Ерихонка

Ерихо́нка, ерихо́нская ша́пка — тип шлема.

Состоит из железной или стальной тульи с остроконечным верхом, снабжённой элементами для защиты ушей, плоским козырьком, скользящим наносником (узкая железная полоска, защищавшая лицо от поперечных ударов), нередко — пластинчатым назатыльником. Науши и назатыльник крепились к тулье посредством кожаных ремней или, реже, цепочек. Такие шлемы использовались на Руси, в странах Западной Азии и Европы в XVI—XVIII веках. На Русь они пришли с юга — из Турции, Ирана, а потом попали на запад — в Польшу, Венгрию, Литву и другие страны.

Происхождение названия «ерихонка» точно неизвестно. По одной версии это искажённое слово «югренский», или «грузинский». По другой — от слова «ерихониться», то есть хорохориться, важничать, упрямиться. Впрочем, некоторые придерживаются мнения о происхождении от названия города Яркенд, или, что наиболее очевидно, но сомнительно — Иерихон.

Азия

Куполообразные шлемы, как и шлемы с элементами защиты ушей и затылка, известны ещё до нашей эры. Скользящий наносник появился в XIV веке. Но данный тип шлема сложился в XV—XVI веке в Турции в результате добавления дополнительных защитных элементов к двум разным типам шлемов — полусферических шишаков и турецких шишаков сфероконической формы. В результате турецкие ерихонки могли отличаться как сфероконической, так и полусферической формой тульи. Подобные шлемы в Турции называли «шишак» (тур. çiçak), или, в случае полусферической тульи, «муваама» (тур. muwa`ama).

Под турецким влиянием ерихонки попали в Иран, Египет и в другие страны. Тульи шлемов, как правило, цельнокованные. В странах Азии козырёк был, обычно, с острым выступом вперёд посередине. Назатыльник мог быть не только сегментный, но, что чаще — из одной пластины. Сбоку от наносника на козырьке или на тулье часто крепилась втулка для плюмажа — металлическая трубка, в которую вставлялись перья или раскрашенный конский хвост. Это было не только украшение, но и знак отличия. В частности, такие шлемы носили наиболее знатные янычары, турецкая знать, полководцы и султаны. Подобные шлемы нередко очень богато украшались. В отдельных странах Азии ерихонки сохраняли, преимущественно, церемониальное значение до XIX века.

Русь

На Руси такие шлемы появились в XVI веке под турецко-иранским влиянием и использовались, в основном, знатными людьми — царями и воеводами, поэтому богато украшались золотом, серебром и драгоценными камнями. Русские ерихонки этого периода делались в соответствии с азиатскими образцами, а нередко и были импортными. Сами же шлемы могли быть из стали, булата, дамаска. Например, в Оружейной палате хранится булатная ерихонка Михаила Фёдоровича Романова.

Русские ерихонки имели сфероконическую форму тульи, которая часто была рифлёной, в виде рёбер жёсткости. В XVII веке под западным влиянием на Руси получают распространение ерихонки с полусферическими тульями, однако подобные шлемы, как правило, называли шишаками. Назатыльник мог быть и сегментным, и одинарным, а козырёк, преимущественно, ровный или с углом посередине. Наносник проходил через козырёк (полку) и держался посредством винта (шурупец), поэтому мог подниматься и опускаться. Сходное устройство имели наносники иностранных ерихонок.

Как в Азии, так и на Руси, применялись и более дешёвые, не украшенные шлемы, по форме и конструкции иногда мало не отличающиеся от ерихонок, но изготовленные из меди или томпака. Это были медные шапки. Их использовали относительно небогатые люди, но и защищали эти шлемы хуже. Медными шапками, однако, могли называть и шлемы другой формы и конструкции, сделанные из этого же материала.

Шапки-ерихонки русских царей

В Оружейной палате Московского Кремля хранится 6 парадных царских шлемов-ерихонок.

В их числе — булатная Шапка ерихонская Михаила Фёдоровича (иногда ошибочно приписываемая Александру Невскому), сделанная в 1621 году мастером Никитой Давыдовым, возможно, на основе арабского шлема, украшенная золотой насечкой, эмалью, алмазами, рубинами, изумрудами и жемчугом..

Европа

В странах Восточной Европы бытовали и другие формы. В частности, у польских гусаров получили распространение турецкие полусферические ерихонки. У венгров бытовали конические шлемы. Характерно также то, что на Польше в XVI веке имели хождение гибридные с капеллиной формы — ерихонки, вместо козырька снабжённые полями и называемые «капалин» (польск. kapalin). В этом регионе полусферические ерихонки получили с конца XVI — начала XVII века очень широкое распространение и использовались в кавалерии как принадлежность доспехов. На них перешло и польское название «капалин», и восточное «шишак» (польск. Szyszak).

Польские ерихонки XVII века иногда снабжались наносником, который лопатовидно расширялся к низу, почти полностью закрывая таким образом лицо. Они отличались полусферической тульёй, которая могла быть как гладкой, так и увенчанной полукруглым гребнем, или «крыльями», или ещё чем-нибудь.

Из Польши ерихонки попали в Саксонию, а из Венгрии — в Австрию и Баварию. Под влиянием Посполитой Речи, в других странах Европы данный тип шлема стал известен как Capeline и был преимущественно польско-турецкой полусферической формы. В начале XVII века эти шлемы начали использовать и производить в Германии, но под восточным названием «шишак» (нем. Zischagge). Вскоре они получили распространение по всей Европе, в том числе в Португалии. Европейские шлемы практически всегда были с сегментным назатыльником и ровным козырьком.

Ерихонские шапки давали хорошую защиту от ударов такого оружия, как сабля, по голове, особенно — сверху. Обеспечивали хороший обзор.

В конце XVII века в Европе, как и на Руси, выходят из употребления в связи с общим отказом от защитного вооружения; однако в ряде стран сохранялись в XVIII веке.

См. также

• Шишак
• Шапка железная

Ссылки

• Ерихонка // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Ерихонка

– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.