Ермольева, Зинаида Виссарионовна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Зинаида Виссарионовна Ермольева
Место рождения:

х. Фролов, область Войска Донского, Российская империя

Научная сфера:

микробиология

Учёное звание:

академик АМН СССР

Альма-матер:

медицинский факультет Донского университета

Известна как:

создательница пенициллина в СССР

Награды и премии:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Зинаида Виссарионовна Ермо́льева (15 [27] октября или 12 [24] октября 1898 — 2 декабря 1974) — советский учёный-микробиолог и эпидемиолог, действительный член Академии медицинских наук СССР, создательница антибиотиков в СССР. Прототип доктора Татьяны Власенковой в трилогии Вениамина Каверина «Открытая книга» и главной героини в пьесе Александра Липовского «На пороге тайны» — Световой. Лауреат Сталинской премии первой степени.





Биография

Родилась 15 (27) октября (по другим сведениям 12 (24) октября) 1898 года на хуторе Фролов (ныне Фролово, Волгоградская область). Окончила с золотой медалью Мариинскую женскую гимназию в Новочеркасске и поступила на медицинский факультет Донского университета, который окончила в 1921 году.

Занималась изучением холеры. Открыла светящийся холероподобный вибрион, носящий её имя.

С 1925 года возглавляла отдел биохимии микробов в Биохимическом институте Наркомздрава РСФСР в Москве. В 1934 году отдел вошел в состав ВИЭМ.

В 1942 году впервые в СССР получила пенициллин[1] (крустозин ВИЭМ), впоследствии активно участвовала в организации его промышленного производства в СССР. Это изобретение спасло тысячи жизней советских солдат во время Великой Отечественной войны.

В 1942 году, когда Сталинград стал прифронтовым пунктом для эвакуированных, была направлена в город для предотвращения заболевания населением холерой. В самом Сталинграде было налажено производство холерного бактериофага. Полсотни тысяч человек ежедневно получали этот спасительный препарат. Полгода провела З. В. Ермольева в осаждённом Сталинграде[2].

В 1945—1947 годах — директор Института биологической профилактики инфекций. В 1947 году на базе этого института был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт пенициллина (позднее — Всесоюзный научно-исследовательский институт антибиотиков), в котором она заведовала отделом экспериментальной терапии. Одновременно с 1952 года и до конца жизни возглавляла кафедру микробиологии и лабораторию новых антибиотиков ЦИУВ (ныне Российская медицинская академия последипломного образования).

Ермольева автор более 500 научных работ и 6 монографий. Под её руководством подготовлено и защищено около 180 диссертаций, в том числе 34 докторские[3].

Умерла 2 декабря 1974 года. Похоронена в Москве на Кузьминском кладбище (участок № 29).

Семья

  • первый муж — известный вирусолог Лев Зильбер — был репрессирован в 1937 году. Хотя в это время они были разведены, Зинаида Ермольева приложила много усилий к его освобождению
  • второй муж — микробиолог Алексей Александрович Захаров, был арестован 20 февраля 1938, расстрелян и похоронен на «Коммунарке» (Моск. обл.) 3 октября 1938[4]. Близким сообщили, что он умер в тюремной больнице в 1940 году.

Награды и премии

Память

Внешние изображения
[bozaboza.narod.ru/ermolieva.jpg Надгробный памятник на Кузьминском кладбище.]

Напишите отзыв о статье "Ермольева, Зинаида Виссарионовна"

Примечания

  1. Кветной И. [books.google.com/books?id=7dygAgAAQBAJ 30 величайших открытий в истории медицины, которые навсегда изменили нашу жизнь. Жизни ради жизни. Рассказы ученого клоунеля]. — АСТ, 2015. — С. 135. — ISBN 9785457492899.
  2. [www.good-asteria.ru/%D0%B7%D0%B8%D0%BD%D0%B0%D0%B8%D0%B4%D0%B0-%D0%B2%D0%B8%D1%81%D1%81%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0-%D0%B5%D1%80%D0%BC%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%B0/ Зинаида Виссарионовна Ермольева |]
  3. [www.mgzt.ru/article/2255/ Медицинская газета]
  4. [www.memo.ru/memory/communarka/Chapt12.htm#_KMi_3408 МЕМОРИАЛ: растрельные списки Коммунарки. 1938. Октябрь]
  5. Ермольева Зинаида Виссарионовна // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  6. </ol>

Источники

  • Чаурина Р. А. [bio.1september.ru/article.php?ID=200001909 Зинаида Виссарионовна Ермольева (1898—1974)] // газета «Биология»
  • Виленский Юрий [www.zn.ua/3000/3760/43001/ Спасённый любовью] // газета «Зеркало недели», № 39 (464) 11—17 октября 2003
  • [web.archive.org/web/20060509234851/www.tvkultura.ru/news.html?id=81804&cid=p Документальный сериал «Шекспиру и не снилось…», «Госпожа пенициллин»]
  • Волкова Ольга [panov-a-w.ru/stati/zilber.html «Смерть обходит задворки науки»] — статья о судьбе Льва Зильбера и Зинаиды Ермольевой.
  • Доскин Валерий [www.mgzt.ru/article/2255/ «Неистовая Ермольева»]

Отрывок, характеризующий Ермольева, Зинаида Виссарионовна

– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.