Ефремов, Иван Илларионович

Иван Илларионович Ефремов
Дата рождения	25 мая 1921(1921-05-25)
Место рождения	деревня Ленино, Хвастовичский район, Калужская область
Дата смерти	20 февраля 1993(1993-02-20) (71 год)
Место смерти	город Королёв, Московская область
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	артиллерия
Годы службы	1940—1972
Звание
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Иван Илларионович Ефремов (1921—1993) — полковник Советской Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1945).

Биография

Иван Ефремов родился 25 мая 1921 года в деревне Ленино (ныне — Хвастовичский район Калужской области). Окончил среднюю школу. В октябре 1940 года Ефремов был призван на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. В феврале 1942 года он окончил 2-е Владивостокское пехотное училище, затем курсы «Выстрел». С апреля 1943 года — на фронтах Великой Отечественной войны. Принимал участие в боях на Южном, 4-м и 3-м Украинском фронтах. Участвовал в освобождении Украинской ССР, Ясско-Кишинёвской операции. С апреля 1945 года капитан Иван Ефремов командовал дивизионом 489-го миномётного полка 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта. Отличился во время штурма Берлина.

16-25 апреля 1945 года во время наступления на Берлин дивизион Ефремова находился в боевых порядках 301-й стрелковой дивизии, поддерживая её действия. В тех боях артиллеристы дивизиона уничтожили 9 станковых, 4 ручных и 8 крупнокалиберных пулемётов, а также 1 орудие ПВО и более 150 немецких солдат и офицеров. Дивизион в тех боях подавил огонь 2 батарей артиллерии и 3 батарей миномётов, 2 орудий ПВО. Во время уличных боёв в Берлине Ефремов со своим дивизионом действовал впереди подразделений дивизии, уничтожил ряд опорных пунктов вражеского сопротивления. Так, 25 апреля на улице Шульцхофейштрассе в подвале одного из домов дивизион уничтожил около 50 немецких солдат и офицеров.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1945 года за «мужество, отвагу и героизм, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками» капитан Иван Ефремов был удостоен высокого звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» за номером 6716.

После окончания войны Ефремов продолжил службу в Советской Армии. В 1947 году он окончил курсы усовершенствования офицерского состава, в 1954 году — Военную артиллерийскую командную академию. В апреле 1972 года в звании полковника Ефремов был уволен в запас. Проживал в дачном посёлке Болшево (ныне — в черте города Юбилейный) Московской области, работал инженером Центрального НИИ машиностроения в Калининграде (ныне — город Королёв Московской области). Скончался 20 февраля 1993 года, согласно завещанию похоронен в родной деревне.

Был награждён двумя орденами Ленина, орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, двумя орденами Красной Звезды, рядом медалей.

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.
• Военный энциклопедический словарь РВСН. ‒ Москва, 1999.
• Поленков К. А., Хромиенков Н. А. Калужане — Герои Советского Союза. Калуга, 1963.

Отрывок, характеризующий Ефремов, Иван Илларионович

Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.