Перетц, Егор Абрамович

Егор Абрамович Перетц<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
государственный секретарь
7 июля 1878 — 1 января 1883
Предшественник:	Д. М. Сольский
Преемник:	А. А. Половцов
Вероисповедание:	лютеранин
Рождение:	25 января (6 февраля) 1833(1833-02-06) Санкт-Петербург
Смерть:	19 февраля (3 марта) 1899(1899-03-03) (66 лет) Санкт-Петербург
Отец:	Абрам Израилевич Перетц
Мать:	Каролина де Ломбор
Образование:	Санкт-Петербургский университет (1854)
Награды:	Орден Св. Станислава III ст. (1860) Орден Св. Станислава II ст. (1861) Орден Св. Владимира III ст. (1864) Орден Св. Станислава I ст. (1868) Орден Св. Анны I ст. (1874) Орден Св. Владимира II ст. (1876) Орден Белого Орла (1878) Орден Св. Александра Невского (1880) Орден Св. Владимира I ст. (1895)

Его́р Абра́мович Пе́ретц (25 января [6 февраля] 1833, Санкт-Петербург — 19 февраля [3 марта] 1899, Санкт-Петербург) — русский государственный деятель, участник разработки реформ 1860-х — 1870-х годов. Государственный секретарь в 1878—1882 годах, впоследствии член Государственного совета. Автор «Дневника Е. А. Перетца — государственного секретаря», ставшего ценным источником по изучению внутренней политики России конца правления Александра II и начала правления Александра III. Действительный тайный советник (1883).

Детство и юность

Родился в семье банкира, корабельного подрядчика и откупщика коммерции советника Абрама Израилевича Перетца. Родительский дом был открыт для многих известных людей. Абрам Израилевич поддерживал широкий круг связей, в том числе и в высших кругах общества, среди его близких знакомых были глава II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии М. М. Сперанский и министр финансов Е. Ф. Канкрин. Будучи евреем, А. И. Перетц в 1813 году принимает лютеранство, что, возможно, было связано с его женитьбой.

Егор Перетц получил хорошее домашнее образование, продолженное в петербургской гимназии, что позволило успешно поступить на юридический факультет Санкт-Петербургского Императорского университета, который он окончил в 1854 году.

Государственная служба

Собственная Его Императорского Величества канцелярия (1855—1868)

В 1854 году на сыновей коммерции советников было распространено право поступать на государственную службу канцелярскими служителями второго разряда. 20 января (1 февраля) 1855 Е. А. Перетц был принят на службу во II отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии сверх штата с чином коллежского секретаря. 29 февраля (12 марта) 1855 он был принят в штат. Начав с должности младшего чиновника, Перетц успешно продвигался по служебной линии, ему довелось управлять письмоводством 2-го отделения, быть делопроизводителем Комитета для рассмотрения проекта нового «Воинского устава о наказаниях», членом Комитета для надзора за типографией отделения.

В 1862 году начался важный этап карьеры Перетца. Он был назначен членом учрежденной при Государственном совете Комиссии для составления судебных уставов, занимавшейся подготовкой судебной реформы. В июне-августе 1862 года Перетц находился в служебной командировке, изучая зарубежный опыт функционирования судебной системы. Работа Перетца по подготовке судебной реформы была отмечена в 1864 году Орденом Святого Владимира III степени.

В 1865 году Перетц становится старшим чиновником Собственной Е. И. В. канцелярии, соответственно чему вырастают объем и ответственность его работы. Основными сферами её приложения стали деятельность в техническом комитете департамента неокладных сборов Министерства финансов, Особой комиссии А. А. Непокойчицкого по разработке «Воинского устава о наказаниях», Комитета для рассмотрения проекта «Военно-судебного устава» во главе с великим князем Константином Николаевичем, Комиссии для рассмотрения предложений о преобразовании тюремной части, Комиссии Д. М. Сольского для рассмотрения проектов новых положений и штатов учреждений Кавказского наместничества, Комиссии А. Б. Лобанова-Ростовского для разработки и составления проекта закона о некоторых гражданских правах раскольников и др. За замечания на проект «Военно-судебного устава» Перетц удостоился в 1867 году особого благоволения Александра II. За время службы в Собственной Е. И. В. канцелярии Перетц вырос в чинах до действительного статского советника.

Государственная канцелярия (1869—1878)

1 (13) января 1869 года Е. А. Перетц был переведен на службу в Государственную канцелярию на должность исполняющего обязанности статс-секретаря Департамента законов. Он отличился при работе в Комиссии С. Н. Урусова для рассмотрения проектов положений о городском общественном управлении и хозяйстве, заслужив ещё одну высочайшую благодарность.

1 (13) января 1871 года Перетц был утвержден статс-секретарем Департамента законов Государственного совета и произведен в тайные советники. Через год, 1 (13) января 1872 года он стал статс-секретарем его императорского величества. В том же году он был назначен в члены Комиссии А. Е. Тимашева о примении нового «Городского положения» к городам западных губерний. С 1873 года Перетц управлял делами Особого присутствия по воинской повинности. Определением Правительствующего Сената от 24 января 1873 года, утверждено постановление С.-Петербургского дворянского депутатского собрания от 21.12.1872 года, о внесении в третью часть дворянской родословной книги тайного советника Егора Абрамовича Перетц, с женой его Софьей Александровной, сыном Александром-Георгием и дочерью Марией, по личным его заслугам .

За работу по рассмотрению законов о всеобщей воинской повинности Перетц был награждён в 1874 году Орденом Святой Анны I степени. Впоследствии он был членом Комиссии при Министерстве юстиции по введению ипотечной системы и Особого совещания во главе с Ф. П. Литке по вопросу обеспечения семейств убитых, раненных и без вести пропавших воинских чинов.

Перетц оставил о себе впечатление самого деятельного сотрудника тогдашнего государственного секретаря Д. М. Сольского, которого замещал в 1875 году во время его 3,5-месячного отпуска.

Государственный секретарь (1878—1882)

7 (19) июля 1878 года государственный секретарь Д. М. Сольский был назначен государственным контролером, а обязанности государственного секретаря были возложены на Е. А. Перетца. Помимо постоянных работ по организации делопроизводства Государственного совета, за которое отвечала Государственная канцелярия, в том числе обеспечнения работы незадолго перед тем образованной Комиссии о преобразовании тюремной части и появившейся в октябре Комиссии о введении мировых судебных установлений в прибалтийских губерниях, Перетц стал председателем Комиссии для предварительного соображения по проекту положения об офицерах и чиновниках военного и военно-морского запаса.

В 1879 году Государственный совет исполнил судебную функцию, образовав Верховный уголовный суд по делу А. К. Соловьева, совершившего неудачное покушение на императора Александра II. Председателем суда стал князь С. Н. Урусов. Это дело, а также террористический взрыв в Зимнем дворце, случившийся 5 (17) февраля 1880 года, заставили госсекретаря озаботиться безопасностью помещений Государственного совета, располагавшегося на первом этаже Зимнего дворце, в частности — закрыть доступ в подвал под залой Совета.

Е. А. Перетц полагал роль Государственного совета в системе органов власти Российской империи одной из ключевых. Он отстаивал необходимость подробного обсуждения в Госсовете всех законодательных предположений, чтобы министры в своей деятельности были более осторожны и совершали более обдуманные шаги. Ключевой же в рамках Госсвета Перетц считал роль делопроизводственного аппарата. Известно его высказываение о том, что благодаря обработке журналов заседаний Государственного совета в канцелярии «можно предположить, что в Совете сидят чуть ли не Солоны; при публичности заседаний иллюзия совершенно исчезнет». Сам же Перетц всегда был точным исполнителем высочашей воли, благодаря чему и пользовался доверием как императора Александра II, так и председателя Государственного совета великого князя Константина Николаевича.

После вступления на престол императора Александра III, последовавшего за убийством Александра II 1 (13) марта 1881 года, в работе Государственного совета и Государственной канцелярии последовал ряд существенных изменений. 13 (25) июля 1881 года об должности председателя Госсовета был уволен великий князь Константин Николаевич, а на следующий день император назначил на эту должность великого князя Михаила Николаевича. Следом за тем был произведен ряд структурных изменений: закрыты Особое о воинской повинности присутствие (сентябрь 1882), и Главный комитем об устройстве сельского состояния (май 1882). 23 января (4 февраля) 1882 года был подписан указ о преобразовании II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии в Кодификационный отдел при Государственном совете, главноуправляющим которым был назначен Е. П. Старицкий. Вместе со II отделением в ведение Госсовета перешла и типография, получившая с того времени название Государственной.

Что же касается самого государственного секретаря, то его судьба была решена. А. А. Половцов, сменивший Перетца на этом посту, зафиксировал такие слова Александра III:

Я сидел в Государственном совете, будучи великим князем, и уже тогда меня коробило от направления, которое получали дела благодаря стараниям Государственной канцелярии. Я не имел доверия к Перетцу и поэтому сменил его; я надеюсь, что Вы дадите делу другое направление и перемените состав Государственной канцелярии.

1 (13) января 1883 года Перетц был уволен с поста государственного секретаря с одновременным назначением членом Государственного совета и сохранением звания статс-секретаря императора.

Член Государственного совета (1883—1899)

При увольнении с поста государственного секретаря Перетц был назначен членом Госсовета по департаменту законов, в котором на протяжении следующих 16 лет был одним из самых деятельных членов. В 1885—1886 годах он был председателем Комиссии для окончательной разработки положения об особых преимуществах гражданской службы в отдаленных краях империи. В 1889 году участвовал в рассмотрении дела об ответственности бывшего министра путей сообщения К. Н. Посьета и барона К. Г. Шернваля за крушение императорского поезда в Борках. С 1895 года и до смерти он возглавлял Комиссию для пересмотра «Устава о службе гражданской» и других, относящихся до сей службы постановлений.

Личная жизнь

Женат был на своей племяннице, Софье Александровне Гревениц — дочери сестры.

В 1882 году Перетц купил в качестве летней дачи усадьбу Приютино под Петербургом.

В феврале 1899 года Е. А. Перетц скончался и был похоронен на Волковском лютеранском кладбище в Санкт-Петербурге.

Дневник Е. А. Перетца

Дневниковые записи Е. А. Перетца охватывают период с сентября 1880 года по январь 1883 года — переломный период, связанный последними месяцами правления Александра II и серьёзными изменениями во внутренней политике, произошедшими в начале правления Александра III. В частности, дневник Перетца подробно описывает совещание 8 (20) марта 1881 года, на котором решалась судьба конституционного проекта М. Т. Лорис-Меликова. Описываются в нем и последующие события, связанные с уходом в отставку видных деятелей предыдущего царствования и принятием принципиальных решений о дальнейших шагах во внутренней политике (вопросы о сложении выкупных платежей, отмене подушной подати и т. д.)

Дневник был опубликован в 1927 году выдающимся археографом А. А. Сергеевым с предисловием А. Е. Преснякова.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01004161228#?page=124 Альманах современных русских государственных деятелей]. — СПб.: Тип. Исидора Гольдберга, 1897. — С. 62—63.
• Перетц Е. А. Дневник Е. А. Перетца (1880—1883). — М.-Л., 1927. — 171 с.
• Федорченко В. И. Императорский дом. Выдающиеся сановники: Энциклопедия биографий. Т.2. — М., 2003. — С. 224—225.
• Михайловский М. Г. [council.gov.ru/media/files/41d44f24384e1312a172.pdf Государственный совет Российской империи. Государственные секретари. Е. А. Перетц] // Вестник Совета Федерации. 2008. № 2. — С. 26—38.

Отрывок, характеризующий Перетц, Егор Абрамович

Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!