Ерёменко, Андрей Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Андрей Иванович Ерёменко

генерал армии А. И. Ерёменко
Дата рождения

2 (14) октября 1892(1892-10-14)

Место рождения

с. Марковка, Екатеринославская губерния, Российская империя
(ныне Марковский район Луганская область, Украина)

Дата смерти

19 ноября 1970(1970-11-19) (78 лет)

Место смерти

Москва, СССР

Принадлежность

Российская империя Российская империя
РСФСР РСФСР
СССР СССР

Род войск

кавалерия, пехота

Годы службы

19131917
19181970

Звание

Командовал

14-я кавалерийская дивизия
6-й кавалерийский корпус
3-й механизированный корпус
1-я Краснознамённая армия
Западный фронт
Брянский фронт
4-я ударная армия
Юго-Восточный фронт
Сталинградский фронт
Южный фронт
Калининский фронт
1-й Прибалтийский фронт
Приморская армия
2-й Прибалтийский фронт
4-й Украинский фронт
Прикарпатский ВО
Западно-Сибирский ВО
Северо-Кавказский ВО

Сражения/войны

Первая мировая война
Гражданская война в России
Польский поход РККА
Великая Отечественная война

Награды и премии

Андре́й Ива́нович Ерёменко (2 (14) октября 1892, с. Марковка, Екатеринославская губерния, Российская империя — 19 ноября 1970, Москва, СССР) — советский военачальник, участник Великой Отечественной войны, Маршал Советского Союза (1955), Герой Советского Союза (1944), кандидат в члены ЦК КПСС (1956—1970). В Советской Армии с 1918 года.





Служба в довоенный период

Родился в слободе Марковка (ныне Марковского района Луганской области) в семье бедного крестьянина Ивана Ивановича Ерёменко (1872—1902). Русский[1]. Был призван в армию в 1913 году, во время Первой мировой войны воевал рядовым на Юго-Западном и Румынском фронтах. После Октябрьской революции 1917 года в звании унтер-офицера вернулся домой. Весной 1918 организовал партизанский отряд для борьбы против немецких частей, оккупировавших Луганщину. Впоследствии отряд влился в Красную Армию.

В годы гражданской войны Ерёменко воевал в 1-й Конной армии С. М. Будённого, был красноармейцем, помощником командира взвода, старшиной эскадрона, начальником разведки кавалерийской бригады, помощником начальника штаба этой же бригады по оперативной части, начальником полковой школы, начальником штаба 79-го кавалерийского полка в 1-й бригаде 14-й кавалерийской дивизии Первой конной армии. После Гражданской войны проходил обучение в Ленинградской Высшей кавалерийской школе (окончил в 1923 году) и на Ленинградских кавалерийских курсах усовершенствования командного состава (окончил в 1925 году). С октября 1925 года — начальник штаба, с декабря 1929 года — командир 79-го (затем 55-го) кавалерийского полка в 14-й кавалерийской дивизии. В 1931 году он окончил курсы командиров-единоначальников при Военно-политической академии РККА имени Толмачёва, в 1935 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. С января 1936 года — помощник командира, с июля 1937 года — командир 22-го кавалерийского полка 23-й кавалерийской дивизии 7-го кавалерийского корпуса. С августа 1937 года — командир 14-й кавалерийской дивизии, в которой воевал в гражданской войне и служил более 10 лет после её окончания.

В июне 1938 года стал командиром 6-го кавалерийского корпуса, сформированного из частей Первой Конной армии и дислоцированного в Белорусском военном округе. В сентябре 1939 года Ерёменко во главе корпуса принимал участие в походе РККА в Западную Белоруссию. С июня 1940 года — командир 3-го механизированного корпуса в Белоруссии. В декабре 1940 года назначен командующим войск Северо-Кавказского военного округа, но не вступив в должность, через несколько дней, в январе 1941 года назначен командующим 1-й Краснознамённой армией на Дальнем Востоке.

Начальный период войны

Накануне войны с Германией, 19 июня 1941 года, назначен командующим 16-й армией, перебрасывавшейся из Забайкальского военного округа на запад. 22 июня, уже получив известие о нападении Германии, выехал в Москву, куда прибыл 28 июня и тут же был назначен новым командующим Западного фронта[2] (предыдущий командующий генерал армии Д. Г. Павлов был отстранён от командования и вскоре расстрелян). 30 июня вступил в командование фронтом, которым руководил до прибытия маршала Тимошенко (который был назначен командующим фронтом 2 июля, прибыл в войска 4 июля), после чего оставлен заместителем командующего Западного фронта.

Смоленское сражение

После разгрома Западного фронта в приграничном Белостокско-Минском сражении, в начале июля в его состав были переданы войска Второго стратегического эшелона, но сдержать наступление противника не удалось. Немецкие войска форсировали Березину, Днепр и Западную Двину, захватили Полоцк, Витебск, Оршу, Могилёв и Смоленск. За три недели фронт откатился на восток на 200 км.

Ерёменко, отвечавший за действия северного фланга Западного фронта, сначала выехал в 22-ю армию, оборонявшуюся в районе Полоцка, затем координировал действия 22-й, 19-й и 20-й армий в безуспешной попытке вернуть Витебск. Во второй половине июля он пытался стабилизировать положение в районе Смоленска.

19 июля назначен командующим войск Западного фронта (маршал Тимошенко остался его начальником, возглавляя Главное командование Западного направления), организовал переправу основных сил, окружённых в Смоленском «котле», через Соловьёво, в ходе боёв был ранен. 30 июля Западный фронт снова возглавил Тимошенко, а Ерёменко отозван в Москву для нового назначения[3].

Брянский фронт

14 августа назначен командующим созданного Брянского фронта. Дал лично Сталину обещание «разбить подлеца Гудериана», однако не смог помешать Гудериану замкнуть с севера кольцо окружения вокруг армий Юго-Западного фронта (Рославль-Новозыбковская операция), что привело к Киевской катастрофе в сентябре.

В октябре германские войска начали наступление на Москву (Операция «Тайфун»). В результате обходного манёвра танковой группы Гудериана войска Брянского фронта под командованием Ерёменко попали в окружение восточнее Брянска (Вяземская операция). Удар Гудериана был настолько неожиданным, что немецкая механизированная колонна, продвигаясь к Брянску, буквально напоролась на штаб фронта. Ерёменко лично возглавил атаку на колонну, что дало возможность эвакуировать штаб без существенных потерь. В то же время Ставка, получив радиограмму о разгроме штаба фронта, и посчитав Ерёменко погибшим, назначила командующим фронта командующего 50-й армии. В оперативном окружении оказались 3-я, 13-я и 50-я армии РККА[4]. С 9 октября части начали отход, с большими потерями вышли из окружения и организовали новый рубеж обороны по линии Курск — Мценск[5]. В окружение попал и сам Ерёменко. При попытке выхода из окружения 13 октября он был серьёзно ранен и эвакуирован в Москву специально присланным за ним самолётом.

Северо-Западный фронт

В декабре Ерёменко был назначен командующим 4-й ударной армией, входившей в состав Северо-Западного и Калининского фронтов, которая принимала участие в контрнаступлении советских войск под Москвой. Там войска его армии достигли, пожалуй, наилучших результатов в зимнем наступлении 1942 года: были прорваны оборонительные рубежи, за месяц боёв враг отброшен на 250 километров, освобождены города Андреаполь, Торопец, охвачена с севера Ржевская группировка противника и с юга — Великолукская группировка. 20 января, во время бомбёжки немецкими самолётами штаба войск, Ерёменко был снова ранен, но отказался от отправки в тыловой госпиталь и ещё в течение 23 дней продолжал руководить боевыми действиями. Только 15 февраля он был доставлен в госпиталь, где находился до августа 1942 года.

Юго-Запад и Сталинград

В августе 1942 года Ерёменко назначен командующим Юго-Восточным фронтом, где контратаковал немецкие войска в ходе Воронежско-Ворошиловградской операции. 28 сентября Юго-Восточный фронт был переименован в Сталинградский фронт. Почти четыре месяца войска Ерёменко сдерживали наступление противника в Сталинградской битве. Во время операции «Уран» в ноябре 1942 года, войска Ерёменко прорвали оборонительные рубежи противника южнее Сталинграда и соединились с войсками генерала Н. Ф. Ватутина, замкнув тем самым кольцо окружения вокруг 6-й армии генерала Фридриха Паулюса. Немецкий генерал Эрих фон Манштейн попытался в декабре контратаковать советские войска и деблокировать армию Паулюса, но войска Ерёменко остановили его наступление, а затем отбросили на исходные рубежи в ходе Котельниковской операции. В итоге 6-я армия Паулюса была большей частью уничтожена, её остатки капитулировали 2 февраля 1943 года.

1 января 1943 года Сталинградский фронт был переименован в Южный фронт. Войска фронта продвинулись в направлении Ростова-на-Дону более чем на 200 километров, но из-за ослабления ударной группировки не смогли перехватить пути отхода германских войск с Северного Кавказа. 2 февраля Ерёменко по состоянию здоровья был снят с должности командующего и отозван в Москву в распоряжение Ставки, а в дальнейшем направлен на лечение в одну из кавказских лечебниц.

Второй этап войны

В апреле 1943 года Ерёменко был назначен командующим войсками Калининского фронта, который оставался относительно спокойным до августа, когда левое крыло фронта принимало активное участие в Смоленской наступательной операции. В начале октября 1943 года Ерёменко провёл небольшое, но успешное наступление в районе Невеля. С 20 октября 1943 года после переименования фронта командовал 1-м Прибалтийским фронтом. 4 февраля 1944 года Ерёменко был ещё раз переведён на юг, на этот раз для командования Отдельной Приморской армией, которая имела задачу ударом с Керченского плацдарма соединиться с 4-м Украинским фронтом генерала Ф. И. Толбухина. Эта задача была успешно решена в ходе Крымской операции. Когда в ходе наступления войска армии соединились с войсками 4-го Украинского фронта, армия была включена в состав фронта, а Ерёменко 18 апреля 1944 года переведён на самостоятельную командную работу — командующим 2-м Прибалтийским фронтом. Во время летнего стратегического наступления Красной Армии 1944 года войска фронта провели успешную Режицко-Двинскую наступательную операцию, обеспечивая с севера главный удар советских войск в Белоруссии. Потери противника убитыми и пленными составили свыше 30 000 человек. За эту операцию Ерёменко было присвоено звание Героя Советского Союза. В августе провёл Мадонскую операцию.

В ходе Прибалтийской операции осенью 1944 года войска 2-го Прибалтийского фронта наступали на Ригу, ведя упорные бои на многочисленных оборонительных рубежах со значительными потерями. Только после успеха войск соседнего фронта генерала И. Х. Баграмяна, сумевшего южнее Риги прорваться к Балтийскому морю и блокировать 30 немецких дивизий в Латвии в Курляндском котле, войска Ерёменко смогли освободить Ригу.

26 марта 1945 года Ерёменко переводится на должность командующего войсками 4-го Украинского фронта, на которой он оставался до окончания войны. Войска фронта действовали в восточной Чехословакии. На этом посту Ерёменко провёл Моравско-Остравскую операцию, в ходе которой были освобождены Словакия и восточные районы Чехии. Победу его войска встретили на восточных подступах к Праге. В Чехии до сих пор некоторые улицы носят его имя.

Послевоенный период

После войны Ерёменко занимал три важных должности: в 19451946 годах он был командующим Прикарпатским военным округом, в 19461953 годах — командующим Западно-Сибирским военным округом и в 19531958 годах — командующим Северо-Кавказским военным округом. 11 марта 1955 года Ерёменко вместе с пятью другими советскими военачальниками присвоено воинское звание Маршала Советского Союза. Академик А. И. Алиханов в своих воспоминаниях утверждал, что Сталин намеревался присвоить звание маршала Ерёменко ещё в 1952 году[6]. В 1958 году он назначен генеральным инспектором Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР; это по большей части почётная номинальная должность. Один из первых советских маршалов, начавших публиковать свои мемуары. Кроме того, в 1990-х годах в «Военно-историческом журнале» были опубликованы фрагменты из дневника Ерёменко, который тот, несмотря на запрет, вёл всю войну. Этот дневник отличается весьма высокой оценкой собственной роли автора в войне, но содержит огромную массу ранее неизвестных и любопытных фактов. В 2013 году дневники впервые изданы отдельной книгой.

Умер 19 ноября 1970 года. Урна с его прахом покоится на Красной площади у Кремлёвской стены.

Семья

Был женат на Евдокии Фёдоровне Ерёменко, в браке имел детей: сыновья Павел, Игнат, Иван и дочь Валентина. Второй брак был заключён с Ниной Ивановной Ерёменко. Внук — известный математик Александр Ерёменко (англ.), работает в Университете Пердью.

Воинские звания

Награды

Советские награды

Иностранные награды

Почётные звания

Память

Критика

«Ерёменко я расцениваю ниже, чем Рокоссовского. Войска не любят Еремёнко. Рокоссовский пользуется большим авторитетом. Ерёменко очень плохо показал себя в роли командующего Брянским фронтом. Он нескромен и хвастлив…». (Сталин)[10][11][12].

Сочинения

  • Боевые эпизоды. Походы Первой Конной армии. — Ростов н/Д, 1957.
  • На западном направлении. — М., 1959.
  • Против фальсификации истории второй мировой войны. Изд. 2-е. — М., 1960.
  • Сталинград. — М., 1961.
  • В начале войны. — М., 1965.
  • Годы возмездия. 1943—1945. — М., 1969.
  • Помни войну. — Донецк, 1971.
  • Дневники. Записки. Воспоминания. 1939—1946. — М., 2013.

Напишите отзыв о статье "Ерёменко, Андрей Иванович"

Примечания

  1.  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1739 Ерёменко, Андрей Иванович]. Сайт «Герои Страны».
  2. Ерёменко А. И. [militera.lib.ru/memo/russian/eremenko_ai_1/02.html В начале войны. Глава 2. Война началась.] — М.: Наука, 1965.
  3. Мартов В. Ю. [idiot.vitebsk.net/i41/mart41_3.htm Белорусские хроники, 1941 год. Глава 3. Смоленское сражение].
  4. Митчем С. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы. — Смоленск: Русич, 1999. — С. 289.
  5. Ерёменко А. И. В начале войны. — М.: Хранитель, 2006. — С. 425.
  6. [noev-kovcheg.ru/mag/2012-19/3508.html Армяне в «деле Лаврентия Берия»]. Проверено 31 марта 2013. [www.webcitation.org/6FcCSXGDL Архивировано из первоисточника 4 апреля 2013].
  7. 1 2 3 [[[s:Указ Президиума ВС СССР от 4.06.1944 о награждении орденами и медалями за выслугу лет в Красной Армии]] Награждён в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 04.06.1944 "О награждении орденами и медалями за выслугу лет в Красной Армии"]
  8. Еременко А. И. [books.google.com/books?id=oZaboeCyVUoC Годы возмездия. Боевыми дорогами от Керчи до Праги].
  9. [www.gorod.lv/novosti/55248/marshal_andrey_eremenko_grazhdanin_daugavpilsa Маршал Андрей Ерёменко — гражданин Даугавпилса].
  10. А. Кочуков. Москва: октябрь 1957-го/«Красная Звезда», 2003, 28 января.
  11. [www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/1004782 Письмо Г. К. Жукова В. Д. Соколову от 7 января 1964 года].
  12. Басов А., доктор исторических наук. Вступительная статья к книге К. К. Рокоссовского «Солдатский долг» (Москва, «Олма-пресс», 2001. — Стр. 9.

Литература

  • Абрамов А. У Кремлёвской стены. — М., 1974.
  • Дороги храбрых. — Донецк, 1967.
  • Командный и начальствующий состав Красной армии в 1940—1941 гг. Структура и кадры центрального аппарата народного комиссариата обороны СССР, военных округов и общевойсковых армий. Документы и материалы. — М.; СПб.: Летний сад, 2005.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1739 Ерёменко, Андрей Иванович]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Ерёменко, Андрей Иванович

Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.