Есаян, Сергей Арамаисович

Сергей Арамаисович Есаян
Սերգեյ Արամայիսի Եսայան
Дата рождения:	9 июня 1939(1939-06-09)
Место рождения:	Москва, СССР
Дата смерти:	22 января 2007(2007-01-22) (67 лет)
Место смерти:	Париж, Франция
Гражданство:	СССР СССР → Франция Франция
Жанр:	живопись, скульптура, сценография
Учёба:	Художественное училище памяти 1905 года

Сергей Арамаисович Есаян (9 июня 1939, Москва — 22 января 2007, Париж) — советский, французский художник, скульптор и сценограф армянского происхождения.

Биография

Сергей Есаян родился 9 июня 1939 года в Москве. Отец — Арамаис Михаилович Есаян, журналист, был арестован в конце 1938 года, за несколько месяцев до рождения художника, сослан в ГУЛАГ, где и скончался в 1943 году. Мать — Серафима Теодоровна Есаян, детский врач, работала в Москве, умерла в 1977 году.

Увлечение изобразительным искусством было ранним. Частые посещения Третьяковской галереи (семья жила в непосредственной близости от неё), общение с другом семьи — художником-миниатюристом Б. Ереминым и рассматривание чудом уцелевших альбомов репродукций и гравюр из конфискованной библиотеки отца, укрепили и развили это увлечение.

В художественное заведение Сергей Есаян поступает с уже достаточно определившимися художественными критериями. Студенческие годы (1954—1960), совпавшие с, так называемой, «оттепелью», с заново открытыми залами Музея западного искусства, с появлением первых альбомов Skira — проходят в интенсивнейшем навёрстывании опыта раннее запрещённых импрессионистов, мастеров русского и западного авангарда, в знакомстве с современными течениями мирового искусства. Параллельно занятиям в МОХУ памяти 1905 года, художник вольнослушателем посещает курсы по сценографии в ГИТИСе.

Жадный интерес к авангарду (во всем объёме: музыка, поэзия, живопись, театр) приводит к знакомству с Н. И. Харджиевым, А. Е. Крученых, Л. Ю. Брик.

Из стен училища Сергей Есаян выходит с ясным сознанием полного несовпадения своих творческих устремлений с установками официального искусства и, следовательно, невозможности существования профессиональным трудом.

Собственным творчеством он занимается дома (чем, кстати, объясняется «настольный» формат работ этого периода), зарабатывая на жизнь уроками рисунка и живописи, а также английского языка. Некоторое время работает в государственных реставрационных мастерских им. Грабаря. В эти годы бурного общения молодёжной богемы (ещё не называвшей себя ни «новым» ни «подпольным» авангардом) между старой и новой столицами (Москва-Ленинград) завязывается дружба с ленинградскими поэтами А. Хвостенко и А. Волохонским. В среде молодых учёных возникает интерес к «другому искусству». Таким образом первая персональная выставка С. Есаяна происходит в институте физических проблем в 1965 году.

С 1968 года художник занимает должность редактора одного из отделов журнала Декоративное искусство СССР, «редакции которого, — по словам А. Бродского, — удалось создать уникальный культурологический журнал, вокруг которого собрались не только художественные, но и научные силы — историки, философы, этнографы, исследователи-семиологи и т. д.»

Одновременно с работой в журнале, Сергей Есаян принимает активное участие в деятельности общества коллекционеров, в которое входили такие замечательные собиратели искусства, как Ф. Е. Вишневский, И. Г. Санович, Н. П. Пахомов, Я. Е. Рубинштейн и многие другие. Им было организовано несколько тематических выставок этого общества в залах художественного салона на Кузнецком мосту. С начала 1970-х годов художник работает в оборудованной им мастерской, пространство которой позволяет осуществить давно уже назревшую для него потребность к работе в скульптуре.

Отсутствие естественной современной художественной среды приводит к мысли о необходимости эмиграции. В январе 1979 г. Сергей Есаян с семьёй эмигрирует сначала в Австрию, затем во Францию. Вооружённый знанием горького опыта русской эмиграции, жизнь за границей он собирается строить без ностальгии и без иллюзий.

В мае 1979 года в Вене проходит его персональная выставка. В Париже художник поселился в июне 1979 года и с тех пор там он жил и работал: сначала в мастерской на Монпарнасе, затем в мастерской на аллее Дариюса Мийо.

Наряду с созданием серий холстов и скульптур в своей мастерской, С.Есаян с энтузиазмом отдается работе над декорациями и костюмами сначала для экспериментального стокгольмского театра «Шаразад», а затем и для других театров Швеции. Он неоднократно участвует в театральных семинарах, симпозиумах и фестивалях (Италия, США, Швеция). Но собственные художественные проекты требуют всего времени, и к 1990-м годам Есаян оставляет театральную деятельность. За эти годы проходит несколько его персональных выставок в Германии, Англии, Франции.

Сергей Есаян работает над сериями рельефов, большинство из которых были выставлены в Мраморном дворце Русского Музея в Петербурге, где в 2002 году состоялась выставка художника, охватывающая разные периоды его творчества.

Последующие годы посвящены проекту «Дом-виды-люди», объединяющему живописные, графические, скульптурные и рельефные формы творчества. Книга Serge Essaian, вышедшая в 2006 г. является отражением этой идеи.

Свою жизнь С. Есаян уместил в несколько строк автобиографической заметки:

«Я родился в 1939 году в Москве, городе, известном жителям под названием „порта пяти морей“, — название, в высшей степени романтическое для этой депрессивной столицы. Я жил в этом порту до 1979 г., когда почувствовал, что сыт и депрессией и романтизмом. В этом году, в возрасте 40 лет, я с семьёй эмигрировал во Францию и с тех пор живу в Париже. Моя мастерская находится около ностальгического парка Бют Шомон и недалеко от футуристического сада Ла-Виллет…».

Сергей Есаян скончался в Париже 22 января 2007 года. Похоронен на кладбище Монпарнас.

Манера работы

«Я работаю сериями, — поясняет С. Есаян свой метод работы в интервью с заведующим отделом современного искусства Русского Музея А. Д. Боровским, и в несколько извиняющемся тоне добавляет, — в смысле Бетховенских вариаций.» К серийной форме высказывания художник пришел давно. Вспоминая ранний период своего творчества, он говорит: «Завороженный когда-то жестом Эсфири, я бесконечно повторял рембрандтовскую композицию — то расширяя интерьер, осветляя фон, то наполняя задний план моими персонажами. Помню, что в одной из вариаций, я поставил стол с персонажами прямо на московскую улицу.» Анализ процесса работы над серией середины 80-х годов «В ожидании Шарлоты Кордэ» носит более развернутый характер: «меня волновала чисто пластическая задача — человек, одинокое тело, сросшееся с ванной, тело, ощущающее себя в пространстве, вдавленное в пространство безличного интерьера или выдавливаемое им за передний план… признаться, в процессе работы я совершенно забыл об „исходной точке“, последующая композиция провоцировала или отталкивалась предыдущей, и пульсация вариаций захватывала меня больше, чем исполнение отдельной картины.» Серии пульсируют не только внутри себя. Выход серий из рамок картин в скульптуру, возвращение их в плоскость холста с обогащенным, «прощупанным» мазком или спирально закрученным движением вокруг тела; распахнутость интерьеров, выпирание стен рельефов — домов — это тоже пульсация единого творческого процесса.

О своих рельефах — домах художник говорит: «это прежде всего скульптура, я устанавливаю и моделирую крупные массы, прежде, чем придать им законченный вид… в рельефах-домах я хочу видеть скорее икону дома, чем конкретный дом. То есть, дом идеальный в том смысле, в котором мыслил свои картины-города Пьетро дела Франческо и его последователи.» Не менее рано выявилась и другая характерная черта, определившая специфику его творчества, — это диалог с произведением искусства. «Думаю, что тема картины, как объекта живописного переживания, то есть с кистью в руках, занимала меня как Сезанна тема яблока… мне кажется, что для живописца (по крайней мере для молодого живописца) произведение живописи представляется реальностью ничуть не меньшей, чем окружающая его, „живая“ среда»" О творческой позиции С. Есаяна, А. Боровский говорит: «Коллективная самоидентификация вообще была ему чужда. Если у него и возникала временами потребность в „коллективных действиях“, он сам выбирал себе компанию — как правило, среди старых мастеров или живых классиков современного искусства. Здесь и только здесь он допускал мысль о возможности некой взаимораскрываемости, взаимодополняемости; то есть репрезентации своего видения мира в апелляции к видению иному, чужому. Взаимоотношения с этой инаковостью могли быть различными — диалогичными, конфликтными, любовно-восторженными. Однако неизменно это были отношения на равных — персональная ответственность, личный выбор, своя судьба.»

Театральные постановки

• 1981 — Scénographie et costumes pour la pièce "Doctor Dapertutto". Metteur en scène W. Carlson, Théâtre Sharazad. Stockholm. Suède. Représentée au théâtre du Rond Point, Paris.
• 1983 — Scénographie et costumes pour la pièce de A. Khvostenko "Agence de voyage ou le syndrome de Robinson". Metteur en scène W. Carlson, Théâtre Sharazad. Stockholm. Suède.
• 1985 — Scénographie pour la pièce «La cage des vierges». Théâtre de la ville de Säffle. Suède.
• 1986 — Scénographie pour la pièce "La victoire sur le soleil". Metteur en scène Arman Gatti. Toulouse. France.
• 1986 — Scénographie et costumes pour l’opéra-ballet "Balagantchik" (A. Blok). Musique de Yan Walgern. Opéra royal. Stockholm. Suède.
• 1987 — Scénographie et costumes pour l’opéra "La chatte anglaise" (H. de Balzac). Musique de Werner-Geints. Théâtre de la ville. Karlstadt. Suède.

Симпозиумы, семинары, фестивали

• 1980 — Participation au festival international "Théâtre du geste". Stockholm. Suède.
• 1981 — Participation au séminaire international "Meyerhold et le constructivisme".
• 1982 — Direction du séminaire de scénographie autour du projet "Le Maitre et Marguerite". Bologne. Italie
• 1983 — Workshop de scénographie à l’université de Yale. USA.
• 1983 — Workshop de scénographie lors du séminaire international "Pédagogie théâtrale". Stockholm. Suède.
• 1984 — Participation au projet "Théâtre perspectif". Exposition des esquisses théâtrales des décors et des costumes. Munich. Allemagne.
• 1987 — Participation au séminaire "Gontcharova et les ballets russes". Musée de San Antonio. USA.
• 1999 — Participation en tant que consultant à l’exposition "100 ans d’art graphique russe". Galerie de la Scala. Paris.
• 2003 — Consultant pour l’exposition "Les Russes" au Musée de Montmartre. Paris

Библиография

• Alexandre Zinoviev, A. Zamler, Sergej Essaian, catalogue de l’exposition, 1979.
• Henri Volokhonsky et Alexis Khvostenko, Fables (Басни), Paris, 1984. Illustrations et maquette du livre.
• H. Volokhonsky, R. Pevear et P. Schmidt, Llovers, Munich, C.S.A.A.S., 1987.
• Loïc Chotard, En attendant Charlotte Corday et autres baignoires révolutionnaires, Paris, 1988.
• H. Volokhonsky et A Khvostenko, Les champs urbains (Городские поля), Paris, 1991. Illustrations et maquette du livre.
• Xenia Bogemskaya, Têtes, catalogue de l’exposition, Paris, éditions Galerie de Buci, 2000.
• A. Borovsky, A. Stigalev, A. et I. Samarine, Serge Essaian au Palais de Marbre : peintures, sculptures, dessins, catalogue de l’exposition, Musée Russe, Saint-Pétersbourg, Palace Editions, 2002.
• Alexandre Borovsky et Xavier Fabre, Serge Essaian, maisons vues, gens, Paris, Fragments Editions, 2006.
• Alexandre Borovsky, Années russes. 1975 — 79, catalogue de l’exposition, Paris, éditions Galerie de Buci, 2008.
• Alexandre Borovsky et Irina Kronrod, Molloy et autres dos, catalogue de l’exposition, Paris, éditions galerie de Buci, 2009.
• Alexandre Borovsky et Vincent Delecroix, Baigneurs, plongeurs, etc., catalogue de l’exposition, éditions Paris, Galerie de Buci, 2010.
• Alexandre Borovsky, Serge Essaian, un hommage, catalogue de l’exposition, Paris, Sotheby’s, 2010.

Выставки

Персональные

• 1965 — Institut des problèmes physiques, Moscou, URSS.
• 1973 — Salon d’art, Moscou, URSS.
• 1979 — Mairie de Vienne, Autriche.
• 1980 — Galerie «Art et Décoration», Paris, France.
• 1981 — Galerie «Nikolenko», Paris, France.
• 1987 — Galerie «Era», Karlstadt, Suède.
• 1989 — Fondation Boden, Oppenhof et Schneider, Cologne, Allemagne.
• 1989 — Galerie «Anita Falber», Cologne, Allemagne.
• 1990 — Galerie «Oberlin», Strasbourg, France.
• 1993 — Galerie «Euros», Mulhouse, France.
• 1995 — Galerie «Axia», Londres, Royaume Uni.
• 2000 — Galerie de Buci, Paris, France.
• 2002 — Musée Russe, St Petersbourg, Russie.

Групповые

• 1977 — Biennale de Venise, Italie.
• 1980 — Première biennale internationale «L’Art et le papier», Touquet, France. (Médaille d’or).
• 1981 — Galerie «Le Point», Monte Carlo.
• 1981 — Maison d’artiste à Bergen, Autriche.
• 1988 — Exposition «Urbanisme et planification architecturale», Thiers, France.
• 1990 — «L’autre art», Galerie Tretiakov, Moscou, Russie.

Персональные посмертные

• 2008 — Exposition «Années russes», galerie de Buci, Paris, France.
• 2009 — Exposition «Molloy et autres dos», galerie de Buci, Paris, France.
• 2010 — Exposition «Baigneurs, plongeurs etc.», galerie de Buci, Paris, France.
• 2010 — Exposition «Serge Essaian, un hommage», Sotheby’s, Paris, France.

Ссылки

• [www.serge-essaian.com/ Serge Essaian. Официальный сайт]  (рус.),  (фр.),  (англ.)
• [www.dommuseum.ru/slovarx/person.php?id=5019 Российское зарубежье во Франции. 1919—2000 : биогр. словарь: в 3 т. / под. общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. — Наука: Дом-музей Марины Цветаевой, 2008—2010.]

Отрывок, характеризующий Есаян, Сергей Арамаисович

– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.