Ершова, Зинаида Васильевна

Зинаида Васильевна Ершова
В расцвете карьеры
Научная сфера:	радиохимия
Место работы:	ВНИИНМ им. академика А. А. Бочвара
Учёная степень:	доктор технических наук
Альма-матер:	МГУ им. Ломоносова
Научный руководитель:	В. Г. Хлопин
Известные ученики:	акад. И. В. Петрянов-Соколов
Известна как:	радиохимик, получившая первый килограмм металлического урана в СССР, инициатор создания ВНИИНМ им. академика А. А. Бочвара
Награды и премии:	Премия им. В. Г. Хлопина АН СССР

Зинаида Васильевна Ершова (23 октября 1904 — 25 апреля 1995) — крупный советский радиохимик, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, трижды лауреат Сталинской премии, лауреат премии им. В. Г. Хлопина АН СССР.

Биография

Родилась в Москве 23 октября 1904 года в семье служащего, после окончания школы в 1923 году поступила в Московский государственный университет и записалась в радиохимическую лабораторию университета. На первом курсе познакомилась с сыном Н. А. Второва, вышла за него замуж, но в «медовый месяц» в Сочи они оба заболели тифом и муж скончался от дифтерии.

Летом 1924 года состоялось знакомство Ершовой, в числе студентов университета, с заместителем директора Радиевого института АН СССР В. Г. Хлопиным, который на долгое время стал её научным руководителем.

В 1929 году она окончила физико-механическое отделение Московского университета, защитив диплом по специальности «радиоактивность» и В. Г. Хлопин посоветовал З. В. Ершовой идти работать на Московский завод редких элементов, на котором начинались работы по промышленному производству радия из урановой руды Тюя-Муюнского месторождения.

Начав в 1930 году работу в радиевом цехе простым сотрудником, вскоре она была назначена на должность начальника физической лаборатории. В конце 1931 года на заводе был осуществлён первый выпуск радия, что стало серьёзным успехом молодого коллектива предприятия.

Второй раз З. В. Ершова вышла замуж за А. В. Филиппова (1904—1938), который в 1933-1937 годах работал первым прокурором Москвы, а затем был репрессирован. В 1933 году у них родилась дочь Ксения.

В декабре 1936 года Зинаиду Васильевну отправили в лабораторию Марии Кюри парижского Института радия на научную стажировку, где она работала под руководством Ирэн Жолио-Кюри и опубликовала в 1937 году работу по теме: «Определение отношения 238U/235U в UY» в Journal de Physique. Возвратившись в СССР, З. В. Ершова в 1938 году (по рекомендации В. Г. Хлопина) перешла на работу в Гиредмет Наркомата цветной металлургии СССР на должность начальника лаборатории радия. К этому времени её супруг, арестованный в 1937 году, был расстрелян.

Во время Великой Отечественной войны Зинаида Васильевна была в эвакуации в Казахстане и руководила там свиносовхозом, но в феврале 1943 года получила правительственный вызов: «Срочно возвратиться в Москву для работы по специальности». Вернувшись в институт «Гиредмет» З. В. Ершова включилась в работу советского атомного проекта: И. В. Курчатов поставил перед её лабораторией задачу срочного получения карбида урана и металлического урана. В 1944 году требуемые материалы были получены, они отправлялись в Лабораторию № 2 для ядерно-физических исследований и проведения опытов, необходимых для проектирования и строительства первого в нашей стране и Европе опытного реактора Ф-1.

В 1943 году З. В. Ершова защитила кандидатскую диссертацию в Московском институте тонкой химической технологии имени М. В. Ломоносова по материалу, полученному в парижском Институте радия в 1936—1937 годах.

В 1944 году она отправила на имя заместителя Наркома внутренних дел СССР А. П. Завенягина докладную записку о крайней необходимости создания нового специализированного института в Москве.

В своих воспоминаниях З. В. Ершова писала::

Я как начальник лаборатории взяла на себя ответственность в постановке вопроса о создании нового института перед руководством.

Это обращение совпало с потребностью НКВД создать многопрофильный институт советского атомного проекта, в результате сложилось, что З. В. Ершова стала одним из инициаторов и активных участников создания научно-исследовательского института «Инспецмет НКВД» (Институт специальных металлов), который позже стал именоваться НИИ-9 (современный ВНИИНМ им. академика А. А. Бочвара). Решение правительства было выпущено в виде постановления ГКО № 7102 от 8 декабря 1944 года «О мероприятиях по обеспечению развития добычи и переработки урановых руд», в котором было указано на необходимость создания института. ГКО СССР предписывало в пятнадцатидневный срок «предоставить предложения по организации Инспецмета».

Техническое задание на проектирование института было составлено к началу 1945 года сотрудниками «Гиредмета» З. В. Ершовой, В. Д. Никольским и Н. С. Повицким.

С 1945 года

В мае 1945 года З. В. Ершовой предложили ехать в Германию для осуществления репараций, но она нашла способ отказаться от этого предложения. 30 августа того же, 1945 года вышло Постановление ГОКО № 9946сс/ов «О передаче Первому Главному управлению при Совнаркоме СССР завода № 12 Наркомбоеприпасов» (современное ОАО «Машиностроительный завод»), город Электросталь Московской области. Зинаиде Васильевне поручили наладить на этом предприятии промышленное производство металлического урана в слитках весом до нескольких килограммов. После выполнения этой работы авторитет З. В. Ершовой как специалиста атомной промышленности сильно вырос, за ней закрепилось неофициальное прозвище «русская мадам Кюри».

Вместе с группой сотрудников «Гиредмет» и «Завода редких элементов» в начале 1946 года перешла в Инспецмет на должность начальника лаборатории. В первые два года фактически напрямую руководила работой радиохимического направления института вместе с первым директором В. Б. Шевченко.

В декабре 1947 года в лаборатории З. В. Ершовой были получены первые микрограммы светло-голубого раствора плутония.

В 1947 году в прокат вышел фильм «Весна» — по преданиям, З. В. Ершова была прототипом главной героини Ирины Петровны Никитиной, но ни её дочь, ни внучка эту версию на подтверждали.

В 1948 году в лабо­ра­то­рии З. В. Ершо­вой созда­ется полу­про­мыш­лен­ная уста­новка для полу­че­ния полония, а впоследствии под её научным руководством в СССР было создано постоянно действующее, экологически чистое производство полония. Разработанный в конце 1960-х годов в её лаборатории во ВНИИНМ термоэлектрический генератор на изотопе полоний-210 использовался для энергообеспечения и поддержания тепла в приборном отсеке лунных самоходных аппаратов «Луноход-1» (1970) и «Луноход-2» (1973).

Академик РАН И. В. Петрянов-Соколов относил себя к её ученикам и высоко оценивал вклад З. В. Ершовой в создание в СССР химии радиоэлементов.

В 1989 году покинула ВНИИНМ, проработав в институте более 40 лет. Умерла в 1995 году. Похоронена на Ваганьковском кладбище (участок 40) в Москве.

Как вспоминают старожилы атомной промышленности, Министр среднего машиностроения СССР Е. П. Славский сказал о З. В. Ершовой в неофициальной беседе в кругу единомышленников::

Я руководил выдающимися людьми! Настоящие патриоты! И никак не могу забыть нашу Зинаиду! Я бы ей при жизни золотой памятник поставил за то, что она голыми руками в самый нужный момент получила для страны металлический уран!

Награды и премии

• Орден Трудового Красного Знамени (29.10.1949)
• Три Сталинские премии (1949, 1951, 1953) за вклад в развитие атомного проекта СССР.
• Премия имени В. Г. Хлопина Академии наук СССР (1968) за серию работ по химии полония.

Память

В 2004 году, к 100-летию со дня рождения учёной, на фасаде технологического корпуса ВНИИНМ торжественно открыли мемориальную доску. Коллектив ветеранов института к этой дате создал видеофильм «Мадам Кюри Советского Союза» о профессоре Ершовой.

Ссылки

• [www.veteranrosatom.ru/articles/articles_457.html К 110-летию со дня рождения Зинаиды Васильевны Ершовой]

Отрывок, характеризующий Ершова, Зинаида Васильевна

В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.