Боротра, Жан

Жан Боротра
Гражданство	Франция Франция
Дата рождения	13 августа 1898(1898-08-13)
Дата смерти	17 июля 1994(1994-07-17) (95 лет)
Место рождения	Биарриц
Место смерти	Арбонн, Аквитания
Рост	186 см
Вес	72 кг
Начало карьеры	1921
Рабочая рука	правая
Удар слева	одноручный
Одиночный разряд
Турниры серии Большого шлема
Австралия	победа (1928)
Франция	победа (1931)
Уимблдон	победа (1924, 1926)
США	финал (1926)
Парный разряд
Турниры серии Большого шлема
Австралия	победа (1928)
Франция	победа (1925, 1928, 1929, 1934, 1936)
Уимблдон	победа (1925, 1932, 1933)
Международные медали Олимпийские игры Бронза Париж 1924 парный разряд
Завершил выступления

Жан Робе́р Боротра́ (фр. Jean Robert Borotra; 13 августа 1898, Домен-дю-Пуй, Аквитания — 17 июля 1994, Арбонн, Аквитания) — французский теннисист, один из «четырёх мушкетёров» французского тенниса (наряду с Рене Лакостом, Анри Коше и Жаком Брюньоном).

• Четырёхкратный победитель турниров Большого шлема в одиночном разряде
• 14-кратный победитель турниров Большого шлема в мужском и смешанном парном разряде
• Шестикратный обладатель Кубка Дэвиса в составе сборной Франции
• Бронзовый призёр Олимпийских игр 1924 года в мужском парном разряде
• Член Международного зала теннисной славы с 1976 года.

Личная жизнь

Жан Боротра родился в Домен-дю-Пуй близ Биаррица, в Басконии. В юности увлекался пелотой, но, побывав в 14 лет в Англии, познакомился с теннисом, ставшим его любовью на всю жизнь.

Во время Первой мировой войны Боротра служил в артиллерии и командовал батареей. Его имя дважды упоминалось в сводках боевых действий, он был награждён боевым орденом. После войны поступил в Сорбонну, где получил степень по юриспруденции, а также инженерную степень в Политехнической школе, которую окончил в 1922 году. Позже занимался бизнесом, представляя интересы компании Satam, продававшей оборудование для нефтедобычи, в том числе и в годы своей высшей спортивной славы. Так, единственный раз приехав на чемпионат Австралии, он сумел ещё до начала игр получить для своей фирмы выгодный контракт.

После окончания игровой карьеры Боротра занялся политикой, вступив в националистическую Социальную партии Франции. В начале Второй мировой войны он вернулся на службу в чине капитана и попал в плен под Дижоном. Из плена ему удалось бежать, а после капитуляции Франции он стал в конце 1940 года генеральным комиссаром по делам спорта в правительстве Виши. В этом качестве он ввёл девять часов в неделю обязательных уроков физической подготовки в школах. Однако в 1942 году он был отстранён от должности по настоянию немцев за излишний патриотизм и затем депортирован. Остаток войны, по подозрению в сношении с англичанами, он провёл в Заксенхаузене, Бухенвальде и других нацистских лагерях, пока в мае 1945 года не был освобождён вместе с другими видными французами, содержавшимися в тюрьме в Иттере (Австрия). После войны он предстал перед судом за сотрудничество с вишистским режимом. Впоследствии, однако, этот эпизод был предан забвению, и Боротра был удостоен звания офицера ордена Почётного легиона (1977) и статуи перед стадионом «Ролан-Гаррос».

После войны Боротра продолжал сотрудничество с фирмой Satam. В 1988 году, в 90 лет, он женился во второй раз. Скончался Жан Боротра в возрасте 95 лет в Арбонне (Аквитания).

Спортивная карьера

Впервые Жан Боротра заявил о себе в 1921 году на чемпионате Парижа в помещениях, где в финале проиграл такому же новичку Анри Коше. В следующем году он был приглашён в сборную Франции на матч Кубка Дэвиса с датчанами и принёс команде три очка, выиграв обе личные встречи и парную игру с Коше. На следующий год в составе сборной к ним присоединились Рене Лакост и Жак Брюньон, сформировав четвёрку «мушкетёров», которая в дальнейшем прославила французский теннис.

В 1924 году Боротра стал чемпионом Франции (в этот год, последний, когда чемпионат Франции разыгрывался без участия иностранных спортсменов, он переиграл в финале Рене Лакоста) и победителем Уимблдонского турнира в одиночном разряде (также после победы над Лакостом). На Олимпиаде в Париже он дошёл до полуфинала, проиграв Коше, а в матче за третье место уступил итальянцу Умберто де Морпурго. В паре с Лакостом Боротра также дошёл до полуфинала, где их в пяти сетах (6-2, 6-3, 0-6, 5-7, 6-3) остановили будущие чемпионы Винсент Ричардс и Фрэнк Хантер, но в матче за «бронзу» французы разгромили австралийскую пару.

Год спустя Лакост взял реванш у Боротра в финалах как чемпионата Франции, так и Уимблдонского турнира, но в мужских парах они выступали вместе и выиграли и в Париже, и в Лондоне. На Уимблдоне Боротра победил также в миксте, где его партнёршей была знаменитая Сюзанн Ленглен. В Кубке Дэвиса «мушкетёры» дошли до финального раунда, где их разгромили действующие чемпионы, американцы, за которых выступали Билл Тилден, Билл Джонстон, Винсент Ричардс и Норрис Уильямс. Так же сложился финал и на следующий год, хотя по итогам сезона газета Daily Telegraph, традиционно составлявшая список лучших теннисистов мира, поместила в нём французов на первые три места, в том числе Боротра, выигравшего свой второй Уимблдон и дошедшего до финала чемпионата США, — на второе, сразу после Лакоста. но в 1927 году французы усилиями Лакоста и Коше победили в США и завоевали Кубок Дэвиса.

В 1928 году Боротра единственный раз за карьеру участвовал в чемпионате Австралии и вернулся с него с тройной победой. В одиночном разряде он последовательно прошёл на пути к титулу трёх хозяев турнира — Гарри Хопмана, Джека Кроуфорда и Рональда Каммингса. Мужской парный турнир он выиграл с Брюньоном, а в миксте с местной теннисисткой Дафной Экхерст победил его в полуфинале; соперники Боротра и Экхерст в финале на корт не вышли.

После 1928 года Боротра ещё четыре раза доходил до финала турниров Большого шлема в одиночном разряде, выиграв в 1931 году, через семь лет после своей первой победы, чемпионат Франции. В мужских парах он выиграл с 1925 по 1936 год в общей сложности девять титулов, из них пять с Брюньоном и три с Лакостом, а в последний раз дошёл до финала чемпионата Франции в сорок лет, в 1939 году, за несколько месяцев до начала мировой войны. В миксте на его счету было пять побед, одержанных на всех четырёх турнирах Большого шлема, в том числе единственный титул чемпиона США, завоёванный в 1926 году с хозяйкой корта Элизабет Райан. Он девять лет подряд, с 1924 по 1932 год, оставался в числе десяти лучших игроков мира, согласно рейтингам Daily Telegraph.

В Кубке Дэвиса французская сборная, завоевав трофей в 1927 году, пять раз подряд его удачно отстаивала, из них четыре раза против американцев. Для Боротра самым удачным был финал 1932 года. В первой игре он победил Элсуорта Вайнза, а в четвёртой ему противостоял Уилмер Эллисон. Проиграв первые два сета, Боротра сумел восстановить равновесие, но в пятом сете снова упустил Эллисона вперёд. Он отыграл четыре матч-бола и выиграл эту встречу (1-6, 3-6, 6-4, 6-2, 7-5), а с ней и весь матч. Боротра продолжал выступать за сборную до 1937 года, оставаясь в ней последним из «мушкетёров», и даже вышел на корт в её составе в паре с Ивоном Петра в матче 1947 года с командой Чехословакии, когда ему было уже почти 49 лет. В парных разрядах на турнирах Большого шлемы Боротра выступал до середины 1960-х годов, являясь старейшим участником в истории ряда турниров.

В 1976 году Боротра вместе с остальными мушкетёрами был включён в списки Международного зала теннисной славы.

Стиль игры

Боротра, прозванный «Скачущим Баском», отличался драматичным, агрессивным стилем игры. Он стремительнее любого из современников передвигался по корту, выходя к сетке как после подачи, так и после приёма, а затем бросаясь к задней линии, чтобы отбить свечу. Его бэкхенд на приёме и у сетки (выворачивая ракетку так, что удар наносился той же стороной, что и при ударе открытой ракеткой) был одним из сильнейших приёмов в его арсенале, а подача, хотя и не сногсшибательная по силе, не давала соперникам расслабиться. Боротра оставался в хорошей атлетической форме до 70-х годов XX века и по-прежнему демонстрировал свою коронную быстроту, участвуя в соревнованиях ветеранов на Уимблдоне. Неизменный синий берет оставался его фирменным знаком на корте до самого конца выступлений.

Участие в финалах турниров Большого шлема за карьеру (28)

Одиночный разряд (10)

Победы (4)

Год	Турнир	Покрытие	Соперник в финале	Счёт в финале
1924	Уимблдонский турнир	Трава	Рене Лакост	6–1, 3-6, 6-1, 3-6, 6-4
1926	Уимблдонский турнир (2)	Трава	Говард Кинси	8-6, 6–1, 6-3
1928	Чемпионат Австралии	Трава	Рональд Каммингс	6-4, 6-1, 4-6, 5-7, 6-3
1931	Чемпионат Франции	Грунт	Кристиан Буссю	2-6, 6-4, 7-5, 6-4

Поражения (6)

Год	Турнир	Покрытие	Соперник в финале	Счёт в финале
1925	Чемпионат Франции	Грунт	Рене Лакост	5-7, 1-6, 4-6
1925	Уимблдонский турнир	Трава	Рене Лакост	3-6, 3-6, 6-4, 6-8
1926	Чемпионат США	Трава	Рене Лакост	4-6, 0-6, 4-6
1927	Уимблдонский турнир (2)	Трава	Анри Коше	6-4, 6-4, 3-6, 4-6, 5-7
1929	Чемпионат Франции (2)	Грунт	Рене Лакост	3-6, 6-2, 0-6, 6-2, 6-8
1929	Уимблдонский турнир (3)	Трава	Анри Коше	4-6, 3-6, 4-6

Мужской парный разряд (12)

Победы (9)

Год	Турнир	Покрытие	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1925	Чемпионат Франции	Грунт	Рене Лакост	Жак Брюньон Анри Коше	7-5, 4-6, 6-3, 2-6, 6-3
1925	Уимблдонский турнир	Трава	Рене Лакост	Рэй Кейси Джон Хеннесси	6-4, 11-9, 4-6, 1-6, 6-3
1928	Чемпионат Австралии	Трава	Жак Брюньон	Эдгар Мун Джеймс Уиллард	6-2, 4-6, 6-4, 6-4
1928	Чемпионат Франции (2)	Грунт	Жак Брюньон	Жан де Бюзеле Анри Коше	6-4, 3-6, 6-2, 3-6, 6-4
1929	Чемпионат Франции (3)	Грунт	Рене Лакост	Жак Брюньон Анри Коше	6-3, 3-6, 6-3, 3-6, 8-6
1932	Уимблдонский турнир (2)	Трава	Жак Брюньон	Фред Перри Пат Хьюз	6-0, 4-6, 3-6, 7-5, 7-5
1933	Уимблдонский турнир (3)	Трава	Жак Брюньон	Рёсуке Нунои Дзиро Сато	4-6, 6-3, 6-3, 7-5
1934	Чемпионат Франции (4)	Грунт	Жак Брюньон	Джек Кроуфорд Вивиан Макграт	11-9, 6-3, 2-6, 4-6, 9-7
1936	Чемпионат Франции (5)	Грунт	Марсель Бернар	Реймонд Таки Пат Хьюз	6-2, 3-6, 9-7, 6-1

Поражения (3)

Год	Турнир	Покрытие	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1927	Чемпионат Франции	Грунт	Рене Лакост	Жак Брюньон Анри Коше	6-2, 2-6, 0-6, 6-1, 4-6
1934	Уимблдонский турнир	Трава	Жак Брюньон	Джордж Лотт Лестер Стофен	2-6, 3-6, 4-6
1939	Чемпионат Франции (2)	Грунт	Жак Брюньон	Чарльз Гаррис Дон Макнил	6-4, 4-6, 0-6, 6-2, 8-10

Смешанный парный разряд (6)

Победы (5)

Год	Турнир	Покрытие	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1925	Уимблдонский турнир	Трава	Сюзанн Ленглен	Элизабет Райан Умберто де Морпурго	6-3, 6-3
1926	Чемпионат США	Трава	Элизабет Райан	Рене Лакост Хейзел Хочкисс-Уайтмен	6-4, 7-5
1927	Чемпионат Франции	Грунт	Маргерит Брокди-Борде	Лили Альварес Билл Тилден	6-4, 2-6, 6-2
1928	Чемпионат Австралии	Трава	Дафна Экхерст	Эсна Бойд Джон Хокс	без игры
1934	Чемпионат Франции (2)	Грунт	Колетт Розамбер	Элизабет Райан Адриан Квист	6-2, 6-4

Поражение (1)

Год	Турнир	Покрытие	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1926	Чемпионат Франции	Грунт	Сюзанн ле Бенерэ	Сюзанн Ленглен Жак Брюньон	4-6, 3-6

Литература

• Allison Danzig. Jean Borotra // Bud Collins' Tennis Encyclopedia / Bud Collins & Zander Hollander (Eds.). — 3rd ed. — Visible Ink Press, 1997. — P. 82-83. — ISBN 1-57859-000-0.
• Новиков А. В., Кукушкин В. В. Французские «мушкетёры» // Большой шлем, или Четыре теннисных туза. — М.: Физкультура и спорт, 1990. — С. 44-48. — ISBN 5-278-00226-3.

Ссылки

• [www.daviscup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Дэвиса] (англ.)

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/Jean-Borotra Жан Боротра] на сайте Международного зала теннисной славы  (фр.)

Отрывок, характеризующий Боротра, Жан

Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?