Елизавета (фильм)
Поделись знанием:
К:Фильмы 1998 года
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
| Елизавета | |
| Elizabeth | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Кейт Бланшетт |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Polygram Filmed Entertainment, Working Title Films, Channel Four Films |
| Длительность |
124 мин. |
| Бюджет |
25 млн $ |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
Елизавета (англ. Elizabeth) — британский кинофильм режиссёра Шекхара Капура, историческая драма о королеве Англии Елизавете I. Заглавную роль исполнила австралийская актриса Кейт Бланшетт, в других ролях снялись Джозеф Файнс, Джеффри Раш, Ричард Аттенборо и Кристофер Экклстон. Кинофильм 1998 года показывает восхождение Елизаветы I на трон и ранние годы её правления. В 2007 году был выпущен фильм-продолжение, посвященный дальнейшему правлению Елизаветы, также с участием Кейт Бланшетт и Джеффри Раша в тех же ролях — «Золотой век».
Содержание
Сюжет
Действие фильма начинается во времена правления Марии I Тюдор (Кэти Бёрк), дочери короля Генриха VIII и Екатерины Арагонской. Королева Мария, как ревностная католичка, устраивает гонения на протестантов. У Марии нет детей, что означает, что наследницей престола является её единокровная сестра Елизавета (Кейт Бланшетт), дочь Генриха VIII и Анны Болейн, протестантка. По приказу Марии Елизавету арестовывают и заключают в Тауэр, но умирающая королева так и не решается казнить сестру, и после её смерти Елизавета автоматически восходит на престол.
Новая королева сталкивается со множеством проблем: казна пуста, армия и флот слабы, одолеваемой конфликтом между католиками и протестантами стране угрожают внешние и внутренние враги, в том числе правительница Шотландии Мария де Гиз (Фанни Ардан) и папа римский Пий V (Джон Гилгуд). Недоброжелателем Елизаветы является и один из её придворных, могущественный герцог Норфолк (Кристофер Экклстон). Елизавета поддерживает связь с лордом Робертом Дадли (Джозеф Файнс), её другом детства и, согласно фильму, любовником. Уильям Сесил, государственный секретарь и приближенный советник королевы, призывает Елизавету забыть о личных увлечениях и вступить в брак для пользы государства: возможным мужем для Елизаветы может стать либо испанский король Филипп II, которого при дворе представляет посол Альваро де ла Куадра (Джеймс Фрейн), либо брат французского короля, герцог Анжуйский (Венсан Кассель). Новым верным союзником для Елизаветы становится сэр Фрэнсис Уолсингем (Джеффри Раш), который возглавляет для неё службы разведки и контрразведки.
После неудачной военной кампании против Шотландии, навязанной Елизавете советниками, королева проводит через парламент «Акт о единообразии», подтверждая, что Церковь Англии будет протестантской и независимой от Святого Престола — голосование проходит благополучно благодаря отсутствию самых непримиримых епископов, которых Уолсингем запирает в подвале. Потеря Англии вызывает гнев папы римского, и он направляет в Англию священника-иезуита Джона Балларда (Дэниел Крэйг) с заданием убить Елизавету и возвести на трон католичку Марию Стюарт. Роберт Дадли впадает в немилость, когда Елизавета узнает, что он уже женат. Елизавета готова принять предложение о браке от герцога Анжуйского, но застает его во время оргии в женском платье и с отвращением отказывается от замужества. Происходит несколько покушений на жизнь Елизаветы — её обстреливают из арбалетов во время лодочной прогулки и подбрасывают платье из отравленного шелка, но Елизавета каждый раз избегает смерти. Уолсингем посещает Шотландию и общается с Марией де Гиз, которую наутро находят мертвой — подразумевается, что она была отравлена; он также арестовывает Балларда и подвергает его пыткам. Он указывает Елизавете на участников католического заговора — герцога Норфолка, де ла Куадру и других заговорщиков с согласия королевы хватают и казнят люди Уолсингема, однако Елизавета сохраняет жизнь Роберту Дадли, также впутанному де ла Куадрой в заговор. В финале Елизавета состригает свои волосы в знак разрыва с прошлой жизнью и провозглашает, что вечно останется королевой-девственницей, «замужем за Англией».
В ролях
- Кейт Бланшетт — Елизавета I
- Джозеф Файнс — лорд Роберт Дадли, граф Лестер
- Джеффри Раш — сэр Фрэнсис Уолсингем
- Венсан Кассель — герцог Анжуйский
- Кристофер Экклстон — Томас Говард, 4-й герцог Норфолк
- Ричард Аттенборо — сэр Уильям Сесил
- Фанни Ардан — Мария де Гиз
- Кэти Бёрк — Мария I Тюдор
- Джон Гилгуд — папа римский Пий V
- Джеймс Фрейн — Альваро де ла Куадра, посол Испании
- Эрик Кантона — монсеньор де Фуа
- Эмили Мортимер — Кэт Эшли
- Дэниел Крэйг — Джон Баллард
- Келли Макдональд — Изабелла Ноллис
Дубляж
- Ольга Сирина — Елизавета
- Сергей Чекан — лорд Роберт Дадли, граф Лейстер
- Дальвин Щербаков — сэр Фрэнсис Уолсингем; папа римский Пий V
- Андрей Градов — король Франции Генрих III Анжуйский
- Никита Прозоровский — герцог Норфолк
- Ян Янакиев — сэр Уильям Сесил
- Нелли Витепаш — королева Шотландии Мария де Гиз
- Ирина Савина — королева Англии Мария I Тюдор
- Олег Куценко — монсеньор де Фуа
- Леонид Белозорович — Джон Баллард
Режиссёр дубляжа Ярослава Турылёва
Интересные факты
- Костюм Елизаветы в сцене коронации был создан по одному из её портретов.
Места съемок
- Замок Алник, Алник, Нортумберленд (арест принцессы Елизаветы)
- Окленд, Новая Зеландия
- Замок Эйдон, Нортумберленд
- Замок Бамборо, Нортумберленд
- Bolton Castle, Leyburn, Северный Йоркшир
- Даремский собор, Дарэм, графство Дарэм,
- Haddon Hall, Bakewell, Дербишир
- Harrisburg, Австралия
- Замок Лидс, Кент
- Миддл Темпл, Холборн
- Замок Рэби, Дарэм (процессия на реке)
- Йоркский собор, Йорк[1]
Исторические несоответствия
- В фильме Роберт Дадли — любовник королевы. В действительности, хотя их отношения и имели романтический характер, наличие между ними сексуальных отношений не доказано[2]. Ряд обстоятельств указывает на то, что Дадли был любовником королевы, в частности на тот факт, что по указанию Елизаветы его спальню сделали рядом с её спальней, но прямых доказательств сексуальных отношений между ними нет, как нет и доказательств обратного.
- О том, что Дадли был женат, было общеизвестно всем, включая королеву, которая присутствовала на свадьбе Дадли и его первой жены Эми Робсарт. Елизавета не знала о его втором браке с её бывшей фрейлиной Летицией Ноллис, что открылось гораздо позже описываемого в фильме времени.
- Елизавета после коронации не посылала необученной армии в Шотландию, хотя поддерживала шотландских протестантов, восставших против Марии де Гиз. Английские войска были введены в Шотландию лишь после смерти Марии де Гиз и действовали вполне успешно, обеспечив победу протестантов и подписание Эдинбургского договора (1560).
- Епископ Стефан Гардинер умер в 1555 году, за три года до восшествия на престол Елизаветы I, и не мог быть противником елизаветинского «Акта о единообразии».
- «Герцог Анжуйский» в фильме совмещает в себе сразу двух членов французского королевского дома — будущего короля Франции Генриха III и его брата Франсуа. Переговоры о браке Генриха и Елизаветы шли с 1570 года, но не увенчались успехом; Франсуа сватался к Елизавете еще позже, в 1579 году, когда королеве было уже 46 лет.
- В фильме Мария де Гиз была отравлена Уолсингемом после неудачного сватовства герцога Анжуйского и в связи с католическим заговором. В действительности нет никаких доказательств ни причастности Уолсингема к гибели регентши Шотландии, ни того, что её смерть вообще носила насильственный характер. По самой распространённой версии, Мария де Гиз умерла в 1560 году от водянки[3].
- Герцог Норфолк действительно был участником католического заговора Ридольфи в 1571 году. Иезуит Джон Баллард являлся участником еще более позднего заговора Бабингтона (1586). Роберт Дадли никогда не переходил в католичество и не участвовал ни в каких заговорах против Елизаветы.
- Леди Кэт Эшли, гувернантка и особо приближенная дама Елизаветы, была старше королевы на 31 год. В фильме же она изображена сверстницей Елизаветы, её роль сыграла 27-летняя Эмили Мортимер. Напротив, Уильям Сесил и Фрэнсис Уолсингем в фильме намного старше, чем они были в действительности: Уильяму Сесилу, показанному в фильме глубоким стариком, на момент коронации Елизаветы было всего лишь 37, Уолсингем был практически ровесником Елизаветы.
Награды и номинации
| Премия | Категория | Имя | Результат |
|---|---|---|---|
| Оскар | Лучший фильм | Тим Беван, Эрик Феллнер, Элисон Оуэн | Номинация |
| Лучшая женская роль | Кейт Бланшетт | Номинация | |
| Лучшая операторская работа | Реми Адефарасин | Номинация | |
| Лучшая работа художника-постановщика | Джон Мюре, Питер Хоуитт | Номинация | |
| Лучший дизайн костюмов | Александра Бирн | Номинация | |
| Лучший грим | Дженни Ширкор | Победа | |
| Лучшая музыка к фильму | Дэвид Хиршфельдер | Номинация | |
| BAFTA | Лучший фильм | Тим Беван, Эрик Феллнер, Элисон Оуэн | Номинация |
| Лучший британский фильм | Тим Беван, Эрик Феллнер, Элисон Оуэн | Победа | |
| Лучшая режиссура | Шекхар Капур | Номинация | |
| Лучшая женская роль | Кейт Блашнетт | Победа | |
| Лучшая мужская роль второго плана | Джеффри Раш | Победа | |
| Лучший оригинальный сценарий | Майкл Хёрст | Номинация | |
| Лучшая операторская работа | Реми Адефарасин | Победа | |
| Лучшая работа художника-постановщика | Джон Мюре | Номинация | |
| Лучший дизайн костюмов | Александра Бирн | Номинация | |
| Лучший монтаж | Джилл Билкок | Номинация | |
| Лучший грим | Дженни Ширкор | Победа | |
| Лучшая музыка к фильму | Дэвид Хиршфельдер | Победа | |
| Золотой глобус | Лучший фильм — драма | Номинация | |
| Лучшая режиссура | Шекхар Капур | Номинация | |
| Лучшая женская роль в драме | Кейт Бланшетт | Победа | |
| Премия Гильдии киноактёров США | Лучшая женская роль | Кейт Бланшетт | Номинация |
См. также
Напишите отзыв о статье "Елизавета (фильм)"
Примечания
Ссылки
- «Елизавета» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v173470 Елизавета] (англ.) на сайте allmovie
- [www.dvdtalk.ru/disk/2945-elizabeth.html Обзор лицензионного DVD-диска] (рус.)
- [99faces.tv/shekharkapur/ Shekhar Kapur in Interview with 99FACES.tv]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Елизавета (фильм)
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
