Айраратское царство
| Айраратское царство | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
 Ервандидская Армения (Айраратское и Софенское царства) в IV-II веках до н.э. | ||||
| Столица | Армавир, Ервандашат | |||
| Язык(и) | Армянский (доминирующий[1] разговорный[2]) греческий (административный)[1] | |||
| Форма правления | Абсолютная монархия | |||
| Династия | Ервандиды | |||
Айраратское царство[3][4] (арм. Այրարատյան թագավորություն; также Ервандидская Армения или Великая Армения[5][6][7]) — древнее армянское[3][8] государство, существовавшее в северо-восточной части Армянского нагорья в 331—220 годах до н. э[3].
История
Возникновение
С 522 года до нашей эры и до эпохи Александра Македонского Армения являлась частью Персидской империи Ахеменидов. После распада Ахеменидской державы в 331 году до н. э. под ударами македонских войск армянские земли оказались фактически независимыми. Правители Южной Армении признали власть Александра, но это признание оставалось чисто формальным: Александр сам не проходил через Армению, его военачальникам также не удалось проникнуть на её территорию[3].
После смерти Александра Македонского в 323 году до н. э. созданная им держава распалась на части. Сатрап Армении Ерванд III провозгласил себя царём.
В этом последовавшем Александру периоду гегемонии Селевкидов Армения была разделена на несколько в сущности независимых армянских царств и княжеств, наиболее значимой из которых была Великая Армения[9].
Формально Ервандиды подчинялись Селевкидам, но фактически они были самостоятельны в правлении Арменией[3][10].
По мнению М. Л. Шомона, в действительности Ерваниды являлись сатрапами под сюзеренитетом Селевкидов, несмотря на то, что претендовали на титул царя[11]. В то же время согласно «Кембриджской истории Ирана» Селевкидам так никогда и не удалось установить прямую власть над Арменией. Их власть ограничивалась лишь тем, что они собирали дань с местных армянский князей, которым предоставляли титул «стратега» что соответствовало старому персидскому вице-королевскому титулу сатрапа. Такое положение дел сохранялось до прихода к власти селевкидского царя Антиоха III (223—187 до н. э.)[9].
Конец существования
Айраратское царство было завоёвано Антиохом III к 200 году до н. э.[4][12][13][14][15][16] и некоторое время спустя присоединена к Софене. После поражения Антиоха от римлян местный правитель (стратег) Арташес I провозгласил себя независимым царём (190 до н. э.). Его царство получило название «Великой Армении» в противоположность расположенной к западу от Евфрата «Малой Армении»[17], где правил родственник Антиоха Митридат.
Напишите отзыв о статье "Айраратское царство"
Примечания
- ↑ 1 2 George Bournutyan A Concise History of the Armenian People. — Mazda Publishers, 2006. — С. 26.Оригинальный текст (англ.)
During the two centuries of Seleucid presence, Greek, now the language of commerce and the arts in the Middle East periodically replaced Aramaic as the administrative language of Armenia and was frequently spoken by the upper classes. In Armenia, Greek-style temples to Apollo and Artemis were built. Coins with Greek inscriptions appeared there, as they did all over Asia. International commerce passed through Armenia, bringing with it both Eastern and Western culture and science.
Despite the fact that the Greek calendar, law, and religious beliefs, as well as theater, philosophy, art and architecture, made inroads, Greater Armenia became only partially influenced by Hellenism. Persian (Iranian) culture, as well as the Armenian language and customs remained a dominant force. The most important change was the rise of cities, such as Yervandashat, Yervandakert, and Arshamashat (Arsamosata), which, later, facilitated the unification of Greater Armenia. - ↑ Theo Maarten Van Lint [books.google.de/books?hl=de&id=ZxDi924k4RIC&q=%22During+the+Eruandid%22#v=snippet&q=%22During%20the%20Eruandid%22&f=false The formation of the Armenian identity in the first millenium] // Religious Origins of Nations?: The Christian Communities of the Middle East. — BRILL, 2010. — С. 262.Оригинальный текст (англ.)
During the Eruandid period, one can assume that the unwritten vernacular was (proto-)Armenian.
- ↑ 1 2 3 4 5 [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000017/st060.shtml Всемирная история. Энциклопедия. Том 2. 1957 г. Армения в III—I вв. до н. э.]: Оригинальный текст (рус.)
После падения Персидской державы армянские земли оказались фактически независимыми. Правители Южной Армении признали власть Александра, но это признание оставалось, повидимому, чисто формальным: Александр сам не проходил через Армению, его военачальникам также не удалось проникнуть на её территорию.
...
В Айраратском царстве утвердилась династия Оронтидов, или Ервандидов, которая вела своё происхождение от правителей XVIII сатрапии ахеменидского времени. Представитель этой династии Оронт (по-армянски Ерванд) признал власть Александра, но во время борьбы диадохов в 316 г. до н. э. Айраратское царство стало самостоятельным. Столицей царства был город Армавир, расположенный на месте урартского Аргиштихинили. - ↑ 1 2 «История Востока» (Восток в древности). Глава XXIX, [gumilevica.kulichki.net/HE1/he129.htm#he129para1 ЗАКАВКАЗЬЕ И СОПРЕДЕЛЬНЫЕ СТРАНЫ В ПЕРИОД ЭЛЛИНИЗМА]. Часть 1. Независимые государства IV—III вв. до х.э.: Оригинальный текст (рус.)
... Все это не помешало Антиоху III в 201 г., имея за спиной удачно завершенный восточный поход и победоносную войну с Египтом, устранить Ксеркса при посредничестве Антиохиды и обратить Софену в селевкидскую провинцию. Аналогичная судьба постигла в это же время царство Айрарат и его правителя - последнего Ерванда: Антиох III стремился укрепить свой тыл перед запланированным западным походом в Европу.
- ↑ George Bournutyan A Concise History of the Armenian People. — Mazda Publishers, 2006. — С. 25.Оригинальный текст (англ.)
By the third century BC three Armenias had emerged: Lesser Armenia or Armenia Minor, northwest of the Euphrates; Greater Armenia or Armenian Major; and Sophene or Tsopk, in the southwest (see map 6). Lesser Armenia came under Hellenistic influence and occasionally under the political control of either the Seleucids, the rulers of Pontus, or Cappadocia. Greater Armenia, encompassing most of historic Armenia, maintained much of its political autonomy due to its relative geographical isolation, the wars between the Seleucids and their rivals, and the removal of the Seleucid seat of government to Antioch in distant Syria. Sophene, located along the royal road, was at different times, depending on political circumstances, either independent or part of Greater Armenia. The Yervandunis continued to govern Greater Armenia and Sophene, and although a number of Seleucid kings, among them Seleucus I, tried to subdue these areas, they soon accepted the independent status of the Yervandunis.
- ↑ Nina Garsoïan «Alexander the Great and His Successors (331-188 B.C.)» из The Armenian People From Ancient to Modern Times, Volume I. Стр. 44: Оригинальный текст (англ.)
The formidable thrust of Alexander the Great through most of Western Asia and the lengthy struggle of his successors to dominate the Near East had relatively little direct influence on the Armenian plateau, although with the removal of the semblance of unity provided by the overall Persian administration, the Armenian lands began to fragment into new units. Greater Armenia east of the Euphrates River preserved its identity in the northeast, but west of the river, the lands of Armenia Minor gradually united into a separate kingdom associated with Pontus in the north and Cappadocia to the west.
- ↑ Кембриджская история Ирана, том 3, книга 1. Стр. 510: Оригинальный текст (англ.)
During the Seleucid period, Armenia became divided into several virtually independent kingdoms and principalities. The classification adopted at this epoch persisted, with certain changes, well into the Byzantine era. The most important region, of course, was Greater Armenia, situated east of the upper Euphrates, and including vast areas all round Lake Van, along the Araxes valley, and northwards to take in Lake Sevan, the Karabagh, and even the southern marches of Georgia.
- ↑ К. Туманов Studies in Christian Caucasian History. Part III. Georgetown, 1963. С. 278Оригинальный текст (англ.)
But it was left to the late Professor Manandyan to rediscover an entire period of Armenian History, which he showed to have been marked by the dominance of the Orontid, or — as he prefers to call it — Eruandid (Eruanduni) dynasty. This period, as will be seen from the forthcoming remarks, was indeed the period of the Orontid Monarchy — the 'First Armenian Monarchy' — which spanned what was hitherto been deemed a lacuna separating the Urartian monarchy and the Second Armenian Monarchy of the Artaxiads and which guaranteed the social and historical continuity of Armenia as it evolved from its proto-Armenian phase and passed into the Hellenistic age.
- ↑ 1 2 Кембриджская история Ирана, том 3, книга 1. Стр. 510: Оригинальный текст (англ.)
During the Seleucid period, Armenia became divided into several virtually independent kingdoms and principalities. The classification adopted at this epoch persisted, with certain changes, well into the Byzantine era. The most important region, of course, was Greater Armenia, situated east of the upper Euphrates, and including vast areas all round Lake Van, along the Araxes valley, and northwards to take in Lake Sevan, the Karabagh, and even the southern marches of Georgia. Lesser Armenia, on the other hand, was a smaller and less fertile kingdom, to the west of the upper Euphrates; it included the present-day districts of Sivas and Erzinjan, and bordered on ancient Cappadocia. To the south-west lay the two little kingdoms of Sophene and Commagene, separated from one another by the middle Euphrates, and having the fertile and desirable Melitene (Malatya) plain running between them. Sophene and Commagene often featured as buffer states between Parthia and Armenia on the one hand, and Syria and Rome on the other. Their royal houses had strong dynastic links with the Armenian Orontid house. Through their proximity to such great cities as Antioch and Palmyra, the kingdoms of Sophene and Commagene early became great centres of Hellenistic and then of Roman art and civilization, which they in turn helped to transmit eastwards into Greater Armenia and Transcaucasia.
The Seleucid kings never succeeded in asserting direct rule over Armenia proper. They collected tribute from local Armenian princes, whom they used to confirm in office by granting them the title of "strategos", corresponding to the old Persian viceregal title of satrap. This situation changed somewhat under the Seleucid King Antiochus III, known as the Great (223-187 B.C.), an ambitious monarch who cherished dreams of restoring the empire of Alexander the Great. - ↑ Шнирельман В. А. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье / Рецензент: Л. Б. Алаев. — М.: Академкнига, 2003. — С. 42. — 592 с. — 2000 экз. — ISBN 5-94628-118-6.Оригинальный текст (рус.)
Хотя формально Оронтиды подчинялись Селевкидам, фактически они самовластно правили Арменией (Garsoian,1997а. Р. 45; Redgate, 1998. Р. 57, 62).
- ↑ [www.iranicaonline.org/articles/armenia-ii Armenia and Iran]:Оригинальный текст (англ.)
In reality the Orontids were satraps under Seleucid suzerainty despite their claim to the title "king."
- ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000017/st060.shtml Всемирная история] / Под ред. А. Белявский, Л. Лазаревич, А. Монгайт. — М., 1956. — Т. 2, ч. II, гл. XIII.
- ↑ The Cambridge History of Iran Volume 3. Chapter 12: Iran, Armenia and Georgia. Страница 512: Оригинальный текст (англ.)
... Antiochus III appointed a scion of the Armenian Orontids, Zariadris (Zareh) to be strategos of Sophene in 200 BC. At this time, in Greater Armenia, the power of the main Orontid dynasty was drawing to a close. The last ruler of this line was Orontes IV (212-200 B.C.). Both he and his brother Mithras, High Priest of the Temple of the Sun and Moon at the city of Armavir, are mentioned in Greek inscriptions discovered there in 1927. One inscription contains an address of High Priest Mithras to his brother King Orontes; another evidently alludes to the king's tragic death. This event was the result of the uprising headed by a local dynast called Artaxias, and evidently instigated from Syria by King Antiochus III. Following this coup, Antiochus appointed Artaxias to be the strategos of Greater Armenia in place of the dead Orontes.
- ↑ Кирилл Туманов, «Studies in Christian Caucasian History». Раздел «The Orontids of Armenia» страницы 277—354. См. в частности страницы 282—283.
- ↑ Ричард Ованнисян, «The Armenian People From Ancient to Modern Times» Volume I. Страница 36, генеалогия династии Ервандидов.
- ↑ Рыжов К. В., «Все монархи мира: Древний Восток: Справочник». Статья: [slovari.yandex.ru/~книги/Монархи.%20Древний%20Восток/Армении%20цари/ Армении цари](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня)).
- ↑ Армения // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
См. также
Источники
- «История Востока». Т. 1 «Восток в древности». М. : Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. ISBN 5-02-018102-1
Отрывок, характеризующий Айраратское царство
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
