Жамбын Лхумбэ

Жамбын Лхумбэ<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Секретарь ЦК МНРП
30 июля 1932 — 30 июня 1933
Предшественник:	Бат-Очирын Элдэв-Очир
Преемник:	Доржжавын Лувсаншарав
Рождение:	1902(1902) Монголия
Смерть:	30 июня 1934(1934-06-30) Монголия
Партия:	МНРП

Это имя — монгольское; «Жамбын» — отчество, а не фамилия; личное имя этого человека — «Лхумбэ».

Жамбын Лхумбэ (1902 — 30 июня 1934) — член президиума ЦК Монгольской народно-революционной партии (МНРП) с 1930 по 1933, первый секретарь Центрального Комитета МНРП с 30 июля 1932 года по 30 июня 1933 года. Лхумбэ был арестован в 1933 году и обвинен в том, что он являлся главой контр-революционной группы заговорщиков, имевших цель превратить Монголию в японский протекторат. Последовавшее за этим Дело Лхумбэ привело к чистке многочисленных высокопоставленных политиков и офицеров, с особым упором на преследования этнических бурят. Лхумбэ был признан виновным 25 июня 1934 года и казнён пять дней спустя, 30 июня 1934 года.

Биография

Лхумбэ родился в 1902 году на территории современного сомона Хайрхан-дулан в Увер-хангайском аймаке. После завершения обучения в партийной школе в Улан-Баторе (1926—1927), он стал директором этой школы в 1928 году. Лхумбэ был одним из нескольких наиболее молодых и наиболее радикальных членов партии из сельской глубинки (включая Цэнгэлтийн Жигжиджава, Улзийтийн Бадраха, Бат-Очирын Элдэв-Очира, Золбингийн Шижээ и Пэлжидийн Гэндэна), в которых Советский Союз видел противовес «старой гвардии» МНРП, состоявшей из Балингийн Цэрэндоржа, Цэрэн-Очирын Дамбадоржа и Анандын Амара. В 1929 году Лхумбэ начал сотрудничать с Управлением внутренней безопасности, но вскоре после этого отправился в Москву для учёбы в Коммунистическом университете трудящихся Востока имени И. В. Сталина (1929—1930 гг.). В 1930 году он стал председателем Центрального совета профсоюзов и был избран в Президиум ЦК МНРП.

В апреле 1932 года, Лхумбэ возглавил полномочную комиссию, которая жёстко подавила вооруженных повстанцев в Хубсугульском аймаке. Войска Лхумбэ сожгли посёлок Рашаант, разрушили монастырь, где мятеж возник. Лхумбэ приказал немедленно казнить 54 повстанцев из 204 взятых в плен. К концу лета 1932 года правительственные силы при поддержке советских танков и самолётов шаг за шагом подавили восстание. Лхумбэ вернулся в Улан-Батор, где 30 июля 1932 года он был избран Первым секретарем ЦК МНРП.

«Дело Лхумбэ»

Советское и монгольское коммунистическое руководство полагали, что восстание было частично поддержано японцами. Тревога по поводу возможных японских происков в Монголии всё возрастала. Истерия достигла пика весной 1933 года, когда служба безопасности пришла к выводу, что обнаружила заговор с целью свержения правительства, поддержанный японцами. «Доказательством», однако, было письмо, подделанное одним низкоранговым партийным функционером из сомона Дадал северо-восточного Хэнтэйского аймака, чтобы оклеветать другого, обвинив его в сотрудничестве с японскими шпионами. Д. Намсрай, начальник Управления безопасности, и его советские советники оперативно отреагировали, создав специальную комиссию по расследованию. Когда подозреваемые указали на Лхумбэ как главу заговорщиков (вероятно, по рекомендации советских следователей), лидер партии Бат-Очирын Элдэв-Очир и премьер-министр Пэлжидийн Гэндэн дали согласие на его арест.

Продолжение арестов, допросов и пыток в отношении подследственных показывали всё расширяющийся круг заговорщиков, включавший высокопоставленных государственных чиновников и офицеров. Монгольские буряты, которым советские спецслужбы не доверяли как белоэмигрантам, попали под особо тяжкое подозрение. Советские советники эффективно использовали расследование для устранения бурятского влияния в Монголии. В целом, несколько сотен человек были арестованы и допрошены, 56 из них в итоге были казнены (в том числе председатель государственного Верховного суда Ж. Гончигсурэн, бывший председатель Управления безопасности Х. Хаянхярваа и беременная женщина Д. Дунгаржид). 260 человек были заключены в тюрьму на сроки от трех до десяти лет, 126 были высланы в СССР. Из них 251 человек были бурятами.

В Монголии «дело Лхумбэ» имело далеко идущие последствия и послужило репетицией к ещё более жёстким чисткам 1937—1939 годов. В 1934 году Хорлогийн Чойбалсан и Доржжавын Лувсаншарав были вызваны в Москву для выяснения их возможной роли в «заговоре». Чойбалсан активно сотрудничал с НКВД, участвуя в проходивших в рамках расследования допросах и пытках подозреваемых. Это подняло его статус в глазах советского руководства и привело к тому, что позднее именно на него пал выбор, как лидера Монголии. Премьер-министры Гэндэн и Амар в конечном счёте были обвинены в участии в заговоре Лхумбэ, арестованы и казнены. (Амар вызвал гнев Сталина просьбой о помиловании многих арестованных в ходе расследования в честь пятнадцатой годовщины революции в 1936 году). Премьер-министра Цэнгэлтийн Жигжиджава и маршала Гэлэгдоржийн Дэмида связали с «делом Лхумбэ» посмертно, соответственно в 1934 и 1937 годах.

Гибель

Во время интенсивных допросов советскими следователями в Улан-Баторе, а затем в Москве Лхумбэ настаивал на своей невиновности. В январе 1934 года после его возвращения в Монголию он якобы «подтвердил» его преступления секретарю партии Доржжавын Лувсаншараву и Намсраю. 25 июня 1934 г. Лхумбэ был приговорен к смертной казни Специальной комиссией Управления безопасности и расстрелян 30 июня 1934 года.

В 1962 году Лхумбэ был реабилитирован.

Отрывок, характеризующий Жамбын Лхумбэ

– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.