Ефремов, Михаил Григорьевич

Михаил Григорьевич Ефремов
М. Г. Ефремов. Военный советник в Китае. 1927.
Дата рождения	27 февраля (11 марта) 1897(1897-03-11)
Место рождения	Таруса, Калужская губерния, Российская империя
Дата смерти	19 апреля 1942(1942-04-19) (45 лет)
Место смерти	деревня Жары, Вяземский район, Смоленская область, РСФСР, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1915—1917 1918—1942
Звание
Командовал	33-я отдельная стрелковая дивизия, Вторые Московские командные пехотные курсы, 19-я Тамбовская стрелковая дивизия, 18-я Ярославская стрелковая дивизия, 3-й стрелковый корпус, 12-й стрелковый корпус, Приволжский, Забайкальский, Орловский, Северо-Кавказский и Закавказский военные округа, 21-я армия, 10-я армия, 33-я армия, Центральный фронт
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Великая Отечественная война
Награды и премии

Михаи́л Григо́рьевич Ефре́мов (27 февраля (11 марта) 1897 года — 19 апреля 1942 года) — советский военачальник, полководец Гражданской войны, Великой Отечественной войны, Герой Российской Федерации (1996; посмертно), генерал-лейтенант (1940).

В годы гражданской войны организовал успешный рейд бронепоездов на Баку, столицу Азербайджанской Демократической Республики, что способствовало быстрому падению АДР и установлению советской власти в республике. Руководил действиями 33-й армии на Наро-Фоминском направлении при обороне Москвы в 1941 году. Трагически погиб (по официальной версии — застрелился) во время неудачного контрнаступления в рамках Ржевско-Вяземской операции в 1942 году.

Биография

Ранние годы

Михаил Григорьевич Ефремов родился 27 февраля (11 марта) 1897 года в городе Тарусе Калужской губернии (ныне Калужской области) в семье бедных мещан. Русский. В детстве помогал отцу по хозяйству на мельнице, пока его не приметил московский купец Рябов. Михаил вначале работал подмастерьем на мануфактурной фабрике Рябова в Москве в Большом Воскресенском переулке. Затем поступил учеником к мастерам-гравёрам, и спустя некоторое время — на Пречистенские рабочие курсы. Шестилетнее обучение на курсах совпало с событиями 1905—1907 годов, в которых он участия не принимал.

Начало военной карьеры

В русской императорской армии с сентября 1915 года. Вначале попал в 55-й запасной полк, однако вскоре был откомандирован в город Телави (Грузия) в школу прапорщиков. Весной 1916 года окончил Телавскую школу прапорщиков и был направлен в действующую армию.

Боевое крещение принял в рядах тяжёлого артиллерийского дивизиона на Юго-Западном фронте. В его составе участвовал в Брусиловском прорыве в Галиции. Военная служба нравилась Михаилу, а он сам пользовался уважением среди подчинённых: на батарее его за глаза называли «наш прапор». На фронте его и застали волнения: в войсках убивали офицеров и братались с противником, солдаты массово покидали позиции и дезертировали.

В годы Гражданской войны

Вскоре Михаил вернулся в Москву, где начал работать на заводе. В это время на улицах Москвы начали происходить вооружённые столкновения между сторонниками советской власти и временного правительства. В феврале 1918 года Михаил записался бойцом в один из замоскворецких рабочих отрядов, а затем был назначен инструктором 1-го Замоскворецкого красногвардейского отряда. В его составе участвовал в Октябрьском вооружённом восстании в Москве.

Летом 1918 года М. Г. Ефремова назначили командиром роты 1-й Московской пехотной бригады, и в дальнейшем его судьба была связана именно с пехотой. Командовал батальоном, сводным отрядом под Новохопёрском. В 1919 году в разгар боёв под Царицыном вступил в ВКП(б) по рекомендации председателя Временного военно-революционного комитета Астраханского края С. М. Кирова.

Во время гражданской войны воевал на Южном и Кавказском фронтах, прошёл путь от командира роты до командира корпуса. Успешно командовал отрядом из четырёх бронепоездов 11-й армии (командарм М. К. Левандовский) в Бакинской операции 1920 года, за что был награждён орденом Красного знамени и орденом Красного знамени Азербайджанской ССР № 1 (с гравировкой на обороте «Тов. М. Г. Ефремову за Баку. 1920 г.») . В приказе Революционного комитета Азербайджанской ССР в качестве основания награждения указывалось: «за взятие города Баку и за молниеносный смертельный удар, нанесённый в сердце буржуазного мусаватского правительства Азербайджана». Одновременно Реввоенсовет 11-й армии наградил его именной золотой саблей, а ревком Азербайджанской ССР подарил ему хрустальную вазу, оправленную драгоценными камнями. Второй орден Красного Знамени АССР он получил с гравировкой «За Ганджу».

В 1920 году окончил Высшие военно-академические курсы. С февраля 1921 года командовал 33-й отдельной стрелковой дивизией, которая дислоцировалась под Пятигорском и Кисловодском. В феврале 1921 года 33-я дивизия М. Г. Ефремова совместно с отрядом осетинских партизан перешла через снега Мамисонского и Гебского перевалов Кавказского хребта и атаковала грузинские меньшевистские войска. Вскоре в Грузии вспыхнуло большевистское восстание, а 33-я дивизия занялась патрулированием дорог.

С июля 1921 года — начальник Вторых Московских командных пехотных курсов, с февраля 1924 года — помощник командира и начальник политотдела 14-й стрелковой дивизии. С апреля 1924 года командовал 19-й Тамбовской стрелковой дивизией.

• Red Army in Baku.jpg

  Баку. Бойцы Красной Армии вступают в город. 1920 год

• Mikhail Efremov during the Civil war.jpg

  М. Г. Ефремов в годы Гражданской войны.

• Mikhail Efremov and Kliment Voroshilov.jpg

  Два друга: М. Г. Ефремов (слева) и К. Е. Ворошилов. 1924 год.

Межвоенные годы

В 1927 году в должности военного советника находился в командировке в Китае, где познакомился с В. К. Блюхером. Через год после возвращения из Китая в июле 1928 назначен командиром 18-й Ярославской стрелковой дивизии. В 1928 году окончил курсы высшего начальствующего состава РККА, в 1930 году — особый факультет единоначальников Военно-политической академии имени М. Г. Толмачёва, а в 1933 году — Военную академию имени М. В. Фрунзе.

Климент Ефремович! Последнее моё слово к Вам. Пусть оно будет и к тов. Сталину. Я перед партией Ленина-Сталина, перед страной, советским правительством совершенно чист. Отдавал жизнь за твердыни Советской власти и в годы Гражданской войны, и в национально-освободительной войне китайского народа против империалистов… Если верите мне, то спасите от клеветы врагов народа. Их клевета, возведённая на меня, ни одним фактом не подтвердится…

выдержка из письма Клименту Ворошилову
от 17 апреля 1938 года

С марта 1931 года — командир и военком 3-го стрелкового корпуса, с декабря 1933 — 12-го стрелкового корпуса Приволжского военного округа. В 1935 году получил звание комдива.

В 1937 избран депутатом Верховного Совета СССР первого созыва. С мая 1937 года — командующий войсками Приволжского военного округа, с ноября 1937 года — Забайкальского военного округа, с июля 1938 года — Орловского военного округа, с июня 1940 — Северо-Кавказского военного округа и с августа 1940 года — Закавказского военного округа.

В 1938 году был срочно вызван в Москву, где был поселен в гостинице «Москва» и взят под домашний арест сотрудниками НКВД по подозрению в связях с «врагом народа» Тухачевским. Допросы длились два с половиной месяца. На устроенной ему очной ставке с бывшим командующим Приволжским военным округом П. Е. Дыбенко узнал, что якобы был завербован им в Куйбышеве в апреле 1937 года. 17 апреля 1938 года от безысходности написал письмо с просьбой о помощи Ворошилову, через месяц — А. И. Микояну, бывшему соратнику по рейду на бронепоездах в Баку. Наконец, после допроса в присутствии Сталина был освобождён. (По утверждению сына Микояна Серго об отце, «освобождение командарма Ефремова — это прямая его заслуга».) 7 октября 1938 года утверждён членом Военного совета при народном комиссаре обороны СССР.

Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 4 июня 1940 года М. Г. Ефремову присвоено воинское звание генерал-лейтенант. В январе 1941 года назначен 1-м заместителем генерал-инспектора пехоты Красной Армии.

В годы Великой Отечественной войны

Внешние изображения
	[reibert.info/forum/attachment.php?attachmentid=126322&d=1228394222 Командующий 33-й армией М. Г. Ефремов.]. [www.webcitation.org/67OT9XPN5 Архивировано из первоисточника 4 мая 2012]. 1942.
	[reibert.info/forum/attachment.php?attachmentid=126321&d=1228394222 М. Г. Ефремов.]. [www.webcitation.org/67OTA1P30 Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].

В начале Великой Отечественной войны генерал-лейтенант М. Г. Ефремов назначен командующим 21-й армией, которая в составе Западного фронта вела ожесточённые бои на могилёвском направлении. В конце июля соединения армии приковали к себе значительные силы немецких войск и задержали их продвижение к Днепру. 7 августа 1941 года назначен командующим войсками Центрального фронта. До конца августа войска фронта под руководством М. Г. Ефремова сдерживали наступление противника, не давая ему нанести удар во фланг и тыл Юго-Западного фронта. В сентябре назначен заместителем командующего Брянским фронтом. С 1 по 17 октября 1941 года — возглавляет 10-ю армию. С октября 1941 года командующий 33-й армией.

Ликвидация Наро-Фоминского прорыва

В конце ноября — начале декабря 1941 года 33-я армия генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова занимала оборону в условиях непосредственного соприкосновения с противником в полосе 32 км по реке Нара. Армия испытывала недостаток сил и средств. Севернее оборонялась 5-я армия генерал-лейтенанта артиллерии Л. А. Говорова (полоса 50 км), а южнее — 43-я армия генерал-майора К. Д. Голубева (полоса 32 км) .

1 декабря 1941 года командование группы армий «Центр» (генерал-фельдмаршал фон Бок) предприняло очередную попытку фронтального прорыва к Москве в районе Апрелевки (в 25 км к юго-западу от Москвы). Перед 20-м армейским корпусом командованием 4-й полевой армии была поставлена задача — ударами из районов Звенигорода и Наро-Фоминска в направлении Кубинка и Голицыно расчленить и уничтожить войска 5-й и 33-й армий, и в дальнейшем, действуя вдоль Киевского и Минского шоссе, выйти к Москве.

Внешние изображения
	[vladimir-safir.narod.ru/pict/35big.jpg Действия немецких войск 1 декабря 1941.]. [www.webcitation.org/67OTAV3As Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].

Утром 1 декабря после сильной артиллерийской и авиационной подготовки немцы начали наступление. В полосе 5-й армии в районе Звенигорода 78-я и 252-я пехотные дивизии продвинулись только на 1,5-4 км и перешли к обороне. Но северо-западнее Наро-Фоминска немецкие 292-я и 258-я пехотные дивизии, используя более чем пятикратное превосходство в силах, прорвали оборону 222-й стрелковой дивизии 33-й армии в районе Таширово, деревня Новая и, введя в прорыв до 70 танков с мотопехотой, к 14:00 вышли на шоссе Наро-Фоминск—Кубинка. К 12:30 2 декабря основные силы противника — 478-й пехотный полк с 15-ю танками — прошли Юшково и заняли Петровское и Бурцево.

Для разгрома прорвавшихся немцев М. Г. Ефремовым была создана танковая группа (5-я танковая бригада, 136-й и 140-й отдельные танковые батальоны) с приданной 18-й стрелковой бригадой под командованием полковника М. П. Сафира. Командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков отдал приказ М. Г. Ефремову:

Командарму-33 Ефремову.

Приказываю группой… в составе 18 СБР, двух лыжных батальонов, одного танкового батальона и дополнительно 15 танков, одного полка ПТО, усилив её артиллерией РС, нанести удар по противнику в направлении Юшково. Иметь дальнейшей задачей стремительно наступать в направлении Головеньки и восстановить положение. Удар нанести с утра 3.12.

Руководство группой возложено лично на Вас.

— Жуков.

С целью выполнения приказа Г. К. Жукова, оперативной группой 33-й армии, которую возглавлял генерал-лейтенант М. Г. Ефремов (его командный пункт находился в районе платформы Алабино), были разработан план действий по уничтожению прорвавшегося противника. В эту группу входили начальник автобронетанковых войск армии полковник М. П. Сафир и заместитель начальника штаба армии полковник С. И. Киносян. Непосредственное руководство боем 2 декабря М. Г. Ефремов возложил на полковника М. П. Сафира, поставив ему задачу «полностью восстановить первоначальное положение». По воспоминаниям М. П. Сафира, в операции принимало участие около 120 танков, стрелковая бригада, полк НКВД и два лыжных батальона.

В течение 2 декабря 136-й отдельный танковый батальон и части 76-го стрелкового полка НКВД с переменным успехом выбивали немцев из Петровского. 3 декабря при поддержке 18-й стрелковой бригады танкисты, успешно применив танковую контратаку с десантом пехоты, завершили разгром 478-го пехотного полка противника, который понеся тяжёлые потери, был вынужден отступить. «Удар наших частей 3 декабря в районе Юшково был настолько силен и неожидан для немцев, что они уже 4 декабря с утра, отказавшись от выхода на Можайское шоссе… поспешно отходили в исходное положение…» После успешных действий 3-4 декабря, командующий 33-й армией М. Г. Ефремов принял решение развить успех:

Боевой приказ 09/ОП

КартаЮ00004.12.41

Для довершения полного разгрома остатков противника ПРИКАЗЫВАЮ:

18[-й] СБР стремительным ударом окружить и уничтожить остатки противника… овладеть рубежом Мякишево… (иск.) Таширово, прочно его удерживать.

Группе полковника Сафир… — окружить и уничтожить остатки противника в р[айо]не Пионерлагерь.., овладеть Таширово и прочно удерживать за собой переправу через р. Нара.

Командиру 1 гв. МСД [полковник А. И. Лизюков] совместными действиями с группой полковника Сафир уничтожить противника, проникшего на левый берег р. Нара и полностью восстановить прежнее положение. Командиру 222[-й] СД [полковник Ф. А. Бобров] к исходу 5.12.41 г. занять р[айо]н Иневка… К 17.00 5.12. привести части дивизии в полную боевую готовность. КП Головеньки.

— Командующий 33[-й] армии генерал-лейтенант Ефремов.

Таким образом, танковая группа 33-й армии, разгромив 3-5 декабря немецкую наступательную группировку, восстановила положение на реке Нара. Генерал-лейтенант Ю. А. Рябов (помощник полковника М. П. Сафира в 33 армии с августа 1942 года) позднее оценивал эту ситуацию следующим образом: «Попади мы в подобную историю, не могу представить — кто бы дал приказ отойти обратно на 25 км? Уверен, что по нашей „методике“ никто из такой ловушки живым бы не ушёл — всех бы положили, но приказа на отступление не дали».

Ржевско-Вяземская операция

После ликвидации Нарофоминского прорыва в ходе начавшегося 6 декабря 1941 года контрнаступления под Москвой 33-я армия к 26 декабря полностью освободила Наро-Фоминск, 4 января 1942 года — Боровск и 19 января — Верею. К этому времени 33-я армия нуждалась в пополнении личным составом, техникой и боеприпасами. Поэтому полной неожиданностью был приказ, полученный 17 января 1942 года от командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова, наступать на Вязьму.

В ходе Ржевско-вяземской операции наступление войск Западного фронта (33-й армии, 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и 4-го воздушно-десантного корпуса) на Вязьму, начавшееся 26 января во взаимодействии с 11-м кавалерийским корпусом Калининского фронта, успеха не имело. Противник нанёс сильные контрудары по коммуникациям выдвинувшихся вперёд 33-й, 39-й и 29-й армий, войска которых вынуждены были в начале февраля перейти к обороне.

28 января Г. К. Жуков написал на командующего 33-й армией весьма нелестную характеристику. В частности, в ней было следующее:

Оперативный кругозор крайне ограничен. Во всех проведенных армией операциях неизменно нуждался в постоянном жестком руководстве со стороны командования фронта, включительно тактического применения отдельных дивизий и расположения командного пункта армии. Приказы выполняются не в срок и не точно. Приходится все время подстегивать, за что имеет выговор в приказе.

Итог характеристики был неутешительным: «Должности командующего армией не вполне соответствует. Целесообразно назначить командующим войсками внутреннего округа». Это при том, что отрицательные характеристики вообще были редкостью.

В течение второй половины февраля и марта 1942 года 43-я армия безрезультатно пыталась пробить коридор к 33-й армии. Навстречу прорывающимся частям группы Белова 14 апреля наступала 50-я армия Западного фронта. Но уже 15 апреля, когда до окруженной армии Ефремова оставалось не более 2 километров, немцы отбросили части 50-й армии, и наступление захлебнулось. По мнению офицеров оперативного управления Генерального штаба, «… армия бросалась в глубокий тыл противника на произвол судьбы.»

Г. К. Жуков приказал Ефремову прорываться через партизанские районы в общем направлении на Киров, то есть его части должны были пройти около 180 км. Генерал-лейтенант М. Г. Ефремов, считая, что путь на Киров слишком длинен для его утомленной группы, обратился по радио непосредственно в Генштаб с просьбой разрешить ему прорваться по кратчайшему пути — через реку Угру. Г. К. Жукову тут же позвонил И. В. Сталин и спросил, согласен ли он с предложением Ефремова. Жуков ответил категорическим отказом. Но Сталин сказал, что Ефремов опытный командарм и что надо согласиться с ним. Сталин приказал организовать встречный удар силами фронта. Такой удар был подготовлен и осуществлен 43-й армией, однако действий со стороны группы генерала М. Г. Ефремова не последовало. Согласно воспоминаниям Г. К. Жукова, немцы обнаружили части Ефремова при движении к реке Угре и разбили его. Однако как отмечает В. М. Сафир, «с самого начала группа действовала в окружении и „обнаруживать“ её никто не собирался, так как огневое воздействие на неё со стороны немцев практически не прекращалось». Неблагоприятный исход этой операции был изначально предопределен тем, что «… командующий Западным фронтом… направлял одно указание за другим, но указания эти никакими дополнительными силами и средствами не подкреплялись…» В частности, Г. К. Жуков отдал приказ убрать 2 февраля 1942 года 9-ю гвардейскую стрелковую дивизию генерал-майора А. П. Белобородова (около 10 тыс. человек) с основной снабжавшей ефремовцев магистрали и передать её в состав 43-й армии, дав тем самым противнику возможность рассечь соединения 33-й армии.

Изнурительные бои, нехватка продовольствия и практически отсутствие боеприпасов измотали армию. Поняв катастрофичность положения, Ставка ВГК прислала за М. Г. Ефремовым самолёт. Однако он отказался покидать своих измученных солдат и отправил на самолёте боевые знамена своей армии и раненых солдат.

Обстоятельства и место гибели

С вечера 13 апреля всякая связь со штабом 33-й армии теряется. Армия перестаёт существовать как единый организм, и отдельные её части пробиваются на восток разрозненными группами. 19 апреля 1942 года в бою командарм М. Г. Ефремов, сражавшийся как настоящий герой, был тяжело ранен (получив три ранения) и, не желая попасть в плен, когда обстановка стала критической, вызвал свою жену, служившую у него мединструктором, и застрелил её и себя. Вместе с ним погибли командующий артиллерией армии генерал-майор П. Н. Офросимов и практически весь штаб армии. Современные исследователи отмечают высокий дух стойкости в армии:

Внешние изображения
	[vladimir-safir.narod.ru/pict/53big.jpg Район гибели М. Г. Ефремова.]. [www.webcitation.org/67OTBGGNP Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
	[reibert.info/gallery/v/foto_album/9/0082.jpg.html Тело генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова.]. [www.webcitation.org/67OTBohoB Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
	[reibert.info/forum/attachment.php?attachmentid=126323&d=1228394222 Альтернативная фотография.]. [www.webcitation.org/67OTD2F49 Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].

Ни свидетельства выживших, ни немецкие трофейные документы не обнаруживают ни одного факта коллективной сдачи в плен. Не сдавались до последнего. О том же, как выполнялся во время прорыва пункт 8-й инструкции, свидетельствуют такие факты. Когда разрозненные группы теряли надежду на выход и командир стрелялся, тут же на поясных ремнях вешались солдаты…

Нашли тело М. Г. Ефремова первыми немцы, которые, испытывая глубокое уважение к мужественному генералу, похоронили его с воинскими почестями в селе Слободка 19 апреля 1942 года. 268-я пехотная дивизия 12-го армейского корпуса зафиксировала на карте место гибели генерала, отчет попал после войны американцам и до настоящего времени находится в архиве NARA. По свидетельству генерал-лейтенанта Ю. А. Рябова (ветеран 33-й армии), тело командарма принесли на жердях, но немецкий генерал потребовал, чтобы его переложили на носилки. При похоронах он приказал выставить пленных из армии Ефремова перед немецкими солдатами и сказал: «Сражайтесь за Германию так, как сражался Ефремов за Россию». По воспоминаниям немецкого полковника Артура Шмидта:

Русские несли тело своего генерала на самодельных носилках несколько километров. Документов при нём не было. Я приказал похоронить его на площади. Могилу рыли русские военнопленные и местные жители.

Никаких эксцессов не было.

Я сказал, что доблестная армия фюрера с уважением относится к такому мужеству. По моему приказу на могилу установили табличку с русским и немецким текстом.

Сразу после освобождения села в марте 1943 года на могиле генерала была установлена пирамидка с красной звездой. При эксгумации в 1943 году на генерале была обнаружена золотая запонка, которую немцы не тронули. Она долгое время хранилась как семейная реликвия, пока не была передана в музей.

В 1943 году останки М. Г. Ефремова были торжественно перезахоронены в городе Вязьме на Екатерининском кладбище. В 1946 году на одной из площадей Вязьмы, названной в честь генерала, был установлен памятник работы скульптора Е. В. Вучетича.

Указом Президента Российской Федерации от 31 декабря 1996 года «за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов» генерал-лейтенанту Ефремову Михаилу Григорьевичу посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.

Версия о предательстве в окружении командарма

Некоторые исследователи сходятся на мнении, что шансы на успешный выход генерала М. Г. Ефремова и его армии были низкими из-за предательства. В частности отмечается, что согласно немецким документам оборона перед 43-й армией, прорывавшейся к окружённой 33-й армии, имела характер опорных пунктов, то есть была не сплошной, а очаговой. В нужный момент на угрожающие участки перебрасывались мобильные группы и более крупные подразделения. Но именно за группой генерала неотступно следовала группа спецназначения из полка «Бранденбург 800», как будто немцы заранее знали о том, что именно здесь нужно ждать прорывающихся.

По свидетельству начальника разведки 1-го гвардейского кавалерийского корпуса полковника А. К. Кононенко, местоположение командарма выдал некто Бочаров, ранее сдавшийся немцам в плен. Эти данные Кононенко узнал после того, как во второй половине мая Бочаров попал к кавалеристам в плен.

Отмечается, что из окружения при странных обстоятельствах вышли помощник прокурора 33-й армии военюрист 1-го ранга А. А. Зельфа и главный хирург армии профессор И. С. Жоров, а начальник особого отдела капитан госбезопасности Д. Е. Камбург без согласования с командармом застрелил начальника связи армии полковника Н. К. Ушакова якобы за потерянную рацию в тот момент, когда группа наконец-то оторвалась от автоматчиков из подразделения «Бранденбург 800».

Без ответа остаётся и вопрос, почему смертельная рана у командарма оказалась в области правого виска, тогда как он был левша. Возможно, что левая рука была ранена и Ефремов стрелялся правой.

Выход отдельных групп ефремовцев из окружения продолжался до мая. Из всех относительно крупных групп, пробивавшихся с боем из окружения, не вышла только группа командарма.

Исследование причин неудачи 33-й армии

После гибели 33-й армии и М. Г. Ефремова вина была возложена на некоторых окружённых военачальников. 6 апреля 1942 года «за бездеятельность при выходе дивизии из окружения» фронтовым военным трибуналом (приговор № 411) был приговорен к расстрелу командир 329-й стрелковой дивизии полковник К. М. Андрусенко. Однако определением № 02028-9029 Военной коллегии Верховного суда СССР приговор был заменён на «10 лет лишения свободы с отправкой в действующую армию» и К. М. Андрусенко был назначен командиром 115-й стрелковой бригады. Г. К. Жуков полагал что ответственность за окружение армии лежит на её командарме. В документе, подписанном Г. К. Жуковым говорилось: «… Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виноват в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков.»

3. Западный фронт не создавал кулака в виде крупной мощной группировки из всех родов войск на решающем направлении, при помощи которого решал бы задачу крупного оперативного размаха. Силы и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками. Они оставались голой ненужной бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляли собой ценного оперативного документа. А та торопливость, которую проявляло командование Западным фронтом, передавалась в войска и приносила большой вред делу.

Выдержка из [ru.wikisource.org/wiki/Операция_33_и_43_армий_на_вяземском_направлении доклада об операции 33-й и 43-й армий Западного фронта в январе-апреле 1942 года]

В то же время в докладе Оперативного управления Генерального штаба Красной Армии об операции 33-й и 43-й армий Западного фронта указаны явные просчёты командования Западным фронтом, допущенные в ходе Ржевско-Вяземской операции. Бывший (в 1941 году) начальник разведки 1-го гвардейского кавалерийского корпуса полковник А. К. Кононенко считает, что Г. К. Жуков действовал безграмотно: для выполнения поставленной задачи необходимо было сосредоточить все силы и средства фронта на участке 33-й армии, однако они были распылены по всему фронту для нанесения удара «растопыренными пальцами», по пяти различным направлениям. Затем Жуков категорически запрещал 33-й армии прорываться на соединение с группой генерала Белова, лишив их возможности объединить свои усилия (а когда разрешение было получено, было уже слишком поздно). При этом сам Г. К. Жуков признал допущенную ошибку, заключавшуюся в переоценке возможностей своих войск и недооценке противника.

Различными исследователями утверждается, что отношение Г. К. Жукова к М. Г. Ефремову было негативным. По мнению В. М. Сафира, воспоминания Г. К. Жукова, касающиеся М. Г. Ефремова и прорыва 33-й армии к Вязьме, носят предвзятый и необъективный характер, порой просто искажающие действительность:

Планируемая операция по созданию для немцев первого «котла» с задачей завершить разгром вражеской группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала Клюге окончилась гибелью практически всех главных сил 33-й армии — четырёх дивизий: 113, 160, 338 и 329-й СД (последняя дивизия в начале операции была отсечена немцами от армии и попала в зону действий 1-го гв. кав. корпуса генерал-майора П. А. Белова, однако 4 марта несколько подразделений 329-й СД без материальной части сумели пробиться к окруженным войскам 33-й армии). И хотя Г. К. Жуков первоначально возражал против этой операции, однако к исполнению её принял, тем самым взяв на себя всю ответственность за её проведение. Стремясь уменьшить масштабы крупной неудачи, в официальных документах длительное время окруженные части 33-й армии именовались «ударной группой», «Западной группой армии», «Группой генерала Ефремова» и т. п.

В то же время в книге Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления» М. Г. Ефремов назван «талантливым и храбрейшим военачальником», «дравшимся как настоящий герой».

Ефремов и другие окруженцы

Генерала М. Г. Ефремова сравнивают с другими генералами. Например, с генералом А. А. Власовым. Поначалу их судьбы сложились очень похоже: оба командовали армиями, и 2-я ударная, и 33-я ушли в глубокий прорыв, затем обе были отрезаны и окружены. Однако дальше генерал А. А. Власов сдался в плен, изменил присяге и служил вермахту, а М. Г. Ефремов оружие не сложил и последний патрон истратил по назначению, выбрав между жизнью и честью — последнее. Вышедшие из окружения под Спасской Полистью и Мясным Бором вскоре оказались в фильтрационных лагерях, а некоторые были расстреляны. И если на бойцов 2-й ударной смотрели через призму предательства А. А. Власова, то М. Г. Ефремов своей смертью «обелил даже тех малодушных, которые дрогнули в трудную минуту и бросили своего командующего, чтобы спастись в одиночку». Вышедшие из окружения бойцы 33-й армии были награждены в мае 1942 года: командиры были удостоены ордена Красного Знамени, а рядовой и начальствующий состав — орденами Красной Звезды или медалями.

Обороной Вязьмы руководил командующий 9-й армией генерал Вальтер Модель, который основное время проводил на передовой, непосредственно в воюющих частях. Его приезд в Слободку мог совпасть с похоронами погибшего генерала М. Г. Ефремова. Также по другим версиям, здесь могли быть полковник Артур Шмидт (начальник штаба 5-го армейского корпуса, позднее генерал-лейтенант, начальник штаба 6-й полевой армии фельдмаршала Ф. Паулюса) или генерал-лейтенант Густав Шмидт, командир 19-й танковой дивизии, которая в этот период действовала против окружённой группировки 33-й армии. Известно, что и Вальтер Модель, и Густав Шмидт покончили с собой, окружённые противником — Модель в Рурском районе союзниками, а Шмидт — под Белгородом советскими войсками.

33-я армия М. Г. Ефремова держалась практически столько же, что и 6-я армия Ф. Паулюса в Сталинградском котле. В немецкую 6-ю армию входило 13 дивизий, в которых насчитывалось около 270 тыс. человек, 3 тыс. орудий и миномётов, и около 500 танков. Но командование и штаб 6-й армии во главе с Паулюсом в итоге сдались в плен. Всего в ходе советской операции «Кольцо» в плен были взяты более 2500 офицеров и 24 генерала 6-й армии. В то же время, за два с половиной месяца боёв (со 2 февраля) личный состав 33-й армии уничтожил 8700 солдат и офицеров противника, 24 танка, 29 орудий и другую военную технику. На начало апреля в 33-й армии числилось 11 500 человек. Безвозвратные потери 33-й армии за период окружения составили более 8000 человек, в том числе во время выхода из окружения — около 6000 бойцов и командиров. Прорваться к своим войскам в составе небольших групп смогли всего 889 человек.

Память

Внешние изображения
	[www.warheroes.ru/hero/hero.asp?id=713 Бюст в Военно-историческом музее г. Самары].
	[www.warheroes.ru/hero/hero.asp?id=1561 Памятник в г. Наро-Фоминск Московской области.]. Фото Георгия Бойцова. Июнь 2006.

• В 1946 году в Вязьме на площади, носящей имя М. Г. Ефремова, командарму поставлен величественный памятник работы Е. В. Вучетича. Ходят слухи, что он был отлит из гильз, собранных в Смоленской и Калужской областях.
• В городе Вязьма, где похоронен М. Г. Ефремов, в его честь названа средняя школа № 5. В школе открыт музей легендарного командарма.
• Музей, посвящённый памяти генерала Ефремова и воинов 33-й армии, открыт в помещении Дома культуры села Климов Завод Юхновского района Калужской области.
• Имя М. Г. Ефремова носит одна из улиц в центре Москвы и Наро-Фоминска, где ему установлен мемориальный знак.
• Именем генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова названа улица в областном центре Белоруссии — городе Гомеле.
• В Тарусе, родном городе М. Г. Ефремова, в его честь названы одна из улица города и средняя школа № 1; в школе открыт музей легендарного командарма, также поставлен бронзовый бюст.
• В честь генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова названа Кузнецовская средняя школа в посёлке Яковлевское (Наро-Фоминский район Московской области).

Несмотря на то, что в послевоенные годы события зимы-весны 1942 года под Вязьмой долгое время замалчивались, отдельные исследователи предпринимали неоднократные попытки донести правду до широкой читательской аудитории. Первой удачной попыткой считается публикация в 1992 году книги Ю. Б. Капусто «Последними дорогами генерала Ефремова». Большую работу по возвращению из небытия подвига воинов-ефремовцев проделали поисковики Александр Николаевич Краснов и Станислав Дмитриевич Митягин. Во многом именно благодаря С. Д. Митягину удалось добиться присвоения генерал-лейтенанту М. Г. Ефремову звания Героя Российской Федерации.

В 2011 г. инициативная группа во главе с журналистом Александром Щипковым обратилась к Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу с прошением разрешить церковное отпевание М. Г. Ефремова, невозможное на общих основаниях, поскольку Михаил Ефремов покончил жизнь самоубийством. В прошении говорилось, что самоубийство генерала Михаила Ефремова не является следствием смертного греха уныния и отчаяния. Обстоятельства смерти Ефремова являются примером верности Родине, присяге и солдатам. Он погиб, выполняя воинский долг, то есть, согласно Евангелию, «положил душу свою за други своя». В сентябре 2011 г. Патриарх Кирилл дал разрешение на отпевание Михаила Ефремова, отметив в своей резолюции: «Согласен с необходимостью возродить память о героической борьбе генерала Михаила Ефремова и о его верности Родине и солдатскому братству».

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Братская могила и памятник на месте гибели Ефремова.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Мемориальная доска на памятнике на месте гибели Ефремова.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Церковь, у которой первоначально был захоронен Ефремов. Село Слободка, Смоленская область.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Памятник М. Г. Ефремову в Вязьме.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Надгробный памятник на Екатерининском кладбище Вязьмы.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Могила сына генерала Ефремова, похороненного рядом с отцом в 1992 году.

• EfremovMG memorial.jpg

  Мемориальная доска в Гомеле.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Мемориальная доска на улице Ефремова в Москве.

Награды

• Медаль «Золотая Звезда» Героя Российской Федерации № 378 (посмертно; 31 декабря 1996)
• Орден Ленина (1938)
• 2 ордена Красного Знамени (1920)
• Орден Трудового Красного Знамени
• 2 ордена Красного Знамени Азербайджанской ССР (1920)
• медаль «XX лет РККА» (1938)

Семья

Отец — Григорий Емельянович Ефремов, рабочий. Происходил из крестьян сельца Ольховец Новосильского уезда Орловской губернии. В Тарусу переехал в поисках заработка. Здесь нанялся на работу к купцам Бобровым. Убит «кулаками» в 1922 году.

Мать — Александра Лукинична Ефремова (Ганьшина), кухарка, колхозница. Вышла замуж за Григория Емельяновича в Тарусе. Подрабатывала кухаркой в имении мирового судьи Тарусского уезда П. М. Голубицкого. В семье Ефремовых было шестеро детей: Иван, Василий, Владимир, Павел, Анастасия и Михаил (Михаил Григорьевич — младший ребёнок). Вместе с Василием, Владимиром и Анастасией А. Л. Ефремова присутствовала на перезахоронении останков М. Г. Ефремова на воинском кладбище в Вязьме 28 сентября 1952 года. Иван и Павел погибли в боях во время Великой Отечественной войны — в 1944 и 1945 годах соответственно.

Жена — Елизавета Васильевна. Во время Великой Отечественной войны служила мединструктором.

Сын — Михаил Михайлович Ефремов (18.04.1921—08.04.1992), полковник. Участник освобождения Вязьмы в 1943 году, входил в комиссию по расследованию причин гибели 33-й армии. Присутствовал на перезахоронении останков М. Г. Ефремова на воинском кладбище в Вязьме 28 сентября 1952 года.

Внук — Вячеслав Михайлович Ефремов, полковник. Считает, что основная вина в гибели 33-й армии и смерти деда лежит на Г. К. Жукове, а у его деда — другого выхода не было.

Литература

Энциклопедии и справочники

• [archive.is/NCQLc Великая Отечественная война 1941—1945. Энциклопедия] / под ред. М. М. Козлова. — М.: Советская энциклопедия, 1985. — С. 265. — 500 000 экз.
• Коллектив авторов. Великая Отечественная. Командармы. Военный биографический словарь / Под общей ред. М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2005. — 408 с. — ISBN 5-86090-113-5.

Исследования

• Виноградов А. П., Игнатова А. А. Герой-командарм. — М., 1967.
• Ефремов М. М. [rkka.ru/oper/vyazma/main.htm Под Вязьмой весной 1942 года] // Военно-исторический журнал, № 3. — 1992.
• Капусто Ю. Б. Последними дорогами генерала Ефремова. — М.: Издательство политической литературы, 1992. — 288 с.
• Мельников В. М. Их послал на смерть Жуков? Гибель армии генерала Ефремова. — М.: Яуза, Эксмо, 2009. — 736 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-699-36163-2.
• Мельников В. М. Трагедия и бессмертие 33-й армии. — М.: Патриот, 2006. — (в 2-х томах). — 1000 экз.
• Митягин С. Д., Ляпин В. И. Тайна шпыревского леса. — ООО «Русавна», 2006.
• Михеенков С. Е. Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М. Г. Ефремова. 1941—1942. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2010. — 351 с. — (На линии фронта. Правда о войне). — 3000 экз. — ISBN 978-5-9524-4865-0.
• Сафир В. М. Оборона Москвы. Нарофоминский прорыв 1-5 декабря 1941 года (что было и чего не было в действительности) // [vladimir-safir.narod.ru/book_03.html Первая мировая и Великая Отечественная. Суровая правда войны]. — М.: Полководцы Отечества, 2005. — 352 с. — 600 экз. — ISBN 5-88933-026-5.
• Сафир В. М. Примечания // [vladimir-safir.narod.ru/book_03-1.html Первая мировая и Великая Отечественная. Суровая правда войны]. — М.: Полководцы Отечества, 2005. — 352 с. — 600 экз. — ISBN 5-88933-026-5.
• Свердлов Ф. Д. Трагедия 33-й армии // [www.1942.ru/book/zhukov.1942.htm Ошибки Г. К. Жукова]. — М.: Монолит, 2002. — ISBN 5-85868-114-X.

Мемуары

• Соболев А. М. [nkosterev.narod.ru/vov/mem_4/sobolev.html Разведка боем. Записки войскового разведчика.]. — М.: Московский рабочий, 1975. — 240 с.
• Жоров И. С. В тылу врага под Вязьмой // Военно-исторический журнал, № 6. — 1965.

Документальные фильмы

• Генерал Ефремов. Смерть героя. Режиссёр: Валерий Удовыдченков. ТВЦ, 2007.
• Генерал Ефремов. Возвращение в историю. Режиссёр: Ольга Ольгина. 2005.

Первоисточники

• Коллектив составителей и редакторов. Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. 1938, 1940 гг.: Документы и материалы.. — М: РОССПЭН, 2006. — 336 с. — 1000 экз. — ISBN 5-8243-0694-Х.
• [militera.lib.ru/docs/da/sov-new-1940/23.html Выступление командующего войсками Закавказского военного округа генерал-лейтенанта Ефремова М. Г. на совещании 1940 года.]
• [www.obd-memorial.ru/Image2/getimage?id=9177386 Приказ об исключении из списков.] 26 августа 1942.
• Учётная карточка захоронения Ефремова на Екатерининском кладбище в Вязьме: страница 1 и страница 2. ОБД «Мемориал».

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=3248 Ефремов, Михаил Григорьевич]. Сайт «Герои Страны».

• Ефремов Михаил Григорьевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Суржик Д. В. [100.histrf.ru/commanders/efremov-mikhail-grigorevich/ Ефремов Михаил Григорьевич]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6Hnj1W3MW Архивировано из первоисточника 2 июля 2013].

Публикации

• [www.infosel.ru/news/detail/455.phtml Последними дорогами генерала Ефремова], Газета.Ru (6.05.2005). Проверено 11 апреля 2010.
• Игорь Потёмкин. [moscvichka.ru/News/?p=2848 Противостояние], Москвичка (19 июля 2009). Проверено 11 апреля 2010.
• Георгий Кушнаренко. [www.gaudeamus.ru/mi/2001_09/60battle.htm 60-летию битвы под Москвой посвящается], Молодёжные известия (декабрь 2001). Проверено 11 апреля 2010.
• Вячеслав Горбатин. [www.sovross.ru/old/2007/33/33_3_4.htm Котёл на Угре], Советская Россия, N 33-34 (12950) (13 марта 2007). Проверено 11 апреля 2010.
• В. П. Крикунов. Загадка гибели генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова ([reibert.info/forum/attachment.php?attachmentid=387525&d=1266597831 часть 1] и [reibert.info/forum/attachment.php?attachmentid=387528&d=1266597849 часть 2]). Военно-исторический журнал.

Отрывок, характеризующий Ефремов, Михаил Григорьевич

– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.