Ереванская государственная консерватория имени Комитаса

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ереванская консерватория»)
Перейти к: навигация, поиск
Ереванская государственная консерватория имени Комитаса
(ЕГК)
Оригинальное название

арм. Երևանի Կոմիտասի անվան պետական կոնսերվատորիա

Год основания

1921

Ректор

Шаген Шагинян

Расположение

Армения Армения, Ереван

Юридический адрес

0001, Ереван, ул. Саят-Новы, 1а

Сайт

[www.conservatory.am/en/ servatory.am/en/]

Награды

Координаты: 40°11′14″ с. ш. 44°31′01″ в. д. / 40.18726° с. ш. 44.51684° в. д. / 40.18726; 44.51684 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=40.18726&mlon=44.51684&zoom=17 (O)] (Я)К:Учебные заведения, основанные в 1921 году

Ереванская государственная консерватория имени Комитаса (ЕГК) в Армении была основана в 1921 году при содействии Романоса Меликяна, вначале как музыкальная студия, а спустя два года — уже как высшее музыкальное учебное заведение. С 1931 года директором консерватории был Спиридон Меликян.

Необходимость создания такого учебного заведения назрела уже давно, однако отсутствие государственности препятствовало её созданию. И только с обретением независимости стало возможным создание в Армении музыкального вуза. Все предпосылки для этого к тому времени уже имелись.

Во-первых, это наличие богатого в своем жанровом многообразии народного и народно-профессионального искусства.

Во-вторых, это сформировавшееся ещё к середине XIX века национальное профессиональное композиторское искусство, которое представляли такие крупные в истории армянской музыкальной культуры деятели, как Комитас, Т. Чухаджян, Х. Кара-Мурза, М. Екмалян, А. Тигранян, А. Спендиаров и другие. Хотя деятельность большинства из них происходила вне пределов Армении (в Константинополе, Тифлисе, Москве, Санкт-Петербурге), именно их творчество вызвало к жизни первую армянскую национальную оперу («Аршак II» — Т. Чухаджян, 1868 г.), оперетту, литургию, классические ансамбли, романсы и пр.





Ректоры

Романос Меликян (1921—1924)

Аршак Адамян (1924—1926)

Анушаван Гевондян (1926—1930)

Спиридон Меликян (1930—1931)

Вардан Самвелян (1933—1936)

Константин Сараджев (1936—1938; 1940—1954)

Самсон Гаспарян (1938—1940)

Григорий Егиазарян (1954—1960)

Лазарь Сарьян (1960—1986)

Эдгар Оганисян (1986—1991)

Тигран Мансурян (1992—1995)

Армен Смбатян (1995—2002)

Сергей Сараджян (2002)

Известные преподаватели

См. также

Выпускники Ереванской консерватории

Напишите отзыв о статье "Ереванская государственная консерватория имени Комитаса"

Ссылки

  • [www.conservatory.am Официальный сайт Ереванской государственной консерватории им. Комитаса]


Отрывок, характеризующий Ереванская государственная консерватория имени Комитаса

Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.