Ернштедт, Виктор Карлович

Виктор Карлович Ернштедт
Научная сфера:	классическая филология
Учёная степень:	доктор греческой словесности
Учёное звание:	профессор, академик
Научный руководитель:	Ф. Ф. Соколов
Известные ученики:	Церетели, Григорий Филимонович
Известен как:	заложивший в России основы греческой палеографии

Виктор Карлович Ернштедт (2 (14) декабря 1854 г., Санкт-Петербург — 8 (21) августа 1902 г., там же) — российский филолог-классик и палеограф. Доктор греческой словесности, профессор Петербургского университета (с 1884), академик Петербургской академии наук (1898). Занимался преимущественно текстологической критикой сочинений античных авторов.

Биография

Происходил из обрусевшей шведской семьи. Окончил частную гимназию Видемана в С.-Петербурге.

Окончив курс на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета, где учился в 1871-1875 гг., ученик Ф. Ф. Соколова. Посетил Лондон, Оксфорд и Кембридж для сличения рукописей аттических ораторов. Преподавал древние языки в прогимназии и (с 1877 г.) греческую словесность на родном факультете в alma mater.

В 1880 году получил степень магистра греческой словесности за диссертацию под заглавием «Об основах текста Андокида Исея, Динарха, Антифонта и Ликурга». Позже провёл три года в Греции и Италии, занимаясь преимущественно эпиграфикой, а также археологией, средне- и новогреческой филологией; ездил в скандинавские земли с целью изучения хранящихся там греческих рукописей. В Грецию был командирован вместе с В. В. Латышевым по инициативе Соколова для подготовки к профессорской деятельности.

С 1883 г. приват-доцент, с 1884 г. экстраординарный профессор Петербургского университета, после защиты докторской - ординарный.

В 1891 году защитил докторскую диссертацию «Порфириевские отрывки из аттической комедии» (оппонировал П. В. Никитин), доктор греческой словесности. На двух клочках пергамента, известных уже Тишендорфу и поступивших вместе с собранием рукописей епископа Порфирия (Успенского) в Императорскую публичную библиотеку, Ернштедту удалось прочесть гораздо больше, чем кому бы то ни было до него, и доказать, что читаемые на них отрывки аттического комика принадлежат к «Фасме» (Привидению) Менандра. Диссертация заключает и любопытную реконструкцию комедии.

С 1891 года состоял редактором классического отдела «Журнала Министерства народного просвещения» и секретарём классического отделения Императорского Русского археологического общества. Адъюнкт Императорской санкт-петербургской академии наук по Историко-филологическому отделению (классическая филология и археология) с 1 мая 1893 г., экстра(?)ординарный академик с 5 декабря 1898 г..

Им написано ещё до 20 статей, преимущественно в «Журнале М. Н. Пр.», и издано описание рукописей Порфириевского собрания (вместе с И. А. Бычковым, в «Отчёте Императорской публичной библиотеки» за 1883 г., СПб., 1885).

Сын Ернштедт, Пётр Викторович (9 (21) июня 1890 — 25 декабря 1966) — видный российский и советский лингвист (эллинист и коптолог), дочь Елена Викторовна.

Библиография

• Сборник статей по классической филологии. СПб., 1907.

Литература

• Жебелёв С. А. В. К. Ернштедт // ЖМНП. 1902, октябрь, отд. 4, с. 50 — 63.
• Никитин П. В. В. К. Ернштедт // Известия имп. Академии наук, т. XVII, № 2 (1902, сентябрь), с. I—VI.
• Фролов Э. Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. Изд. 2-е. СПб., 2006, с. 249—253.
• Церетели Г. Ф. В. К. Ернштедт // ВВ, т. IX, 1902, вып. 3 — 4, с. 691—696.
• Церетели Г. Ф. Памяти В. К. Ернштедта. СПБ. 1903.
• Щукарёв А. Н. Ернштедт, Виктор Карлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [centant.spbu.ru/spbant/db/ern.html/ Санкт-Петербургские антиковеды. Ернштедт Виктор Карлович (1854—1902)]
• Баринов Д.А., Ростовцев Е.А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/67.html Ернштедт Виктор Карлович //  Биографика СПбГУ]
• www.arran.ru/data/publications/4/213.htm
• www.pravenc.ru/text/190219.html
• histrf.ru/uploads/media/default/0001/09/ef7eaaa2383ed4ececb1d3f98c855bba6078e7f8.pdf

Отрывок, характеризующий Ернштедт, Виктор Карлович

С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.