Ермолов, Сергей Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сергей Николаевич Ермолов
Дата рождения

18 июня 1798(1798-06-18)

Дата смерти

9 июля 1856(1856-07-09) (58 лет)

Место смерти

Москва,
Российская империя

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

пехота

Звание

генерал-лейтенант

Командовал

29-й егерский полк,
Брестский пехотный полк,
1-я бригада 6-й пехотной дивизии,
2-я бригада 5-й пехотной дивизии,
1-я бригада 18-й пехотной дивизии

Сражения/войны

Кавказская война,
Русско-персидская война 1826—1828,
Русско-турецкая война 1828—1829

Награды и премии

Орден Святого Владимира 4-й ст. (1825), Золотое оружие «За храбрость» (1826), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1848), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1848)

Сергей Николаевич Ермолов (17981856) — генерал-лейтенант, Тифлисский и Витебский губернатор.



Семья

Происходил из дворян Московской губернии, сын генерал-майора Николая Алексеевича Ермолова и его жены Александры Петровны урождённой Хлоповой, родился 18 июля 1798 года.

Его братья Пётр и Дмитрий были генерал-майорами. Главнокомандующий в Грузии и член Государственного совета Российской империи Алексей Петрович Ермолов приходился Сергею Николаевичу двоюродным братом.

Служба

В военную службу вступил в 1815 году колонновожатым в Свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, в 1817 году, после окончания Училища колонновожатых произведён в прапорщики и в 1821 году переведён в Гвардейский Генеральный штаб.

С 1822 года Ермолов находился на Кавказе, где постоянно принимал участие в походах против горцев. Так в первый же свой год пребывания на Кавказе он отличился против кабардинцев, в следующем году был в походе в Дагестане. В кампании 1825 года в Чечне был ранен ружейной пулей в правую руку навылет и контужен в правую ногу, за отличие получил чин поручика и орден св. Владимира 4-й степени с бантом.

С 1826 года Ермолов был в Персидском походе и за отличие под Гянджой был произведён в штабс-капитаны. В следующем году он находился при осаде крепости Аббас-абада. За сражение при Джеван-булаке, в котором была разбита армия Аббас-мирзы, Ермолов 2 октября был пожалован золотой шпагой с надписью «За храбрость». Закончил этот год он под Тавризом.

В 1828 году Ермолов сражался с турками, за отличие при штурме Карса получил чин капитана, затем был в деле под Хертвисом и при штурме Ахалцыха. В апреле 1829 года он был командирован во 2-ю армию на Дунайский театр войны. Там он находился при движении главных сил армии от Шумлы к Камчику, участвовал в штурме укреплений возле селения Кеприкей. Перейдя через Балканы, Ермолов был в сражении при Андосе, где была разбита армия Ибрагим-паши. Затем он участвовал в штурме Сливно и занятии Адрианополя. За отличия на Балканах Ермолов был произведён в полковники.

По возвращении в Россию Ермолов вновь был в походе, на этот раз против поляков.

С 1832 года Ермолов служил в 32-м егерском полку, но в том же году был переведён в 29-й егерский полк, где занял должность командира. По упразднении в 1833 году номерных егерских полков Ермолов перешёл в Рязанский егерский полк и в том же году командирован в Образцовый пехотный полк, а в 1834 году был назначен командиром Брестского пехотного полка.

По производству в 1839 году в генерал-майоры Ермолов получил в командование 1-ю бригаду 6-й пехотной дивизии, с 1842 года командовал 2-й бригадой 5-й пехотной дивизии и с 1845 года — 1-й бригадой 18-й пехотной дивизии.

В 1846 году Ермолов был зачислен по армии и назначен Грузино-Имеретинским гражданским губернатором, в 1847 году переименован в Тифлисского военного губернатора и управляющего гражданской частью, в 1848 году получил орден св. Станислава 1-й степени и 26 ноября того же года за беспорочную выслугу был удостоен ордена св. Георгия 4-й степени (№ 7934 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

3 октября 1849 года получил назначение на должность Витебского военного и гражданского губернатора. В 1851 году произведён в генерал-лейтенанты и в 1854 году вышел в отставку.

Скончался в Москве 9 июля 1856 года, похоронен на кладбище Покровского монастыря.

Источники

  • Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. X.
  • Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том I. А—К. М., 2009
  • Исмаилов Э. Э. Золотое оружие с надписью «За храбрость». Списки кавалеров 1788—1913. М., 2007
  • Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруким. Часть 4. СПб., 1857
  • Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Напишите отзыв о статье "Ермолов, Сергей Николаевич"

Отрывок, характеризующий Ермолов, Сергей Николаевич


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.