Литовское или Рязанское, ни в земли Золотой Орды. Ни в одном из летописных рассказов князь елецкий не назван по имени, о нём говорится лишь, что он был взят в плен. Причина пленения не известна, поскольку о сопротивлении елецкого князя захватчикам также не говорится ни слова.

Армия Тамерлана две недели стояла на елецких землях, а затем ушла на юг. Это событие было приписано заступничеству иконы Владимирской Божией Матери и стало источником для позднейших многочисленных местных и общерусских легенд.

Определенно можно сказать, что после 1395 года Елец просуществовал ещё около 20 лет, а это значит, что он не был разорен армией Тамерлана совершенно.

Около 1408 года елецкие земли вновь подверглись разорению. В окрестностях Ельца на сегодняшний день найдено три клада датируемых этим годом. Известно, что в 1408 году на Москву ходил хан Едигей. Возможно, выше упомянутое разорение было связано с этим походом.

Русские летописи последний раз упоминают Елец XV века между 1414 и 1415 гг. Около этого времени Елец подвергся нападению неких татар, которые убили елецкого князя (имя опять не упоминается) и разорили город. Оставшиеся в живых ельчане прибежали в Рязань. С этих пор окончательно разоренные и сильно опустевшие елецкие земли видимо отошли к Рязанскому великому княжеству, а затем в результате московско-рязанского договора 1483 года были переданы московскому князю Ивану Васильевичу III Великому. Показательно, что в договоре речь идет не о городе, а о елецких землях. Самого города после 1414—1415 гг., видимо, уже не существовало. По крайней мере, русские летописи не упоминают о нём больше как о существующем городе.

Лишь в 1592 году царь Федор Иоаннович (сын Ивана IV Грозного) издал указ о строительстве Елецкой крепости.

Тюркская версия

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В составленном литовцами в начале XV века «Списке русских городов дальних и ближних» упоминается принадлежавший Киевскому княжеству и ныне не существующий город Коршев-на-Сосне. Существует предположение, что Коршев - это Старый Елец, находившийся на месте Лавского археологического комплекса и впоследствии совершенно разоренный в 1408 году войском Едигея, а Коршев (вероятно: «Карасу» — «черная вода»), было его вторым, тюркским названием.

Существует теория, что Елецкое княжество могло вырасти из группы таких славяно-тюркских объединений, как Княжество Мансура, Яголдаевщина и Червлёный Яр.

Тюркоязычная часть населения княжества, по-видимому, была потомками одной из крайних северных групп половцев в Верхнем Подонье. Их летние кочевья на севере доходили до р. Прони, правый берег которой против города Пронска имел в XIII в. название Половецкое Поле и до сих пор так называется. Отсюда половцы откочевывали на зиму до юга воронежско-донского междуречья. На правом берегу Дона в пределы Елецкой земли входили междуречья между правыми притоками Дона: Непрядвой, Красивой Мечей, Быстрой Сосной и Потуданью, по которым, возможно, совершали круговое кочевание небольшие группы половцев.

К этим половцам и начали в XII веке подселяться из соседней Курщины северяне, занимая приречные лесные полосы и принося в местную топонимику свои названия (Воргол, Елец и пр.). Тюркам они были нужны для создания системы хозяйства, соответствовавшей специфическому мозаичному ландшафту с чередованием леса и степи. Славяне несли трудовые навыки, незнакомые полукочевникам-скотоводам, и в то же время не претендовали на степные пастбища.

Вначале образовалось такое же, как в Червленом Яру, объединение славянских и кыпчакских общин. Ввиду близости к русским княжествам здесь иммиграция славянского населения и постепенное ославянивание половцев должны были начаться раньше и пойти быстрее, чем в Червленом Яру, хотя, в 1395 году тюркоязычная часть населения все еще употребляла тюркское название столицы княжества. Когда и при каких обстоятельствах во главе этой группы разноязычных общин оказался князь и кто он был вопрос, еще требующий исследования. Вряд ли он появился ранее конца XIV века. Не бесспорна и его принадлежность к дому Рюриковичей. Эти соображения подкрепляются аналогиями в других районах со сходными условиями.

Список князей елецких

Напишите отзыв о статье "Елецкое княжество"

Литература

  • Славянская энциклопедия. Киевская Русь — Московия: в 2 т. / Автор-составитель В. В. Богуславский. — Т. [books.google.ru/books?id=HcWfQbb6FVcC&printsec=frontcover#PPA768,M1 1]. — С. 398.

Отрывок, характеризующий Елецкое княжество

– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.