Далай-лама IV
| Ендон Гьяцо тиб. ཡོན་ཏན་རྒྱ་མཚོ, Вайли yon tan rgya mtsho<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| Церковь: | школа Гелуг | |
| Предшественник: | Далай-лама III | |
| Преемник: | Далай-лама V | |
| Рождение: | 1589 Монголия
| |
| Смерть: | 1616 Тибет
| |
Ендон Гьяцо (Йонтэн Гьяцо)[1] (тиб. ཡོན་ཏན་རྒྱ་མཚོ, Вайли yon tan rgya mtsho) (1589—1616) — четвёртый Далай-лама, тибетский религиозный и политический деятель.
Был признан реинкарнацией Далай-ламы III настоятелем монастыря Ганден в соответствии с предсказаниями государственных оракулов[2].
Ендон Гьяцо является единственным монголом среди Далай-лам[1]. Он был правнуком Алтан-хана, одного из наиболее могущественных монгольских правителей. Так между монгольскими ханами и школой гелуг возникло тесное родство, положившее начало прочным и длительным связям. Начальное буддийское образование получил в Монголии, поскольку родители Ендона Гьяцо не захотели расставаться со своим сыном пока он не подрастёт[2]. В Тибет Ендон Гьяцо переехал в возрасте 12 лет в 1601 году и взял монашеский обет. В 1614 году принял полное посвящение от четвёртого Панчен-ламы Лобсанга Чогьяла. Через некоторое время стал настоятелем монастырей Дрепунг и Сэра[2].
Умер в монастыре Дрепунг при подозрительных обстоятельствах (возможно, был отравлен) в январе 1617 года в возрасте 27 лет.
Напишите отзыв о статье "Далай-лама IV"
Примечания
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Далай-лама IV
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
