Есенберлин, Ильяс

Ильяс Есенберлин
Ілияс Есенберлин
Ильяс Есенберлин
Дата рождения:	10 января 1915(1915-01-10)
Место рождения:	Атбасар Целиноградская область
Дата смерти:	5 октября 1983(1983-10-05) (68 лет)
Место смерти:	Алма-Ата, Казахская ССР
Гражданство:	СССР
Род деятельности:	прозаик
Премии:
Награды:

Илья́с Есенбе́рлин (каз. Ілияс Есенберлин; 10 января 1915, Атбасар,— 5 октября 1983, Алма-Ата, Казахская ССР) — казахский писатель.

Биография

Ильяс Есенберлин родился в 1915 году в городе Атбасаре Акмолинской области. Его детство и молодость совпали с печально известными событиями 20-30 годов, когда весь народ пережил социальные потрясения, нищету, голод. Для Ильяса этот удар был вдвойне ощутим, так как он рано, в пять лет, остался круглым сиротой. Ильяса отдали в детский дом. Там будущий писатель писал стихи для стенгазет. После окончания начальной школы Ильяс уехал в Кызыл-Орду и стал учиться в интернате, затем устроился на работу в райисполком в городе Карсакпае. Летом в Карсакпай пришла разнарядка на курсы по подготовке в Горнометаллургический институт в Алма-Ате, и Ильяс стал студентом горного факультета. Он очень быстро стал заметным человеком в институте. Когда в 1937 году состоялся 1-й Чрезвычайный съезд Советов Казахстана, принимавший первую конституцию Казахской ССР, студент Есенберлин был избран делегатом этого съезда.

В 1940 году окончил Казахский горнометаллургический институт и его направили на работу в Джезказган, а осенью был призван в Красную Армию. Продолжил учебу в Рижском военно-политическом училище. Ушёл на фронт, в январе 1942 года тяжело ранен в ногу под Старой Руссой, год в госпитале в Костроме, в 1943 году комиссован по инвалидности и возвращается в Казахстан. Награждён двумя медалями — «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда».

До 1947 года работает инструктором в аппарате ЦК Компартии Казахстана. В конце войны Есенберлин женится на дочери расстрелянного в 1937 году наркома юстиции Хамзы Жусупбекова, привозит из АЛЖИРа тёщу, вдову репрессированного наркома. Тем самым попадает под колпак НКВД. И в 1949 году арестован и приговорён к 10 годам лагерей. Отбыл половину, которые провёл на строительстве Каракумского канала горным инженером по взрывным работам. По освобождении работает в Министерстве геологии Казахской ССР, затем начальником управления Берсугирской шахты. Если до ареста он писал стихи (поэмы «Айша» и «Султан» (1945) и сборник «Песни благородства» (1949), то потом перешёл на прозу («Повесть о человеке» (1957), «На берегу реки» (1960). С 1958 года — редактор сценарно-редакционной коллегии киностудии «Казахфильм», с 1962 года — редактор Казгослитиздата, с 1967 года — директор издательства «Жазушы», затем секретарь правления Союза писателей Казахстана (1971—1975). С 1975 года уходит на творческую работу, результатом которой стало 15 романов за 16 лет.

Творчество

С 1945 года Есенберлин публикует сборники стихов и поэм. Позже пробует себя в драматургии — пьеса «Борьба в горах» ставится в Республиканском театре юного зрителя. Переводит с русского на казахский произведения К. Д. Ушинского.

Пишет ряд соцреалистических романов: «Схватка» (1966) — о казахстанских инженерах (Государственная премия Казахской ССР 1968 года), «Опасная переправа» (1967) — о становлении советской власти в Казахстане, «Влюблённые» (1968).

Потом переходит на историческую тематику: три романа "Хан Кене (1969), "Заговоренный меч (1971) и «Отчаяние» (1973), составившие знаменитую трилогию «Кочевники», охватывающую события в казахской степи с XV по середину XIX века: формирование казахского народа, сложные взаимоотношения с Джунгарией, Китаем, Хивой, Бухарой, Российской империей.

Потом были еще романы «Прикрой своим щитом» (1974) — о первоцелинниках, «Золотые кони просыпаются» (1976), «Мангистауский фронт», «Завещание» (оба −1978), «Дальние острова» (1983), «Праздник любви» и «Радость белых лебедей» (оба −1984). Книга из трех романов под общим названием «Лодка, переплывшая океан», в которой повествуется о нравах казахской интеллигенции, долго не издавалась и вышла, как и ряд других, только после смерти писателя.

В 1979—1983 гг. писатель пишет трилогию «Золотая Орда», состоящую из романов «Шестиглавый Айдахар», «Шесть голов Айдахара» и «Гибель Айдахара» (Айдахар с казахского — дракон), повествующую об истоках казахской нации.

Книги писателя переведены на многие языки и изданы миллионными тиражами, точнее более 8 млн. экз.

Исторические романы Есенберлина являются значимым событием в культуре Казахстана.

Трилогия «Кочевники»

До Есенберлина в казахской литературе практически не было книг по истории народа. Дилогия Мухтара Ауэзова «Путь Абая» описывала жизнь казахского общества в XIX веке. А о кочевниках Великой Степи домонгольской эпохи, времен Чингисхана и Золотой Орды, о становлении в XV — XVI веках Казахского ханства и его многолетней борьбе с Джунгарией, о периоде присоединения казахских степей к России прочитать было негде.

Сам писатель вспоминал: «Задумал трилогию „Кочевники“ я еще в 1945 году. В 1960 году приступил к работе над тремя романами. Причина такой затяжной подготовки проста: исторический материал требует усидчивости и предельной пунктуальности автора».

В 1969 году вышел первый роман «Кахар» («Хан Кене» в переводе на русский) о последнем казахском хане Кенесары. Через два года — «Алмас Кылыш» («Заговорённый меч»), ещё через два — третий роман «Жанталас» («Отчаяние»). Все вместе они составили знаменитую историческую трилогию «Кошпендiлер» («Кочевники») в переводе Мориса Симашко, за что переводчик получил Госпремию Казахской ССР имени Абая 1986 года. Это целая эпопея о становлении и жизни казахского народа.

Трилогия была представлена на соискание Государственной премии СССР 1980 года, но коллеги из Союза писателей Казахстана написали подмётное письмо на автора в Комитет и книгу отложили в сторону.

Роман «Кочевники», впервые вышедший как трилогия в 1976 году, впоследствии был издан только на русском языке 12 раз общим тиражом 1,5 млн экземпляров, всего — на 30 языках мира 50 раз общим тиражом около 3 млн экземпляров (данные на 2005 год). Обложку к переизданному в 2004 году роману создал известный казахский художник Есенгали Садырбаев.

Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев сказал о романе следующее: «Центральное место в творчестве Ильяса Есенберлина занимает знаменитая трилогия „Кочевники“, которую отличают эпический размах, динамизм действия, живые и неповторимые образы выдающихся деятелей казахской истории, точный и выразительный язык». Позже он написал предисловие к английскому изданию книги — «The Nomads» (1998).

По мотивам эпопеи (третьего романа «Отчаяние») в 2005 году был выпущен исторический фильм «Кочевник».

Основные издания

• И. Есенберлин. Трилогия «Кочевники» (перевод М.Симашко), Москва,Советский писатель, 1978.
• Ильяс Есенберлин. Собрание сочинений в 5 томах, Алма-Ата, 1983.
• И. Есенберлин. Трилогия «Золотая Орда», Алматы, Фонд им. И.Есенберлина, 1999.
• И. Есенберлин. Трилогия «Кочевники», Алматы, Фонд им. И.Есенберлина, 2004.

Награды

• Орден Трудового Красного Знамени
• Орден «Знак Почёта»
• Медаль «За боевые заслуги»
• Медаль «За оборону Ленинграда»
• Лауреат Государственной премии Казахской ССР, 1968 год (за роман «Схватка»).

Память

• В столице республики Астане имеется улица И.Есенберлина.
• В Алматы именем Ильяса Есенберлина названа улица, проходящая между Центральным парком и зоопарком.
• На «доме писателей», где он жил, установлена мемориальная доска.
• Его именем названа известная гимназия № 25 в центре Алматы.
• В родном городе Есенберлина Атбасаре существует музей, посвященный его творчеству, а также установлена мемориальная доска на доме, где родился писатель. Эта улица также носит имя И.Есенберлина. Имя писателя присвоено школе-гимназии № 1.

Ссылки

• [www.litportal.ru/index.html?a=1606 Есенберлин: произведения, фото]
• [www.nklibrary.freenet.kz/elib/collect/statyii/pevecvelstepi.htm Статья к 90-летию со дня рождения писателя]
• [lit.kz/books/esenberlin-ilyas Читать произведения Есенберлина]

Отрывок, характеризующий Есенберлин, Ильяс

25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.