Ершов, Иван Захарович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Захарович Ершов

Портрет И. З. Ершова
мастерской [1] Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения

27 декабря 1771(1771-12-27)

Место рождения

Москва

Дата смерти

18 января 1852(1852-01-18) (80 лет)

Место смерти

с. Алешна, Болховский уезд, Орловская губерния

Принадлежность

Россия Россия

Род войск

кавалерия

Звание

генерал-лейтенант

Командовал

Кавалергардский лейб-гвардии полк, 2-я бриг. 4-й драгун. див., 2-я бриг. 1-й драгун. див., 2-я бриг. 2-й кирасир. див., 2-я кирасир. див.

Сражения/войны

Война Второй коалиции, Война четвёртой коалиции, Отечественная война 1812 года, Война Шестой коалиции

Награды и премии

Орден Святого Георгия 4-й ст. (1812), Орден Святой Анны 2-й ст. (1812), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1812), «Пур ле мерит» (1813), Кульмский крест.

Ива́н Заха́рович Ершо́в (1777, Москва — 1852, с. Алешна, Болховский уезд, Орловская губерния) — русский генерал, участник Наполеоновских войн.





Биография

Родился 27 декабря 1777 г.[2] в Москве, происходил из дворян Орловской губернии. Оставшись малолетним сиротой под опекой дяди, учился в московском пансионе Бартоли. Записанный в 1786 г. унтер-офицером в лейб-гвардии Конный полк, он 27 января 1797 г. был произведён в корнеты Сумской гусарский полк и в 1799 г., в составе корпуса Римского-Корсакова, принял участие в Швейцарском походе.

Переведённый в 1801 г. в Кавалергардский полк, Ершов участвовал в кампании 1807 г., в том числе и в сражениях при Гейльсберге, Гуттшдадте и Фридланде. 24 июня 1809 г. был произведён в полковники.

В Отечественную войну Ершов, командуя запасным эскадроном Кавалергардского полка, был назначен в состав сводного кирасирского полка, при корпусе графа Витгенштейна, и 6 августа в сражении под Полоцком произвёл с дивизионом кирасир блестящую атаку на батарею, захватив 15 орудий, за что был 4 сентября награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 2424 по списку Григоровича — Степанова и № 1057 по списку Судравского)

В воздаяние ревностной службы и отличия, оказанного в кампанию против французских войск в 1812 году, в сражении при Полоцке августа 5 и 6, где с эскадроном Кавалергардского полка, подкрепив стрелков, принудил отступить неприятельскую колонну и действовал с отличною неустрашимостию при взятии батареи.

Участвуя затем при взятии Полоцка и в боях при Чашниках, Смолянах, Лукомле и Березине, был награждён орденами св. Анны 2-й степени, св. Владимира 3-й степени и бриллиантами к ордену св. Анны 2-й степени. В начале 1813 г. его эскадрону был пожалован Георгиевский штандарт с надписью: «3а отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 года».

В 1813 г. Ершов вступил в командование кавалергардами и во главе их участвовал в заграничных походах и сражениях при Люцене, Бауцене, Дрездене и Кульме и за боевые отличия был 15 сентября произведён в генерал-майоры (со старшинством с 17 августа 1813 г.). Командированный затем в Польскую армию, Ершов, находясь в отряде генерала Чаплица, участвовал в блокаде Модлина и Гамбурга.

Назначенный в 1815 г. командиром 2-й бригады 4-й драгунской дивизии, он был перемещён в 1817 г. на ту же должность в 1-ю драгунскую и затем в 1821 г. во 2-ю кирасирскую дивизии. 29 марта 1825 г. Ершов был назначен начальником 2-й кирасирской дивизии и 22 августа следующего года был произведён в генерал-лейтенанты. 19 декабря 1827 г. он был зачислен по кавалерии, а 16 декабря 1833 г. уволен от службы с мундиром и сохранением полного жалования. Среди прочих наград имел прусский орден «Пур ле мерит» и Кульмский крест.

В 1851 году вместе с сыном Иваном был отдан под суд по обвинению в клевете на бывшего Калужского губернатора Н. М. Смирнова (мужа А. О. Россет), вследствие жалобы по делу о продаже Иваном Захаровичем Ершовым своего имения жене гвардии ротмистра Россета. Не дождавшись приговора, 18 января 1852 года Ершов умер в своем селе Алешне Болховского уезда Орловской губернии. Похоронен в Москве на кладбище Донского монастыря.

Брак и дети

Жена (с 1804 года) — Евдокия Семеновна Жегулина, дочь последнего губернатора Таврической области (в 1789—1796 годах), генерал-майора Семёна Семёновича Жегулина (ум. 1823). В 1800 году была выпущена из Смольного института. В обществе слыла красавицей, играла на фортепьяно и великолепно пела. Была заметной особой при дворе великого князя Константина Павловича. Позже любила вспоминать былое время и рассказывать разные интересные случаи и анекдоты. Видевший её в 1848 году в Крыму М. М. Молчанов, писал о ней[3]:

Это была пожилых лет дама, но пользовавшаяся прекрасным здоровьем. Сохранив здоровье и телесные силы, сохранила и всю бодрость духа, и весь свой светлый ум, а что того важнее — постоянно веселое, ничем не возмущаемое спокойное расположение духа. Вела она крайне уединенную жизнь, в том смысле, что почти никуда не выезжала, но имела кружок близких знакомых, оставшихся ей верными до выезда её в Москву, перед самым началом Крымской войны.

В своем доме в Симферополе почти каждый вечер устраивала музыкальные вечера, где собирались любители музыки и близкие знакомые. Заграничные артисты считали долгом представиться такой любительнице музыка, какой слыла Ершова. У неё бывали композитор А. Н. Серов, пианисты Шульгоф, Сеймур Шифф, Лешетицкий и скрипач Свечин. В браке имела двух сыновей:

  • Иван Иванович (1806—1864), полковник в отставке, в 1851 году вместе с отцом был отдан под суд, был признан виновным в клевете на Н. М. Смирнова и приговорен Сенатом к тюремному заключению на 6 месяцев, от которого освобожден, так как был прощен Смирновым. Умер в Москве и похоронен рядом с отцом в Донском монастыре. Был женат на княжне Варваре Сергеевне Вяземской; имел двух сыновей:
    • Владимира Ивановича (1844—1899) — русский генерал, оренбургский губернатор и наказной атаман Оренбургского казачьего войска. С 1877 года женат на Елене Михайловне Леонтьевой (1854—1923), праправнучке А. С. Суворова.
    • Сергея Ивановича (1856—1869)
  • Николай Иванович (1811—1875), женат на Елизавете Сергеевне Михалковой (ум. 1896).

Напишите отзыв о статье "Ершов, Иван Захарович"

Примечания

  1. Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись. Каталог / под ред. В. Ф. Левинсона-Лессинга; ред. А. Е. Кроль, К. М. Семенова. — 2-е издание, переработанное и дополненное. — Л.: Искусство, 1981. — Т. 2. — С. 257, кат. № 8066. — 360 с.
  2. Во многих источниках год рождения Ершова указан неверно, называются 1771 и 1781 годы. Верной следует считать дату 1777 год, как указанную в собственноручном послужном списке Ершова.
  3. А. С. Серов в воспоминаниях старого правоведа // Русская Старина. 1883. Т. 39. — С. 352-353.

Источники

  • Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  • [www.museum.ru/1812/Persons/slovar/sl_e03.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 390-391.

Отрывок, характеризующий Ершов, Иван Захарович

6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.