Елюй Чуцай
| Елюй Чуцай | |
Елюй Чуцай, также Чу-цай (кит. трад. 耶律楚材, пиньинь: Yélǜ Chǔcái, среднемонг. Урту сахал, монг. Урт сахал — «Длинная борода»; 3 августа 1189 — 2 июня 1243, Каракорум) — государственный деятель Монгольской империи, советник Чингис-хана и Угэдэя. Происходил из киданьского рода Елюй. Получил китайское классическое образование. Учёный и писатель, организатор административной системы Монгольской империи.
Содержание
Ранние годы
Отцом Елюй Чуцая был Ила Люй, который вёл своё происхождение от Абаоцзи (Елюя Амбагая), основателя киданьской династии Ляо (907—1125). Ила Люй, оставшись сиротой, был усыновлён родственником, который накануне или после падения Ляо перешёл на сторону новой династии — чжурчженьской Цзинь (1115—1234). Будучи чиновником и учёным, Ила Люй занимал при дворе цзиньских императоров высокие посты. Он занимался переводом китайских книг на чжурчженьский и киданьский языки, а также составлением истории императоров династии Цзинь.
Ила Люй умер в 1191 году. Воспитанием Елюй Чуцая занималась его мать, урождённая Ян, вероятно, китаянка. Под её руководством он получил классическое китайское образование. Обладая большими способностями, Елюй Чуцай к шестнадцати годам изучил разнообразные науки, в том числе конфуцианство, математику и астрономию, тесно связанную в Китае с астрологией. Своим родным языком он считал китайский, а киданьский изучил лишь в кара-китайском государстве Западное Ляо в период среднеазиатского похода Чингис-хана (1219—1224). Вероятно, Елюй Чуцай владел также чжурчжэньским и монгольским.
В 1205 году Елюй Чуцай сдал экзамены и был назначен канцеляристом (юань) в придворную канцелярию. В 1213 г. он получил должность тун чжи-ши — помощника правителя — округа Кайчжоу (провинция Хэбэй). К этому времени война с монголами шла уже два года, практически вся северная часть империи Цзинь находилась в их руках. В 1214 году Елюй Чуцай был вызван на службу в Срединную столицу Чжунду, где занимал незначительную должность юань-вайлана (помощника секретаря) при наместнике Ваньянь Фусине. После бегства императора Сюань-цзуна в Южную столицу Бяньцзин (Кайфын) союзные монголам киданьские войска осадили Чжунду (середина лета 1214 г.). Елюй Чуцай находился в осаждённом городе до его взятия в июне 1215 года. После этого он три года прожил в буддийском монастыре, где изучал священные книги. В этот период он получил от своего наставника Вань-суна прозвище Чжань-жань цзюй-ши («отшельник Чжань-жань»).
На службе у монгольских ханов
Весной 1218 года Елюй Чуцай был вызван в ставку Чингис-хана. Монгольский правитель, старавшийся использовать вражду киданей и китайцев к чжурчженям, не случайно обратил внимание на родственника императоров Ляо. Однако Елюй Чуцай был по воспитанию китайским чиновником-конфуцианцем и на слова Чингис-хана «Цзинь и Ляо — извечные враги. Мы отомстили им за тебя!» ответил: «Мои отец и дед, дав клятву на верность, служили им. Как бы посмели враждовать с государями, будучи их подданными!» Тем не менее, хан оценил такой ответ и оставил Елюй Чуцая при себе. Тот стал известен среди монголов как Урту сахал («Длинная борода»).
С 1219 года он сопровождал Чингис-хана в походе на Хорезм. В это время Елюй Чуцай, проявив свои астрологические познания, сделал несколько удачных предсказаний, что ещё более возвысило его в глазах суеверного хана. В 1222 году близ Самарканда произошла встреча с даосским монахом Чан-чунем, которого вызвал к себе Чингис-хан. Первоначально Елюй Чуцай, даже будучи буддистом, заинтересовался учением даосской школы Цюаньчжэнь. О его уважении к знаменитому монаху говорит тот факт, что Чуцай в то время писал стихи «на рифмы» Чан-Чуня. Но по возвращении из Средней Азии имя Чан-чуня было вычеркнуто из стихов, а в описании своего путешествия Елюй Чуцай отзывался о нём крайне неодобрительно. Перемена в отношении была связана с возросшей активностью даосов в Северном Китае, когда туда в 1224 г вернулся получивший значительные привилегии от Чингис-хана Чан-чунь. Даосы не только восстанавливали заброшенные в военное время, но и захватывали действующие буддийские монастыри; повсюду уничтожали изображения Будды, заменяя их изображениями Лао-цзы. Всё это вызывало крайнее недовольство Елюй Чуцая.
В 1227 году скончался основатель империи Чингис-хан, и спустя два года собрался курултай для возведения на престол его преемника, Угэдэя. Согласно Юань ши, Елюй Чуцай сыграл основную роль в проведении церемонии, однако другие источники этого не подтверждают. Так или иначе, именно при Угэдэе развернулась деятельность Елюй Чуцая, как главного советника по китайским делам.
После уничтожения в 1227 году тангутского царства Си Ся и падения Бяньцзина, Южной столицы Цзинь (1234), весь Северный Китай оказался в руках монголов. Ещё в 1230 году часть монгольских нойонов, заявляя, что от китайцев нет никакой пользы, предложила Угэдэю их уничтожить, а земли превратить в пастбища. Против этого предложения выступил Елюй Чуцай. С помощью точных расчётов он показал, что гораздо выгоднее будет не уничтожать население, а установить систему постоянного налогообложения:
|
Если в самом деле в Северном Китае справедливо установить земельный налог, торговый налог и сборы на соль, вино, плавку железа и продукты гор и озер, то ежегодно можно получать серебра 500 тысяч лян, шёлка 80 тысяч кусков и зерна свыше 400 тысяч ши. Их будет достаточно для снабжения армии. Как так можно говорить, что от ханьцев нет никакой пользы! | 
|
Угэдэй согласился, и во всех десяти административных районах Северного Китая (лу) были созданы налоговые управления (кэ-шуй со) с бывшими чиновниками империи Цзинь во главе. К осени 1231 года было обеспечено поступление налогов в указанных Елюй Чуцаем размерах, и он был назначен ханом на должность чжун-шу лина («начальника великого императорского секретариата»). По сути, Елюй Чуцай стал главой всего гражданского управления Северного Китая, подобную же должность в управлении Средней Азией и Ираном в то время занимал Чинкай. Тогда же по инициативе Елюй Чуцая гражданская власть в Северном Китае была уравнена в правах и отделена от военной, как и от налоговых управлений. Представители каждой из структур этой триединой системы были независимы друг от друга и подотчётны только центральному правительству.
Другим крупным мероприятием Елюй Чуцая было проведение в 1237 году по всем областям Северного Китая традиционных китайских экзаменов на должности чиновников. К экзаменам допускались даже конфуцианцы, захваченные в плен и обращённые в рабство, причём их хозяевам запрещено было препятствовать этому под страхом смертной казни. В результате было набрано свыше четырёх тысяч чиновников, четверть из которых составляли бывшие рабы. В то же время среди служителей трёх религий — конфуцианцев, буддистов и даосов — были проведены экзамены для выявления тех, кто только выдаёт себя за служителя культа и таким образом уклоняется от налогов.
Елюй Чуцай пытался противодействовать крупным купцам-уртакам, стремившимся получить на откуп налоги с населения Северного Китая. До поры это ему удавалось, но в 1239 году налоги всё же были отданы на откуп мусульманскому купцу Абд ар-Рахману. С этого времени влияние Елюй Чуцая при дворе пошло на убыль. После смерти Угэдэя (1241) власть сосредоточила в своих руках его вдова Дорегене (Туракина), при которой Чуцай был фактически лишён власти, став, по сути, лишь заведующим канцелярией. Также были смещены со своих должностей Чинкай и Махмуд Ялавач, а Абд ар-Рахман стал главным советником Дорегене.
Елюй Чуцай скончался 2 июня 1243 года близ Каракорума. После смерти его недруги пытались обвинить Чуцая в присвоении половины всех налоговых поступлений. Однако в его доме были обнаружены лишь десяток китайских гуслей, несколько тысяч глав (цзюаней) книг, картины, надписи на камне и металле и его собственные неопубликованные сочинения.
Его сын Елюй Чжу служил при дворе хана Хубилая по меньшей мере до 1282 года. Он несколько раз назначался на высокий пост цзо чэнсяна («левого министра»).
Литературное наследие
Около 1229 года Елюй Чуцай издал сочинение Си-ю лу («Описание путешествия на Запад»), в котором кратко описал быт, нравы и обычаи народов, увиденных им во время среднеазиатского похода монгольских войск в 1219—1224 годах. Вторая часть Си ю-лу содержит фрагменты, посвящённые нападкам на Чан-чуня и критике даосов.
Это сочинение вскоре после выхода в свет попало в разряд библиографических редкостей, о чём писал уже Шэн Жу-цзы, автор Шу-чжай лао-сюэ цун тань (около 1295 г.). Долгое время считалось, что полный текст Си-ю лу утрачен. Однако в 1927 году учёным Канда Синчо был опубликован список полного текста Си-ю лу, обнаруженный в императорской библиотеке в Токио. Выяснилось, что этот рукописный список был вывезён из Китая неким японцем ещё в 1236 году. Исчезновение изданий Си ю-лу после смерти Елюй Чуцая связывается исследователями с деятельностью его сына, Елюй Чжу, приверженца даосизма. Вероятно, по его приказу даже были уничтожены доски, с которых печаталось произведение.
Стихотворения Елюй Чуцая были изданы в 1234 году в Пинъяне в сборнике под названием Чжань-жань цзюй-ши цзи («Собрание сочинений отшельника Чжань-жаня»), составленном мелким чиновником Цзун Чжун-хэном. Изначально сборник состоял из 9 глав, более чем 500 стихов и различных заметок. Затем, между 1234 и 1236 годами он был расширен, и в современном виде включает 14 глав, 776 стихов и заметок. Из числа стихов 45 были написаны «на рифмы» (хэ юнь) Чан-чуня, но при издании его имя было вымарано из всех стихов и в настоящее время восстанавливается лишь по рифмам. Считается, что стихи Елюй Чуцая оригинальны по содержанию, но недостаточно отработаны по форме. Большая часть стихов посвящена прославлению буддизма, а некоторые направлены против даосов.
Память
Посмертное имя Елюй Чуцая — Вэнь-чжэн. 14 ноября 1261 года его прах был перенесён на гору Дунвэншань близ Пекина. В настоящее время гора носит название Ваньшоушань («Гора долголетия») и входит в территорию парка Ихэюань. На надгробной стеле, по приказу Елюй Чжу, сына покойного, была примерно в 1261—1264 годах нанесена надпись Юань гу лин чжун-шу шэн Елюй гун шэнь-дао бэй («Стела на пути духа покойного руководителя юаньского чжун-шу шэна»), содержащая биографию Елюй Чуцая. Текст надписи составил Сун Цзы-чжэнь, государственный деятель, продолжатель политики Елюй Чуцая. В храме, построенном на горе в честь Елюй Чуцая, находились мраморные статуи самого Чуцая и его жены, которая вела происхождение от поэта Су Дунпо. В 1751 году по приказу цинского императора Цяньлуна вместо старого был построен новый храм с эпитафией Елюй Чуцаю. Несмотря на разрушение в 1860 году англо-французскими войсками Старого Летнего дворца (Юаньминъюань), этот памятник сохранился по сей день.
По предположению Ц. Дамдинсурэна, Елюй Чуцай упоминается под именем Чу мэргэна в монгольском фольклоре: в «Легенде об избиении трёхсот недругов-тайчудов» и «Повести о мудрых беседах отрока-сироты с девятью витязями Чингисхана».[1]
В кинематографе
- Елюй Чуцай (или Длинная борода) как мудрый советник Чингисхана фигурирует в китайско-монгольском 30-серийном сериале «Чингисхан» (серии 21-30).
Напишите отзыв о статье "Елюй Чуцай"
Примечания
- ↑ Чингисиана: свод свидетельств современников / Пер., сост. и коммент. А. Мелехина. — М.: Эксмо, 2009. — С. 381, 399, 445-446. — 728 с. — (Тайны древних цивилизаций). — 5000 экз. — ISBN 978-5-699-32049-3.
Литература
- [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая] / Перевод Н. Ц. Мункуева. — М.: Наука, 1965.
Отрывок, характеризующий Елюй Чуцай– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела. – Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены. Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками. – Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…] – Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать. Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате. Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал. – Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что? – Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала: – Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад? – Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее. Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать. – Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте… Князь Андрей остановил его за руку. – Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер. – Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез. – Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено. Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом. – Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб. – Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку. Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой. – Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери. Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить: – Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!… Он энергически махнул рукой. Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга. – Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя. Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения. – Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей. – Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы… Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем. «Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу. В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали. – Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям. Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера. – А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами. Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства. – Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё… – Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!] – Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю! Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея. – Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду. – Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить? – Честное слово! Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера. «Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он. Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину. Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик. Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя. Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого. – Держу за Стивенса сто! – кричал один. – Смотри не поддерживать! – кричал другой. – Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин. – Ну, бросьте Мишку, тут пари. – Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый. – Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру. Навигация | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
