Ру, Жак

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Жак Ру»)
Перейти к: навигация, поиск
Жак Ру
Jacques Roux
Место рождения:

Пранзак

Место смерти:

Ле-Кремлен-Бисетр

Гражданство:

Франция Франция

Вероисповедание:

католицизм

Партия:

бешеные

Основные идеи:

народная демократия, бесклассовое общество

Род деятельности:

священник, революционер

Жак Ру (21 августа 1752, Пранзак — 10 февраля 1794, Ле-Кремлен-Бисетр) — французский священник и революционер, лидер крайне левой фракции «бешеных» во время Великой французской революции.



Биография

Член Клуба кордельеров с 1791 года. Сторонник народной демократии и бесклассового общества. Выступал за проведение в жизнь мер, направленных на улучшение положения народных масс.

В 1792 году основал радикальную фракцию «бешеных», цели которых состояли в преследовании спекулянтов, закрытии биржи и внедрении централизованного хозяйства, а также в экспроприации земли для экономического уравнивания населения и для преодоления бедности.

В своей проповеди «О средствах спасения Франции и свободы» от 20 мая 1792 года требовал смертной казни для спекулянтов и барышников. «Нет большего преступления, чем наживаться за счёт народных бедствий и производить ростовщические сделки, имеющие своим результатом слёзы и разорение народа. Нация, сбросившая с себя иго тирании, должна обрушиться на жёсткие происки аристократии богатства».

В декабре 1792 года Жак Ру — представитель секции Гравилье в Коммуне Парижа. Всеобщую известность приносит ему «Речь в суде над Людовиком последним и преследовании спекулянтов, барышников и изменников», в которой он призывал не только казнить короля и королеву, но и вступить в открытую борьбу с жирондистами. В этой речи Ру начинает говорить о введении максимума цен на продукты.

В феврале 1793 года в Париже начались стихийные волнения — борьба за установление цен народом. Они приблизили падение жирондистов и показали, какой грозной силой являются парижские плебейские массы. По мнению современных историографов революции, Жак Ру был организатором этих волнений. Начинается сближение «бешеных» с якобинцами, которое достигнет своего самого яркого выражения в «революции 31 мая» (31 мая — 2 июня 1793). Вскоре начинаются расхождения между якобинцами и «бешеными».

25 июня 1793 года Жак Ру выступил в Конвенте с «Адресом от двух секций и Клуба кордельеров», в котором критикует свободу, установленную буржуазией, требует ужесточения мер по борьбе со спекуляцией. В своей речи он провозглашает: «Свобода — не что иное, как пустой призрак, когда один класс может безнаказанно изнурять голодом другой. Равенство — пустой призрак, когда богач, благодаря монополиям, пользуется правом жизни и смерти себе подобных. Пустой призрак и республики, когда изо дня в день работает контрреволюция, устанавливая такие цены на продукты, досягнуть до которых три четверти граждан могут только, обливаясь слезами». Далее Ж. Ру констатировал, что «в течение четырёх лет одни только богачи пользуются выгодами революции». Идеи, высказанные Ж. Ру в произнесённой речи, видные историки французской революции А. Матьез и М. Доманже (Maurice Dommanget) называют «манифестом „бешеных“», в то время, как Ж. Рюде и А. Собуль считали правильным называть его манифестом санкюлотов или плебейских масс.

28 июня 1793 года с «Речью против Жака Ру и о мерах общественного спасения» выступил Максимилиан Робеспьер, утверждая:

Под предлогом того, что конституция будто бы не содержит законов против барышников, он (т.е., Ж. Ру) заставляет делать вывод, что конституция не подходит тому народу, для которого она создана.

И в конце заключает:

Цель наших врагов — постепенно подорвать Конституцию.

Ру, с его радикальными целями, вступил в политическое противостояние с Робеспьером, который приказал в конце концов арестовать его в связи с выступлением масс в сентябре 1793 года как возмутителя спокойствия.

Попав в тюрьму Ж. Ру не прекращает антиякобинской пропаганды в издаваемом им из тюрьмы «Публицисте Французской республики».

В постскриптуме последнего, 271 номера этой газеты он напишет: «Самое страшное в моём положении не то, что я нахожусь в тюрьме, ибо приятно страдать за торжество республики. Страшно то, что я пришёл в столкновение с несколькими патриотами. А между тем я считаю себя вправе заявить, что в своих работах я лишь стремился служить общественному делу».

10 февраля 1794 года Жак Ру покончил с собой, пронзив себя кинжалом.

Напишите отзыв о статье "Ру, Жак"

Литература

  • Захер Я. М. [LaRevolution.ru/Zakher.html Последние работы. Жак Ру в 1792 году ]

Отрывок, характеризующий Ру, Жак

Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…