Дорио, Жак

Слово «Дорио» имеет и другие значения.

Жак Дорио
фр. Jacques Doriot
Имя при рождении:	Жак Дорио
Дата рождения:	26 сентября 1898(1898-09-26)
Место рождения:	Брель (Уаза)
Дата смерти:	23 февраля 1945(1945-02-23) (46 лет)
Место смерти:	Менген
Гражданство:	Франция Франция
Партия:	СФИО, ФКП, Французская народная партия
Основные идеи:	коммунизм, антикоммунизм, фашизм
Род деятельности:	политик, мэр Сен-Дени, коллаборационист
Награды:

Жак Дорио (фр. Jacques Doriot; 26 сентября 1898, Брель, Уаза — 23 февраля 1945, Менген, Вюртемберг) — французский коммунистический и фашистский политик. В 1924—1934 — член политбюро ЦК Французской коммунистической партии. В 1936—1945 — лидер ультраправой Французской народной партии. Коллаборационист Второй мировой войны.

Юность и война

Родился в рабочей семье. Подобно Бенито Муссолини, был сыном кузнеца, и эта деталь впоследствии обыгрывалась в пропаганде. Работать начал с 15 лет — подсобником в магазине, слесарем на металлургическом заводе. С 1915 года жил в Сен-Дени. В 1916 примкнул к местной организации социалистической молодёжи.

В апреле 1917 года Жак Дорио был мобилизован и отправлен на немецкий фронт. Участвовал в боях, проявил отвагу, награждён Военным крестом за спасение раненого товарища. В то же время имел дисциплинарное взыскание за неповиновение приказу. Демобилизован только в 1920 году.

Коммунистический период

Партийная карьера

Вернувшись в Сен-Дени, примкнул к ФКП. Сделал быструю карьеру в молодёжной коммунистической организации. В 1921—1923 представлял французский комсомол в Москве. Проходил в СССР политическое обучение, писал пропагандистские материалы. Имел личную встречу с Лениным.

Вернувшись во Францию, возглавил молодёжную организацию компартии. Участвовал в кампании против Рифской войны. Был арестован и осуждён на год тюремного заключения. С 1924 — член политбюро ФКП. В 1931 году избран мэром Сен-Дени, превратил это предместье Парижа в важный партийный оплот.

В 1920-х годах Жак Дорио вошёл в высшее руководство французской компартии и рассматривался как перспективный лидер. Он являлся также заметной фигурой Коминтерна. Стремительность партийной карьеры, высокая личная популярность среди сторонников ФКП способствовали росту политических амбиций Дорио. Это привело к конфликту с коллегами по партийному руководству, прежде всего с Морисом Торезом. Жак Дорио посчитал себя лидером ФКП, а свою партию — гегемоном Коминтерна.

Сложности с Торезом

В 1931 году Дорио побывал с партийной командировкой в Германии. Он выражал поддержку КПГ, однако был сильно впечатлён динамизмом НСДАП и личностью нацистского фюрера.

С большим перевесом Дорио был избран в парламент на выборах 1932 года — при том, что в целом ФКП потерпела электоральную неудачу. Ответственность за общепартийное поражение Дорио возложил на Тореза, акцентировав свой персональный успех. Он поставил перед руководством ВКП(б) и Коминтерна вопрос о смене партийной линии — и соответственно, партийного руководства ФКП. Однако в конечном счёте советские инстанции приняли сторону управляемого и подконтрольного Тореза.

Руководство ФКП отклоняло инициативы Дорио. Возник уже не межличностный, а политический конфликт: Дорио был сторонником «классового фронта» — коалиции с социалистами. Этот проект категорически отвергался Торезом, который придерживался сталинского понимания социал-демократии как социал-фашизма. В данном случае развитие событий показало правоту Дорио. Отказ КПГ от единого фронта с СДПГ привёл к победе Гитлера, тогда как во Франции предложенная Дорио коалиция была создана в 1936 — уже без него.

Изгнание из партии

6 февраля 1934 года в Париже произошли фашистские беспорядки. Дорио снова заявил о необходимости единого антифашистского фронта. Торез повёл против Дорио кампанию в партийной печати. В ответ 8 февраля 1934 Дорио заключил договорённости о союзе со СФИО на территории Сен-Дени. Тогда Торез инициировал осуждение Дорио на заседании политбюро.

11 апреля 1934 Дорио обратился с письмом руководству Коминтерна, настаивая на антифашистском объединении с социалистами. Дорио был вызван в Москву, но отказался прибыть. Это было воспринято как недопустимая амбициозность. В июне 1934 Дорио по предложению Тореза был исключён из ФКП. Блестящая партийная карьера завершилась практически одномоментным изгнанием. С этого времени Жак Дорио стал одержим стремлением отомстить Морису Торезу как личному врагу.

Беспартийный период

После разрыва с компартией Дорио пытался создать беспартийную рабочую ассоциацию на базе профсоюза ВКТ. Однако он оставался изолированным, поскольку левые активисты делили симпатии между ФКП и СФИО.

В 1936 году Дорио не смог избраться в парламент. Но вскоре после поражения на выборах на контакт с ним вышло руководство Вормского банка. Ему была предложена финансовая поддержка для создания массовой партии, способной противостоять Народному фронту. Дорио, увидев реальный шанс мести Торезу, дал на это согласие.

Фашистский период

Учредительное собрание Французской народной партии (PPF) прошло 27-28 июня 1936 года в Сен-Дени.

После победы Народного фронта и июньских забастовок Дорио окончательно сбросил маску: 28 июня 1936 г. на собрании в Сен-Дени, где присутствовали как ренегаты от коммунизма, так и представители самых различных антикоммунистических группировок, он объявил о создании Французской народной партии (ППФ), платформа, состав и методы которой не оставляли никакого сомнения в её фашистском характере.
Ю. И. Рубинский, «Тревожные годы Франции».

Идеология PPF во многом основывалась на концепциях неосоциализма (хотя Дорио прямо не признавал совпадения своих взглядов с воззрениями Марселя Деа). Политическое прошлое лидера и большое количество бывших коммунистов в руководстве и активе партии обусловили видное место левопопулистских антикапиталистических лозунгов. Однако на первом плане партийной позиции был непримиримый антикоммунизм. Дорио активно привлекал в партию выходцев из крайне правых организаций и представителей криминальных кругов. Созданная в PPF силовая структура типа штурмовых отрядов практиковала нападения на коммунистов.

Наряду с социал-популизмом и антикоммунизмом, лозунги PPF отличались пацифизмом. В конкретно-исторической ситуации второй половины 1930-х это означало отказ от конфликта с Германией и косвенно — поддержку нацистской экспансии в Европе.

В 1937 году Дорио позиционировал себя как защитник демократических свобод от коммунистической опасности. Участие ФКП в Народном фронте он квалифицировал как начало захвата власти партией Тореза. Он предложил создать в противовес Народному фронту коалицию правых сил — Фронт свободы. Предполагалось, что в него войдут PPF, Французская социальная партия (партийно-политическое крыло Огненных крестов), консервативная Республиканская федерация, лига Французское действие и несколько небольших правых структур. Однако персональные амбиции Дорио, Шарля Морраса и Франсуа де ля Рока, настороженность республиканцев, неприемлемый для консерваторов левый уклон PPF заблокировали объединение.

В мае 1937 министр внутренних дел Маркс Дормуа инициировал отстранение Жака Дорио с поста мэра Сен-Дени. Повторные выборы принесли победу кандидату ФКП. С этого времени ускорилась эволюция PPF в фашистском направлении. На съезде партии в марте 1938 Дорио провозгласил национализм основой партийной идеологии, распорядился переработать партийный устав по образцу партии Муссолини и призвал к формированию нового человека — «коллективиста, готового жить рискуя». Публичные мероприятия PPF стали моделироваться по образцу нюрнбергских съездов НСДАП. Посетив Германию и Италию, Дорио выражал такое же восхищение Гитлером и Муссолини, как прежде Лениным. Столь стремительный дрейф к фашизму и нацизму привёл к кризису в руководстве партии. PPF покинул главный идеолог Поль Марион. В то же время усилилось влияние марсельского криминального лидера Симона Сабиани.

Коллаборационистский период

3 сентября 1939 года Франция вступила во Вторую мировую войну. Дорио осудил этот шаг, характеризуя его как пробританский и не соответствующий национальным интересам. PPF была запрещена за антивоенную пропаганду, но воссоздана после поражения и оккупации Франции вермахтом.

Дорио претендовал на место в правительстве Виши, однако маршал Петэн и немецкие власти посчитали это излишним. Разрабатывался проект создания единой фашистской (национал-революционной) партии в оккупированной зоне. Однако и он был отклонён из-за конкуренции между Дорио и Деа, разделённых непримиримой враждой.

PPF, воссозданная в сильно усечённом формате, фактически превратилась в подсобную структуру оккупационных властей. Идеология партии полностью совпадала с НСДАП и лишилась национальных черт. Это отличало Дорио от национал-консервативного Петэна и от Деа, сохранявшего приверженность французским республиканским традициям. В пропаганде появились несвойственные ранее Дорио антисемитские мотивы.

Активисты PPF подключились к борьбе с Сопротивлением и сотрудничали с гестапо. Дорио отправился в составе антибольшевистского Легиона французских добровольцев на Восточный фронт, пробыл там около полутора лет, участвовал в боях. Был награждён Железным крестом.

Вскоре после открытия Второго фронта Дорио с другими видными коллаборационистами перебрался в Германию. Он разрабатывал планы формирования нового французского легиона для антикоммунистической войны во Франции, планировал создание «народного государства» на основе первоначальной программы PPF. Обвинял генерала де Голля в «коллаборационизме» и службе Черчиллю. В сентябре 1944 года Дорио имел встречу с Гитлером.

6 января 1945 года Дорио объявил о создании «Комитета освобождения Франции». В комитете немедленно началась борьба за лидерство между Дорио и Деа (в ней участвовал также командующий вишистской милицией начальник Жозеф Дарнан).

По некоторым сведениям, Дорио пытался выйти на контакт с Сопротивлением и британской разведкой (предположительно через генерала Жиро). Якобы он предлагал свой переход на сторону антикоммунистической части Сопротивления. Эта версия правдоподобна, но бездоказательна. В любом случае, планы такого рода не получили развития: 22 февраля 1945 по дороге на заседание комитета Дорио попал под авиаобстрел и на следующий день скончался.

Могила Жака Дорио расположена на кладбище в Менгене. В 1961 году она была осквернена французскими солдатами, дислоцированными в ФРГ. Вскоре могила была восстановлена, французам не сообщалось о её местонахождении. Периодически на этом месте собирались ветераны PPF во главе с Виктором Бартелеми, преемником Жака Дорио во главе партии.

Личностные особенности

Жак Дорио — одиозная, но яркая фигура французской политической истории. Он несомненно обладал динамизмом, сильной политической волей и харизмой, был способным организатором. Создание правопопулистской партии само по себе отвечало политическим потребностям значительных социальных групп. Но исторические обстоятельства, закономерности фашизма и специфика личности основателя завели PPF в позорный тупик.

Дорио никогда не был женат и не имел семьи. Он целиком посвятил себя политике. Но его политическая одержимость касалась не столько каких-либо идей, сколько собственных амбиций. Переход с крайне левого фланга на крайне правый совершался в порядке вещей. В PPF существовали ритуалы преданности, имя Дорио входило в партийный девиз, вступающие в партию приносили Дорио клятву верности.

Интересные факты

Жак Дорио вошёл в историю как ярый антикоммунист, фашист и коллаборационист. Однако коммунистический период его политической биографии продлился 14 лет, фашистский — менее 9 лет (из которых коллаборационистский около 5 лет).

Жак Дорио упоминался в сатирическом стихотворении Самуила Маршака «Вся Европа». Оно было опубликовано в «Известиях» незадолго до прибытия Дорио на Восточный фронт.

В середине 1990-х годов в СДПР предпринимались попытки сформировать «неосоциалистическое» течение, основанное на идеологическом наследии Деа и Дорио второй половины 1930-х. Эта тенденция не получила никакой поддержки и быстро сошла на нет (напомнив о политическом крахе самого Дорио в ФКП).

Литература

• Dieter Wolf, «Doriot», Paris 1969
• Robert Soucy, «Fascismes francais?», Paris 2004.

Отрывок, характеризующий Дорио, Жак

Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.