Фуруи, Ёсикити
| Ёсикити Фуруи | |
| 古井由吉 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Род деятельности: |
прозаик |
| Годы творчества: |
с 1968 |
| Направление: | |
| Премии: | |
Ёсикити Фуруи (яп. 古井 由吉 Фуруи Ёсикити?, 19 ноября 1937) — японский писатель и переводчик произведений Броха и Музиля, работа над которыми оказала ощутимое влияние и на его собственный стиль. Психологизм и интеллектуальная глубина этих австрийских писателей, нестандартно переосмысленные на почве японских традиций танка и рэнга, фольклора, эпистемологических теорий и обращённые к темам старости, отношений между мужчиной и женщиной и др., сформировали Фуруи-писателя, занимающего в современной японской литературе особое место. Основные сочинения: «Ёко» (杳子, 1970, премия Акутагавы), трилогия «Святость» (聖), «Гнездо» (栖), «Родители» (親); «Китайская роза» (槿, 1973, премия Танидзаки), рассказ «Холм Накаяма» (中山坂, 1987, премия Кавабаты) и др.
Биография
Родился в Токио в районе Минато. Окончил филологический факультет Токийского университета (отделение немецкой литературы) и аспирантуру при нём. После защиты диссертации преподавал в Университете Канадзавы и токийском Университете Риккё. Работая в последнем, начал переводы произведений Броха и Музиля, а также в 1968 году дебютировал в литературе сам с рассказом «В четверг» (木曜日に), за которым последовали другие произведения, обратившие внимание на начинающего писателя. В 1970 году за новеллу «Ёко», историю переживающей нервный срыв женщины, образ которой перекликался с подчёркнуто нереалистичными, даже фантастическими элементами, был удостоен премии Акутагавы. В том же году прекратил преподавательскую деятельность и посвятил себя литературному труду. Войдя в литературный мир, Фуруи был причислен к так называемому «поколению интровертов» японской послевоенной литературы. Близкие этому кругу авторов видные критики Сюн Акияма и Кодзин Каратани способствовали популяризации его работ.
За многие годы творчество Фуруи неоднократно меняло своё направление. Наиболее значимым из последних таких поворотов стало обращение к теме старости, подсказанное во многом личным опытом: в 1991 году писатель был госпитализирован с межпозвоночной грыжей и прооперирован. По мотивам этого двухмесячного пребывания в больнице были написаны «Записки оптимиста» (楽天記, 1992) и «Песнь седины» (白髪の唄, 1996), в которых Фуруи предстал зрелым мастером, в полном смысле полифонично соединившим антиномии разума и слабоумия, жизни и смерти, настоящего и прошлого, на грани которых балансирует приближающийся к своему концу человек. После получения в 1997 году за последнее из этих произведений премию Майнити, от всех последующих литературных наград отказался.
С 1977 года вместе с писателями Мэйсэй Гото, Хироси Сакагами, Юити Такаи и Сэндзи Курои возглавляет редакционный совет выпускаемого издательством «Хэйбонся» ежеквартального журнала «Литературный стиль» (文体), своего рода оплота литераторов «поколения интровертов», видным представителем которого является и он сам. С 1986 года входил в состав жюри премии Акутагавы, но в 2005 снял с себя полномочия, чтобы сосредоточиться на собственно своём творчестве. Часто выступает с публичным чтением произведений.
Напишите отзыв о статье "Фуруи, Ёсикити"
Ссылки
- [www31.ocn.ne.jp/~netbs/critique1.html Анализ произведений Фуруи] (яп.)
|
Это заготовка статьи о писателе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Фуруи, Ёсикити
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
