Ерогин, Михаил Михайлович

Михаил Михайлович Ерогин
Депутат Первой Думы, 1906 г.
Дата рождения:	1862(1862)
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Вероисповедание:	православный
Партия:	Всероссийский национальный союз
Род деятельности:	депутат Государственной думы I созыва от Гродненской губернии
Награды:	(1890)

Михаил Михайлович Ерогин (1862 — ?) — депутат Государственной думы I созыва от Гродненской губернии.

Биография

Русский, православного вероисповедания, из потомственных дворян. Землевладелец Брестского уезда. Состоял на военной службе: подпоручик (7 августа 1882), поручик (7 августа 1886), штабс-капитан (26 февраля 1889), капитан (15 марта 1892) 8-го стрелкового полка, окончил курс Николаевской академии Генерального штаба. Некоторое время состоял в постоянном составе Офицерской стрелковой школы и являлся ктитором находившейся при школе церкви Святого Спиридона Тримифунтского, позже являлся воспитателем Пажеского корпуса. После выхода в отставку в чине подполковника вернулся в Гродненскую губернию. Белостокский уездный предводитель дворянства, земский начальник.

26 марта 1906 избран в Государственную думу I созыва от общего состава выборщиков Гродненского губернского избирательного собрания. При избрании в I Думу выборщики-крестьяне ошибочно рассматривали его как прогрессиста. Выборщик из крестьян Гродненской губернии А. М. Санцевич, который считал, "что Дума даст землю: отнимет у панов и предоставит её бесплатно крестьянам; крестьянам за бедностью нет ходу в училища, а если и есть возможность, то за панскими детьми не доступишься", в своих воспоминаниях пишет: "М. М. Ерогин у южных крестьян нашей [Гродненской] губернии был особого рода «кумиром». М. М. завоевал симпатии и других крестьян; на его стороне был и я". В ходе голосования выяснилось, что "Ерогину готовилось крушение, так как при <...> перебаллотировке Ерогина и Якобсона [Якубсона (так правильно), набравших одинаковое число голосов], паны [поляки] положили бы Ерогину непременно черные". И тогда Санцевич, вероятный кандидат в депутаты, снял свою кандидатуру, чтобы наверняка провести в Думу Ерогина.

Вопреки возложенным на него надеждам в Думе Ерогин заявил себя беспартийным и занял место на крайнем правом фланге.

Предполагают, что именно Ерогин предложил министру внутренних дел П. Н. Дурново провести «обработку» депутатов-крестьян для ограждения их от левых идей. Генерал Отедельного корпуса жандармов П. П. Заварзин считает, что план сплотить в Думе надежные силы из крестьянства принадлежал П. И. Рачковскому, а Ерогин был его исполнителем. Так или иначе Дурново, поддержав эту идею, разослал губернаторам циркуляр о направлении крестьянских депутатов к Ерогину. Была подготовлена программа проправительственной пропаганды среди крестьян. Губернаторам из МВД послана была тайная телеграмма прощупать избранных в Думу крестьян и выделить тех, кто поосновательнее, для направления к Ерогину. Как пишет многолетний сотрудник П. А. Столыпина, впоследствии государственный секретарь С. Е. Крыжановский, действия именно Столыпина привели к первой утечке в прессу о плане Ерогина: "Странное ли стечение обстоятельств, или умысел тут был, или неопытность, но распоряжение это получило огласку на месте по Саратовской губернии, где губернатор П. А. Столыпин стал приглашать избранных в Думу крестьян к себе через урядников".

При поддержке МВД в особняке на Кирочной улице было устроено что-то вроде общежития для приезжих крестьян-депутатов с бесплатным чаем, сахаром, белым хлебом и с соответствующим идеологическим обслуживанием. Разгорелся газетный скандал. Ерогин обратился с открытым письмом в прессу:

Письмо в Российские газеты депутата Государственной думы М. М. Ерогина

Май 1906 года Письмо в редакцию. М. г.! По поводу появившихся в последнее время обо мне многочисленных газетных статей, телеграмм и заметок, покорнейше прошу не отказать поместить в уважаемой нашей газете нижеследующее. 1) Никаких поручений министерства внутренних дел я не исполнял, так как таковых не получал. 2) Членов Государственной Думы из крестьян, внепартийных, как и я, пригласил собраться на съезд в Петербург по собственной инициативе. 3) Никакого отношения к хозяйственным делам общежития крестьян не имел и не имею и проживаю в другом доме, на собственной квартире: угол Таврической и Кирочной, 5-52, кв. 17. и 4) Никаких торжественных обещаний никому не давал, так как всегда поступал и буду поступать независимо от партий, как мне укажут долг и совесть. С политическими воззрениями моими общество ознакомится по предстоящей деятельности моей в Государственной Думе. Член Государственной Думы Ерогин. Другия газеты прошу перепечатать.

Левая пресса прозвала это общежитие — "Ерогинская живопырня", и как только оно стало излюбленной темой для карикатуристов, большинство крестьян покинуло это жилье и съехало в более дорогие гостиницы. Но были и другие более весомые причины неудачи. Как пишет генерал П. П. Заварзин "Всем крестьянам, как бы правы они ни были, было присуще стремление получить землю. А потому, как только выяснилось, что левые партии за отчуждения, то из общежития ... один за другим все депутаты разбежались".

Отзывы о М. М. Ерогине и его плане

П. П. Заварзин, генерал-майор Отдельного корпуса жандармов:

"Большой" план Рачковского — привлечение на сторону правительства правых крестьян — потерпел полное крушение. Это были похороны надежд, о которых вначале мечтал и Горемыкин, на возможность создать в Думе послушное большинство.

С. Е. Крыжановский, государственный секретарь:

Затея, однако, не удалась, так как Ерогин оказался человеком неподходящим, да вдобавок и весьма ограниченным. Мужики скоро от него отхлынули и попали в другие тенета.

В. И. Ульянов, лидер большевиков:

Из затеи Ерогина вышел только срам и для него, и для правительства.

Дальнейшая судьба

19—21 января 1912 года М. М. Ерогин участвовал в первом Собрании представителей Всероссийского национального союза, в качестве председателя местного отдела из г. Брест-Литовска Гродненской губернии. Он был избран в состав Главного совета союза. Дальнейшая судьба Ерогина неизвестна.

Семья

Вероятно, речь идёт о сыне М. М. Ерогина, депутата первой думы: Ерогин Михаил Михайлович (ум. 1 марта 1921), капитан Корниловского артиллерийского дивизиона 1-го армейского корпуса. Похоронен в могиле № 176, Галлиполи, Турция.

Литература

• [www.tez-rus.net/ViewGood10831.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008. С. 186.]
• [www.pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs/011g/%D0%A1%D0%B0%D0%BD%D1%86%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87_%D0%90._%D0%9A%D0%B0%D0%BA_%D1%81%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%8F%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%8C_%D0%B2%D1%8B%D0%B1%D0%BE%D1%80%D1%8B_%D0%B2_%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D1%83%D1%8E_%D0%93%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%83%D1%8E_%D0%B4%D1%83%D0%BC%D1%83.html Санцевич А. Как состоялись выборы в первую Государственную думу ]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003750528#?page=114 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Первый созыв. М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина. 1906 С. 78.]
• [elibrary.karelia.ru/book.shtml?levelID=012002&id=6771&cType=1 Первая Государственная Дума. Алфавитный список и подробные биографии и характеристики членов Государственной Думы.] — М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина, 1906. — 175 с.
• Государственная Дума первого призыва. Портреты, краткие биографии и характеристики депутатов. — Москва: «Возрождение», 1906. C. 112.
• Российский государственный исторический архив. Фонд 1278. Опись 1 (1-й созыв). Дело 57. Лист 1, 18; Фонд 1327. Опись 1. 1905 год. Дело 141. Лист 7; Дело 143. Лист 35 оборот-36.

Отрывок, характеризующий Ерогин, Михаил Михайлович

– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.