Гуревич, Ефим Наумович

	Ефим Наумович Гуревич
Принадлежность	СССР
Род войск	Артиллерия
Годы службы	1932 — 1971 годы
Звание	<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Командовал	129-й корпусной артиллерийский полк ; 3-й Ленинградский артиллерийский корпус ; Артиллерийский арсенал № 22 ; Учебный центр «Спецназ»
Сражения/войны	Великая Отечественная война

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Гуревич.

Ефим Наумович Гуревич (29 января 1910 года, Орёл — 6 ноября 1983 года, Коломна, Московская область) — советский военный деятель, Генерал-майор артиллерии (1959 год).

Начальная биография

Ефим Наумович Гуревич родился 29 января 1910 года в Орле.

Военная служба

Довоенное время

В мае 1932 года был призван в ряды РККА и направлен на учёбу в Московскую артиллерийскую школу имени Л. Б. Красина, после окончания которой в ноябре 1934 года был направлен в 3-й корпусной артиллерийский полк (Московский военный округ), дислоцированный в городе Шуя (Ивановская область), где служил на должностях командира взвода, курсового командира полковой школы, командира топобатареи и заместителя командира разведывательного дивизиона.

В октябре 1936 года был направлен на учёбу на артиллерийские курсы усовершенствования командного состава в Пушкине, которые закончил в июне 1937 года, а в ноябре того же года — на учёбу на специальное морское отделение в составе Военно-технической академии имени В. М. Молотова, однако в октябре 1938 года приказом наркома обороны Гуревич был переведён в Артиллерийскую академию имени Ф. Э. Дзержинского.

Великая Отечественная война

С началом войны Гуревич продолжил учёбу в академии и в августе 1941 года был назначен на должность помощника командира 838-го артиллерийского полка (291-я стрелковая дивизия), который принимал участие в ходе оборонительных боевых действий за Гатчину, а с сентября вёл боевые действия на Карельском перешейке. В январе 1942 года был назначен на должность заместителя командира по строевой части этого же полка. В боях был тяжело ранен в голову и контужен.

В июне 1942 года был назначен на должность начальника разведывательного отделения штаба артиллерии 23-й армии, а в октябре — на эту же должность в 55-й армии, которая вела оборонительные боевые действия в районе Колпино. В декабре того же года был назначен на должность начальника оперативного отдела штаба артиллерии Ленинградского фронта, а в августе 1943 года — на должность командира 129-го корпусного артиллерийского полка.

В составе Ленинградского контрбатарейного артиллерийского корпуса Гуревич возглавлял контрбатарейную группу Ораниенбаума, которая была создана с целью подавления артиллерийских батарей противника, обстреливавших Ленинград из района Беззаботное. Находясь на этой должности, принимал участие в ходе Ленинградско-Новгородской наступательной операции.

В мае 1944 года был назначен на должность начальника штаба 3-го Ленинградского артиллерийского корпуса, который принимал участие в боевых действиях в ходе Выборгско-Петрозаводской наступательной операции. С 26 по 30 октября Гуревич временно исполнял должность командира этого корпуса. Вскоре корпус принимал участие в ходе Восточно-Прусской, Восточно-Померанской и Берлинской наступательных операций.

Послевоенная карьера

После окончания войны находился на прежней должности в составе Ленинградского военного округа.

В январе 1951 года был назначен на должность командующего артиллерией 17-го стрелкового корпуса (Туркестанский военный округ), в октябре 1955 года — на должность начальника Артиллерийского арсенала № 22 Главного артиллерийского управления, а в феврале 1965 года — на должность начальника Учебного центра «Спецназ» (Московский военный округ).

Генерал-майор артиллерии Ефим Наумович Гуревич в марте 1971 года вышел в запас по болезни. Умер 6 ноября 1983 года в Коломне (Московская область).

Награды

Память

Напишите отзыв о статье "Гуревич, Ефим Наумович"

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 2. — С. 111—112. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Гуревич, Ефим Наумович

[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.

24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.