Ле-Мон де Бенвиль, Жан-Батист

Жан-Батист Ле-Мон де Бенвиль Jean-Baptiste Le Moyne de Bienville<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Губернатор Луизианы
1701 — 1713
Предшественник:	Sauvolle de la Villantry
Преемник:	Antoine de Lamothe-Cadillac
1716 — 1717
Предшественник:	Antoine de Lamothe-Cadillac
Преемник:	Jean-Michel de Lépinay
1718 — 1724
Предшественник:	Jean-Michel de Lépinay
Преемник:	Pierre Dugué de Boisbriant
1733 — 1743
Предшественник:	Étienne Périer
Преемник:	Pierre de Rigaud de Vaudreuil
Рождение:	23 февраля 1680(1680-02-23) Монреаль, Канада
Смерть:	7 марта 1767(1767-03-07) (87 лет) Париж, Франция
Отец:	Шарль Ле-Мон
Мать:	Катрен Тьерти
Автограф:

Жан-Бати́ст Ле-Мон де Бенви́ль (фр. Jean-Baptiste Le Moyne de Bienville) — французский колонист, губернатор французской Луизианы, занимавший этот пост четыре раза и пробывший на посту в общей сложности около 30 лет.

Ранние годы

Жан-Батист Ле-Мон де Бенвиль родился 23 февраля 1680 года в городе Монреаль, Канада. Де Бенвиль был сыном Шарля Ле-Мона, выходца из городка Лонгей в округе Дьеп, и Катрен Примот, в девичестве Катрен Тьерти, родившейся в Руане, Нормандия. Отец де Бенвиля, Шарль Ле-Мон, женился в раннем возрасте и жил с женой и четырнадцатью детьми в Виль-Мари.

В возрасте семнадцати лет де Бенвиль вместе с братом Ибревиллем отправился в экспедицию с целью создания колонии. Бенвиль и Ибревилль исследовали среднюю часть побережья Мексиканского залива с севера, открыв острова Шанделюр, ныне почти исчезнувшие. Братья открыли ещё несколько мелких островов и рифов у побережья, после чего перешли на паруснике в устье реки Миссисипи. Экспедиция продвинулась вплоть до реки Фолс, на которой сейчас стоит город Батон-Руж.

В апреле 1699 года, перед возвращением, Ибревилль основал первое поселение в луизианской колонии под названием Форт Морепас или Олд-Билокси. Губернатором Билокси и новых поселений был назначен Совуль Ле-Вилантри (фр. Sauvolle de la Villantry), а Бенвиль стал его заместителем.

Сразу после отъезда Ибревилля Бенвиль отправился в новую экспедицию по реке Миссисипи и наткнулся на английские корабли возле Инглиш Терн (англ. English Turn, дословно английская излучина). Как только Ибревилль узнал о неожиданной встрече, он приказал построить поселения вдоль реки Миссисипи, чтобы удержать территорию для французских колоний. В пятидесяти милях вверх по реке был основан форт де Ла Булай (фр. Fort de la Boulaye).

Губернаторство

После смерти губернатора Совуля Ле-Вилантри в 1701 году Бенвиль вступил в должность губернатора Луизианы. К тому времени в колонии проживало всего около 180 человек.

Основание города Мобил

Следуя рекомендации своего брата, Бенвиль переправил большинство колонистов на северный берег реки Мобил и основал город Mобил. Так как Мобильский залив и сама река были слишком мелководными для захода океанских судов, Бенвиль основал глубоководный порт возле острова Дофин-Айленд.

Население колонии колебалось на протяжении нескольких следующих лет. В 1704 году частично из-за страха перед сближением французских солдат с местными уроженками и предупреждая возможный конфликт, Бенвиль позаботился о прибытии двадцати четырёх женщин из Франции. Согласно сообщениям девушки были отобраны из монастырей, хотя скорее всего они были набраны из бедных семей. Француженки путешествовали в Новый Свет вместе с вещами в маленьких чемоданчиках, так называемых «кассетах», и вошли в историю региона как «кассетные девушки». В более поздних пересказах они известны как «девушки из шкатулок», согласно английскому переводу.

Женщины были расселены в доме Бенвиля и опекались его домохозяйкой, канадкой французского происхождения, известной как мадам Ланглуа (Madame Langlois). Согласно источникам, мадам Ланглуа — вдова двоюродного брата Бенвиля, но прямых доказательств этому нет. Мадам Ланглоис научилась от туземцев местной кухне и позже передала опыт своим ученицам, что стало моментом зарождения креольской кухни. Имена и судьбы «девушек из шкатулок» неизвестны, скорее всего, они остались в колонии и вышли замуж за французских солдат. Во всяком случае в 1705 году был зарегистрирован первый белый младенец.

В 1708 году колония насчитывала 281 человека, а через два года уменьшилась до 178 колонистов вследствие болезней. В 1709 году большой паводок затопил Олд-Мобил, в связи с чем начались болезни среди колонистов. В 1711 году по приказу Бенвиля Mобил был перенесён немного севернее, где город и располагается до сих пор. В 1712 году Антуан Кроза, маркиз де Шатель получил по королевскому указу привилегии торговли в колонии, и в 1713 году в колонию прибыл новый губернатор — Антуан Ломе де Ла Мот-Кадильяк (фр. Antoine de Lamothe-Cadillac), который сместил с поста Бенвиля. В том же году Бенвиль основал форт Розали (фр. Rosalie), на месте которого находится Натчез.

Из-за управленческих ошибок новый губернатор был отозван во Францию в 1716 году, а Бенвиль занял прежнюю должность, пока новый губернатор Жан-Мишель де Лепине (фр. Jean-Michel de Lépinay) не приехал из метрополии. После отказа Кроза от убыточной сделки и перехода административного контроля над Луизианой к Джону Ло (фр. Compagnie Perpetuelle des Indes), Лепинай был снят с должности и в 1718 году Бенвиль снова был назначен на пост губернатора.

Основание Нового Орлеана

После вступления на пост губернатора Бенвиль написал директорам компании, что нашел хорошее место для строительства новой столицы колонии. По мнению Бенвиля серповидный изгиб на реке Миссисипи обеспечивал защиту от приливов и ураганов. Разрешение было получено, и в 1718 году Бенвиль начал строительство. К 1719 году было построено достаточное количество хижин и складских помещений и из Mобила были переведены солдаты и запасы продовольствия. В 1720 году после спора с главным инженером колонии Ле Блондом де Ла Туром (фр. Le Blond de la Tour) о планировке поселения Бенвиль приказал составить чертёж своего помощника Адрианa дe Поге (фр. Adrien de Pauger). Дe Поге распланировал поселение как прямоугольник размером одиннадцать на семь кварталов, известный сейчас как Французский квартал. После новоселья в новом доме Бенвиль назвал только что основанный город «Ле Новель-Орлеанс» в честь Филиппа II Орлеанского, принца-регента Франции. Новый Орлеан стал административным центром французской Луизианы в 1723 году, во время третьего пребывания Бенвилля у власти.

Основание Билокси

В 1719 году, во время войны четверного альянса Бенвиль перенёс административный центр французской Луизианы из Мобила в Олд-Билокси. Причиной послужили близкие бои, проходившие с испанской Пенсаколой. Однако в связи с изменением косы в заливе поселение было перенесено на противоположную сторону и основано Нью-Билокси. После завершения работы в Нью-Билокси старый город согласно французским традициям сожгли, чтобы предотвратить его заселение врагом.

В 1719 году во время строительства Нового Орлеана город полностью затопило на шесть дюймов, что заставило строителей задуматься о наращивании дамб. На совещательном совете обсуждалась также возможность оставить административный центр в Билокси. Но так как песчаные почвы вокруг Билокси осложняли сельскохозяйственные работы и штормы затягивали песок в порт, а Новый Орлеан был глубоководным портом близко к сельскохозяйственным угодьям, столицу решено было перенести. В июне 1722 года Бенвиль начал перенос столицы в Новый Орлеан и закончил начатое в августе 1722 года.

29 августа 2005 года ураган Катрина привёл к затоплению Билокси, местами до 9 метров. Здания в Билокси пострадали до третьего этажа, а баржи-казино протаранили даже вторые этажи соседних отелей. В то же время внутренняя часть Нового Орлеана была затоплена только на 70 процентов, кое-где достигая глубины 3 метров.

Война с Чикасо

В 1725 году Бенвиль был отозван во Францию, на посту губернатора eго сменил Пьер Дюге де Босбриан (фр. Pierre Dugué de Boisbriant). Бенвиль вернулся на свой пост лишь в 1733 году, сменив Этьена Перье (фр. Étienne Périer). Последний срок губернатора Бенвиля был омрачён конфликтами с народом чикасо, отношения с которым постоянно ухудшались. Вернувшись на пост губернатора, Бенвиль начал планировать масштабные военные действия, попросив помощи у губернатора Иллинойса Пьера Д'Артагетта (фр. Pierre D'Artaguiette). Войска Бенвиля опоздали к встрече с войсками Д'Артагетта и 25 марта 1736 года Д'Артагетт сам начал наступление, которое было отбито. После нескольких недель подготовки 26 мая Бенвиль напал на чикасо с юга, но и эта атака была отбита.

Униженный поражением, Бенвиль собрал войско и в 1739 году начал подготовленное наступление на чикасо. В начале апреля 1740 года народ чикасо и Бенвиль подписали мирный договор.

Отставка

После подписания мирного договора с чикасо в 1740 году Бенвиль попросил освободить его от обязанностей губернатора, считая, что после двух поражений не должен оставаться на посту. В ожидании нового губернатора Бенвиль устроил в Новом Орлеане первую благотворительную больницу. Новый губернатор, Пьер де Риго де Водрейль (фр. Pierre de Rigaud de Vaudreuil), прибыл в Орлеан в 1743 году и Бенвиль отплыл во Францию. Но и там Бенвиль продолжал участвовать в жизни колонии, пытаясь не допустить перехода Луизианы испанцам. Бенвиль умер в Париже в 1767 году.

Ссылки

• [international.loc.gov/intldl/fiahtml/fiatheme2c4.html Жан-Батист Ле-Мон де Бенвиль, Биография] (англ.)
• [www.biographi.ca/009004-119.01-e.php?&id_nbr=1486 Жан-Батист Ле-Мон де Бенвиль, Биография на сайте biographi.ca] (англ.)

Отрывок, характеризующий Ле-Мон де Бенвиль, Жан-Батист

– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.