Епанчин, Николай Петрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Епанчин Николай Петрович»)
Перейти к: навигация, поиск
Николай Петрович Епанчин

Капитан-лейтенант Николай Петрович Епанчин.
Портрет работы Ореста Кипренского. 1829
Дата рождения

6 декабря 1787(1787-12-06)

Дата смерти

26 ноября 1872(1872-11-26) (84 года)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

Флот

Звание

адмирал

Командовал

транспорт «Эйшхкейт»
шлюп «Тизьба»
галет «Эхо»
галет «Аглая»
яхта «Роченсальмия»
шлюп «Пирам»
фрегат «Елена»
3-я бригада 3-й флотской дивизии

Сражения/войны

Наваринское морское сражение

Награды и премии

Орден Святого Владимира 4-й ст. (1827), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1830), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1842), Орден Святой Анны 1-й ст. (1853), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1858), Орден Белого Орла (1862), Орден Святого Александра Невского (1866).

Связи

брат И. П. Епанчин
племянник А. П. Епанчин

Николай Петрович Епанчин (6 декабря 1787 — 26 ноября 1872, Санкт-Петербург) — русский адмирал (1856), участник Наваринского сражения, из дворянского рода Епанчиных.



Биография

Брат Ивана Петровича, родился 6 декабря 1787 года.

По окончании Морского кадетского корпуса 6 апреля 1805 года был произведён в мичманы. С тех пор и до 1842 года, в течение 37 лет, служил на море.

В 1811 году командовал транспортом «Эйшхкейт» в Свеаборге. Командую 18-пушечным шлюпом «Тизьба» (1812) и 14-пушечной гребной яхтой «Роченсальмия» (1814) занимал брандвахтенный пост в Свеаборге.

В 1815 году командуя 8-пушечным галетом «Эхо», а в 1816—1820 годах — 8-пушечным галетом «Аглая» совершал практические плавания в Финском заливе. В 1824 году командовал брандвахтенным 18-пушечным шлюпом «Пирам» в Архангельске.

В 1827 году, командуя 44-пушечным фрегатом «Елена», принял участие в Наваринском сражении. Войдя в бухту, Епанчин занял своё место в самый горячий момент боя, посреди порохового дыма, под градом ядер и гранат, сыпавшихся на суда с береговых батарей и с турецко-египетской эскадры. За Наваринское сражение Епанчин получил орден св. Владимира 4-й степени с бантом.

В августе 1828 года награждён табакеркой с алмазными украшениями за содействие президенту Греции при прекращении чумы. Удачное исполнение этого поручения обратило на себя особое внимание императора Николая I.

«Государь, особенно доволен поведением капитан-лейтенанта Епанчина относительноно графа Каподистрии во время свирепствования чумы на островах Идра и Спеце; услуги, оказанные им Греции, в лице её постоянного президента, и страждущему человечеству, заслуживают особенного Монаршего благоволения»

— Из письма К. В. Нессельроде вице-адмиралу Л. П. Гейдену от 3 июня 1828 года

В 1830 году награждён орденом св. Георгия 4-й степени № 4513 за 18 морских кампаний. В 1837 году Епанчин был произведён в контр-адмиралы, через два года назначен командиром 3-й бригады 3-й флотской дивизии, а в 1842 году — капитаном над Кронштадтским портом и награждён орденом св. Станислава 1-й степени. С этого времени он оставил службу на море и посвятил себя административным занятиям, сначала по управлению делами Кронштадтского порта, а потом в качестве директора кораблестроительного департамента.

В 1848 году Епанчин был произведён в вице-адмиралы, а 6 декабря 1854 года назначен членом Адмиралтейств-совета, где продолжительная боевая служба и знакомство с военно-морской администрацией делали его одним из самых деятельных членов. В 1856 году был произведён в адмиралы. Имел среди прочих ордена св. Анны 1-й степени с короной (1853 г.), св. Владимира 2-й степени (1858 г.), Белого Орла (1862 г.), св. Александра Невского (1866 г.).

Умер 26 ноября 1872 года. Отличаясь твёрдым характером, он выказал выдающееся спокойствие и при конце своей долгой жизни. Недели за две до кончины он начал чувствовать слабость, а за четыре дня попросил пригласить лейб-медика Н. Ф. Здекауэра, причём просил ему сказать: «Я был при его рождении, пусть он придет посмотреть, как я умираю». Здекауэр нашёл, что Епанчин умирает от старости. Тогда Епанчин отказался принимать лекарства, сделал последние распоряжения, озаботился о войсках, которые будут наряжены на погребение его тела, приказал для офицеров приготовить в день похорон обед, а нижним чинам выдать денежные награды (Епанчин имел весьма скромное состояние), обеспечил прислугу и семейства их и сам нарисовал рисунок надгробного памятника на своей могиле. Все это делалось с полным душевным спокойствием и с явной заботой никого не забыть. В память службы Епанчина во флоте на пожертвованный им капитал содержится один пенсионер в Инвалидном императора Павла I доме для старых матросов.

Источники

  • Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  • Список лицам главный морской штаб составляющим на 1866 год. СПб., 1866

Напишите отзыв о статье "Епанчин, Николай Петрович"

Отрывок, характеризующий Епанчин, Николай Петрович

– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.