Ефрем Сирин

Ефрем Сирин
Мозаика кафоликона монастыря Неа Мони, середина XI века
Рождение	ок. 306 Низибия, Месопотамия, Римская империя
Смерть	9 июня 373(0373-06-09) Эдесса, Осроена, Римская империя
В лике	преподобный
День памяти	в Православной церкви — 28 января (10 февраля), в Католической церкви — 9 июня
Труды	толкования на Св. Писание, догматические сочинения

Ефре́м Си́рин (сир. ܐܦܪܝܡ ܣܘܪܝܝܐ Mor/Mar Afrêm Sûryāyâ, греч. Ἐφραίμ ὁ Σῦρος; ок. 306, Низибия — 9 июня 373, Эдесса) — христианский богослов и поэт, один из великих учителей церкви IV века.

Канонизирован в лике преподобных. Память в Православной церкви совершается 28 января (10 февраля), в Католической церкви — 9 июня.

Биография

Родился в городе Низибии. По сказанию его сирийского жизнеописания, Ефрем Сирин был сын от родителей благочестивых.

Сам Ефрем Сирин называет себя человеком «неучёным и малосмысленным», но это сказано им лишь по смирению: его учёности «удивлялся», по выражению Феодорита, даже Василий Великий. В сочинениях самого Ефрема Сирина видно хорошее знакомство с произведениями не только христианских учёных, но и с «эллинской мудростью», с языческой мифологией и началами тогдашнего естествознания. В своих проповедях Ефрем Сирин нередко говорит о пользе знания и образования, которое, по его выражению, «выше богатства».

Сочинения Ефрема Сирина ещё при его жизни переведены были на греческий язык. По словам Иеронима, они читались в церквях после Св. Писания, как это в древности делалось с творениями Ерма и Климента Римского. Число его сочинений, по Фотию, простиралось до 1000, не считая составленных им и вошедших отчасти в богослужебное употребление молитв, а также стихотворений, излагавших учение церковное и положенных на народные напевы с целью противодействовать распространению ереси Вардесана. Русский перевод творений Ефрема Сирина (Московская духовная академия, 1848) не содержит в себе даже всех изданных его творений (всего лишь 265 заглавий).

Первое место среди сочинений Ефрема Сирина занимают его толкования на Св. Писание, дошедшие до нас не вполне. Между экзегетами восточной церкви Ефрем Сирин занимает одно из первых мест. Особенную цену его толкованиям придаёт знание иврита, этнографии и географии Палестины.

Гораздо ниже по достоинству догматствование Сирина. По умственному развитию сирийской церкви в его время нужно было скорее элементарное изложение христианского учения, чем его спекулятивное и диалектическое истолкование; к тому же сам Ефрем Сирин по складу своих духовных сил был не столько мыслитель, сколько оратор и поэт. Из своего знакомства с «эллинской мудростью» он вынес отрицательное отношение к ней, и всё своё теоретическое миросозерцание обосновывает исключительно на религиозных началах, на так называемой «вере церкви», чуждаясь спекулятивного богословия.

Это охранительное, строго конфессиональное направление богословия Сирина составляет черту, резко обособляющую его от других великих церковных учителей его времени. Даже в своих противоеретических сочинениях он большей частью не входит в учёное обсуждение еретических доктрин, а довольствуется лишь указанием на несогласие их с верой церкви и глубокой скорбью о нечестии еретиков-вольнодумцев.

Лучшую часть сочинений Ефрема Сирина составляют его проповеди и пророчества, особенно нравоучительные. Он не столько доказывает, сколько высказывает свои мысли и чувства. «Сирийский пророк» (название, данное ему современниками) является здесь в своей прирождённой сфере. Он — истинный и настоящий оратор в христианском смысле слова. Его речи чужды искусственной конструкции и условной риторики; проповедь его часто обращается в настоящую гимнологию: бесконечное разнообразие сравнений доходит иногда до излишнего словообилия и чрезмерного аллегоризирования. Господствующий аргумент в его проповедях — умелая цитата из Св. Писания, главное содержание их — учение о жизни «для Бога и в Боге». Несоответствие действительной жизни христианского общества с христианским идеалом наполняет его душу неутешной скорбью. Он говорит о покаянии, об удалении от суеты мирской, о борьбе со страстями; изображает смерть, Страшный суд, загробную судьбу грешников и праведников. Чуждый крайнего ригоризма, он благословляет брак и семью, советует родителям заботиться о воспитании детей для жизни, о хорошем замужестве для дочерей, об определении сыновей на службу общественную и государственную. Его проповедь покаяния не есть проповедь мрачного и безотрадного состояния духа. Он обращает мысль слушателя к христианскому учению о благости Божией; уныние выставляется им как тяжкий грех. Одни поучения его кратки и имеют форму гномических наставлений древнегреческих философов; другие изложены в форме дооригеновской гомилии, то есть настоящей беседы — диалога учителя с учениками; третьи представляют тип оригеновской гомилии, то есть последовательного толкования большего или меньшего отрывка Св. Писания, перемежающегося нравоучениями; четвёртые — настоящие обширные тематизованные слова (греч. λόγοι), характеризуемые всесторонним объяснением предмета и истинно ораторским изложением. К этой группе, самой многочисленной, принадлежат наиболее известные проповеди Ефрема Сирина: семь слов о втором пришествии Христовом, о воскресении мёртвых, о страданиях Спасителя, о кресте, о терпении, о вере, о посте, о добродетелях и пороках, о гордости.

Поэтическое наследие

Поэтические наследие Ефрема Сирина делится на строфические «мадраши» (распеваемые гимны) и нестрофические «мемры» (гомилии в поэтической форме, не распевались). Сохранилось около 400 гимнов, которые уже к V веку объединялись в тематические сборники. Для каждого гимна указывается рефрен (onita) и название мелодии-модели (qala), на которую нужно распевать стихи. Мастерство Ефрема Сирина проявляет себя, в частности, в невероятном разнообразии стихотворных размеров (всего около 50), в том числе, с изысканными акростихами; от мелодий-моделей сохранились одни инципиты. Многие мадраши и мемры, которые приписывает Ефрему Сирину греческая и славянская традиции, неподлинны.

Ефрему Сирину традиционно приписывается авторство «молитвы Ефрема Сирина», в которой, по мнению Серафима Вырицкого, все Православие и все Евангелие

Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве, даруй ми рабу Твоему. Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков, аминь. Боже, очисти мя грешного!

Сочинения

• Творения иже во святых Отца нашего Ефрема Сирина
  • [www.odinblago.ru/sirin_tom1 Часть 1], 5 изд. Сергиев Посад 1907. — 339 с.
  • [www.odinblago.ru/sirin_tom2/ Часть 2], 5 изд. Сергиев Посад 1908. — 430 с.
  • [www.odinblago.ru/sirin_tom3 Часть 3], 5 изд. Сергиев Посад 1912. — 428 с.
  • [www.odinblago.ru/sirin_tom4 Часть 4], 4 изд. Сергиев Посад 1900. — 533 с.
  • [www.odinblago.ru/sirin_tom5 Часть 5], 5 изд. Сергиев Посад 1912. — 520 с.
  • [www.odinblago.ru/sirin_tom6/ Часть 6], 4 изд. Сергиев Посад 1901. — 481 с.
• Творения в 8 томах. М.: «Русский издательский центр имени святого Василия Великого», 2014.
• Мар Афрем Нисибинский (прп. Ефрем Сирин). Юлиановский цикл. / Пер. с сир. и комм. А. В. Муравьёва, научн. ред. Д. А. Поспелов. (Серия «Smaragdos Philocalias», т. 3). М., 2006. 240 стр.
• Преп. Ефрем Сирин. Семь сынов Самоны, Одиннадцатая песнь о рае [и др. стихи]. Перевод С. С. Аверинцева // Многоценная жемчужина. Киев, 2003, сс.11-58 (с научными комментариями).

См. также

• Молитва Ефрема Сирина
• Приказом по военному ведомству № 140 от 10 апреля (27 марта) 1913 г. до сведения армии доводилась дата установленного годового праздника для Корпуса Военных Топографов и военно-топографического отдела Главного Управления Главного Штаба — 28 января (10 февраля) 1913 в честь преподобного Ефрема Сирина.

Литература

• [www.pravenc.ru/text/376984.html Ефрем Сирин] // Православная энциклопедия. Том XIX. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2008. — С. 79-105. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-034-9
• Ефрем Сирин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Иосиф Ассемани, «Ephremi Syri opera, quae exstant graece, syriace, latine» (Рим, 1732—1746, с приложением древних биографий Ефрема Сирина — Метафраста, Амфилохия, Палладия, неизвестного автора).
• Статья профессора Н. Барсова в «Христианском Чтении» за 1886 год:
• «Мар Афрем Нисибинский. Юлиановский цикл». Пер., предисловие, подг. ред. А. В. Муравьева, научн. ред. Д. А. Поспелов. М., 2006
• «Ефрем, как проповедник». Издания сочинений Ефрема Сирина: Фосса (Рим, 1589—1597), в трёх томах.
• Критическая оценка издания Ассемани (см. выше) у Филарета, «Историческое учение об отцах церкви», § 130).
• Aucher, «Ephremi commentarii in epistol. Pauli» (Венеция, 1833).
• Москалева Л. А. К бытованию сочинений Ефрема Сирина в Древней Руси // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2005. — № 3 (21)

Ссылки

• [www.pravoslavie.ru/put/070413141542 Ефрем Сирин. Слово о добродетелях и пороках]
• [www.tertullian.org/fathers/index.htm Английский перевод ряда сочинений]

Отрывок, характеризующий Ефрем Сирин

Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.