Жданович, Антон Никитич

Антон Никитович Жданович
Наказной гетман Войска Запорожского
с 1657 год
Киевский полковник
1649 год — 1651 год
Предшественник:	Кричевский, Михаил Станислав
Преемник:	Крыса, Михаил
Киевский полковник
1651 год — 1653 год
Предшественник:	Крыса, Михаил
Преемник:	Пещенко, Евтух
Киевский полковник
1656 год — 1657 год
Предшественник:	Яненко-Хмельницкий, Павел
Преемник:	Дворецкий, Василий Фёдорович
Генеральный есаул
1656 год — 1657 год

Антон Никитич Жданович (Антон Волочай) герба Ястржембец (? — после 1660) — киевский полковник, генеральный есаул и наказной гетман Войска Запорожского, участник восстания Хмельницкого.

Биография

В 1649 году Антон Никитич служил в Чигиринском полку и оборонял Киев от польско-литовских войск. После гибели в августе 1649 года полковника Михаила Кричевского стал киевским полковником. В конце 1650 года ездил с посольством в Константинополь благодарить падишаха за обещанную помощь Хмельницкому против поляков, а в следующем году после поражений брацлавского полковника Нечая под Красным и вследствие вновь начавшихся неприязненных действий между казаками и поляками, был послан туда же просить о присылке помощи.

В 1651 году сдал Киев полякам, которые разграбили город. Входил в состав комиссии для выработки Белоцерковского договора с правительством Речи Посполитой.

В 1653 году был в составе посольства в Варшаву, где был арестован. 23 сентября 1654 года вернулся к Богдану Хмельницкому и 28 сентября был направлен на переговоры в Москву. В Москве Антон Никитович удостоился пожалования в «три сорока соболей». В 1655 году упоминается как полковник киевский в отставке. В марте 1656 года вновь стал киевским полковником, а в ноябре генеральным есаулом.

Во время похода на Речь Посполитую для поддержки Дьёрдя II Ракоци 10 января 1657 года назначен наказным гетманом над Киевским, Белоцерковским и Переяславским полками. В период похода находился в конфликтных отношениях с Ракоци, который по свидетельству современников презрительно относился к наказному гетману. В конце похода казаки взбунтовались против Антона Никитовича и ему пришлось бежать в Киев и скрываться в монастыре.

Одно время Жданович был со своим полком в Чернобыле (на правом берегу Днепра) для защиты края от литовцев под начальством Радзивилла. Узнав о поражении Гаркуши на реке Ирпени, он собрался вступить в бой с литовцами, но был остановлен митрополитом Сильвестром и печерским архимандритом, убедившим его, что легче спасти Киев, его церкви и жителей от разгрома, вымоливши пощаду у Радзивилла, чем надеяться на успех сражения. Киев был занят Радзивиллом без боя. Узнав об уходе Ж. из-под Киева, Хмельницкий остался этим очень недоволен, послал Киевскому полковнику строгий выговор за самовольство и угрожал войсковою карою. Получив от гетмана в помощь к своему полку ещё два (белоцерковский и уманский), Жданович решил освободить Киев от литовцев и с этою целью вошёл в тайные сношения с киевлянами и составил план погубить неприятельское войско. Один из его помощников, Мозыра, должен был пойти к Днепру и зажечь литовские байдаки; другой (Гаркуша) был отправлен им идти по правому берегу реки, чтобы затем ударить на старый город, сам Жданович предполагал плыть вверх по Днепру и пристать к берегу против города в тот самый момент, когда Гаркуша нападет на Киев с противоположной стороны. С началом сражения горожане должны были зажечь свои дома, дабы этим увеличить смятение литовцев и не предать в их руки своего имущества. Этот сложно задуманный план Ждановича не был приведен в исполнение вследствие ослушания Мозыра. Сам Жданович был принужден отступить от Печерского монастыря. Хмельницкий после этого вступил с поляками в переговоры и заключил с ними в сентябре 1651 года белоцерковский трактат. Однако, вскоре между обеими сторонами стали возникать недоразумения, повлекшие за собой и столкновения. Для разрешения недоразумений и производства суда над нарушителями трактата, по мысли короля, была составлена особая комиссия, куда Хмельницким был назначен Жданович в качестве депутата с казацкой стороны. Одним из первых дел этой комиссии было присуждение к смертной казни таких видных казаков, как Мозыра, Хмелецкий, Гладкий и Гуляницкий. Вскоре, однако, бесплодность Белоцерковского трактата, стала очевидной, и между казаками и поляками вновь возгорелась война, поводом к которой послужило сватовство сына гетмана к дочери молдавского господаря Лупулы. После рады под Тарнополем (в июне 1653 года) гетман решил вступить с поляками в переговоры и с этой целью отправил Ждановича в Варшаву. Прибытие сюда Ждановича совпало с тем моментом, когда поляки были уверены в благополучном исходе войны. Он не был допущен к королю, и ему пришлось вести переговоры с гетманом Потоцким. Жданович привез с собой прошение казаков о сохранении в силе Зборовского договора, неприкосновенности церквей и монастырей и уничтожении унии. Исполняя тайный приказ гетмана, Жданович говорил, что Хмельницкий хочет отдаться под власть турок, но что казаки хотят быть под властью короля при условии, однако, сохранения Зборовского договора. Своими требованиями Жданович возбудил в Потоцком и окружавшей его шляхте бурю негодования и едва не подвергся оскорблению со стороны Потоцкого. Хитрость Хмельницкого была понята, и Жданович получил ответ, что мир с казаками может быть только в том случае, если они откажутся от союза с татарами, задержат чауша, присланного Портою, и выдадут Хмельницкого. Вместе с тем Жданович, несмотря на протесты и убеждения, был задержан в Варшаве. Отсюда он был переведен затем в войско Радзивилла, пленником которого был до начала 1654 года. С этих пор Жданович уже перестает быть Киевским полковником, а место его занимает, сперва в качестве наказного полковника, Павел Яненко-Хмельницкий. По возвращении из плена Жданович был короткое время чигиринским полковником, а с осени 1656 г. упоминается уже как генеральный судья. Занимая этот уряд, Жданович в конце 1656 года был отправлен Хмельницким в качестве наказного гетмана с двенадцатью тысячами войска в поход на помощь седмиградскому князю Ракочи, в союзе с которым находились тогда Украина и Швеция. Союзное войско достигло Варшавы, но этим успех его и закончился, так как в это время шведский король покинул Ракочи и во владения последнего вторглись австрийские войска. Поход казаков под начальством Ждановича вызвал в Москве сильное неудовольствие против гетмана, и к нему в начале июня 1657 г. прибыли послы с выговором и требованием объяснения цели посылки войск на помощь Ракочи. Послам был дан ответ, что Жданович ходил в Польшу вовсе не для того, чтобы поддержать притязания Ракочи на польский престол, а для того, чтобы "поляки не воевали подданных его царского величества"; но почти одновременно с ними прибыли к Хмельницкому и польские комиссары для установления с ним договора. Они должны были добиться разрыва союза казаков с Ракочи и шведами и посылки казаков на помощь полякам. Хмельницкий, удовлетворяя якобы их желанию, немедленно послал Ждановичу приказ оставить Ракочи под страхом наказания и объяснил комиссарам, что Жданович действует самовольно. Ракочи, получив известие о вступлении австрийцев в его владения, стал спешно отступать, но под Меджибожем был окружен со всех сторон поляками. Казаки, бывшие вместе с войсками трансильванского князя, взбунтовались против Ждановича и заявили, что, они не хотят воевать из-за предоставления польского престола Ракочи, тем более, что поход этот предпринят против воли московского государя. Возбуждение казаков было настолько сильно, что они грозили убить Ждановича и самовольно разошлись. Ракочи, попав в безвыходное положение, заключил с поляками мир, а Жданович вернулся на Украину. В августе 1657 года он уже находился в Киеве.

После смерти Богдана Хмельницкого претендовал на гетманскую булаву. В гетманство Ивана Выговского был посланником к турецкому султану и находился с гетманом во время Конотопской битвы. После смерти Хмельницкого Жданович стал на сторону Ивана Выговского, который высоко ценил его услуги. Так, например, Выговский предполагал послать его вместе с Павлом Тетерей (в июне 1658 г.) на Виленскую комиссию, которая должна была собраться для решения вопроса о предоставлении польской короны Алексею Михайловичу. По низложении Выговского, Жданович остался ему верен и ушёл в Польшу. В статьях Юрия Хмельницкого (январь 1659 г.) о нём говорится, как об одном из главных "советников" Выговского; в этих статьях было постановлено под страхом смертной казни тем "которые были в совете с изменником Ивашком Виговским, по век живота в раде войсковой и в секретной и в уряде ни в каком не быть". Последний раз Жданович упоминается в начале 1660 года.

В 1660 году принимал участие в осаде Могилёва-Подольского польскими войсками. В это время гетман Потоцкий вместе с Выговским и татарскою ордою осадил Могилев, в котором находился гарнизон из восьми тысяч казаков, признававших гетманом Юрия Хмельницкого. Но приступ поляков отразили подольский полковник Гоголь и Миргородский Кирило Андреев, прогнавшие поляков из-под Могилева с большим уроном и взявшие в плен бывшего в польском войске Ждановича.

Во время осады попал в плен к русско-казацким войскам и, вероятно, был казнён. Народ сохранил память о Ждановиче в думе на смерть Хмельницкого, где он называет его Антоном Волочаем.

Литература

• Памятники, изданные Киевской комиссией для разбора древних актов, III, отд. 3, стр. 53, 387, 470;
• Летопись Величко, ч. I, стр. 130, 282, 300, 416; Грабянка, Летопись, стр. 94, 106, 146. 151, 266;
• Летопись Самовидца, стр. 47, 228, 232, 246;
• Реестрs 1649 г., изданные Бодянским, стр. 198;
• Н. Костомаров, Богдан Хмельницкий, СПб. 1904, стр. 380, 385, 440, 441, 453, 454, 488, 523, 524, 530, 572, 576, 616, 618, 622, 625, 631, 633—36;
• А. Стороженко, Местечко Борисполь, в XVII веке, Киев 1892, стр. 53;
• Н. Костомаров, Гетманство Выговского, СПб. 1862, стр. 5, 16;
• В. Эйнгорн, Сношения малороссийского духовенства с московским правительством в царствование Алексея Михайловича, М. 1899, стр. 42, 43;
• Бантыш-Каменский, История Малой России, Киев 1903, стр. 177;
• М. Максимович, Собрание сочинений, т. I, Киев 1876, стр. 224, 235—36, 403, 407, 425, 665—67, 675, 704;
• Киевская старина 1882 г., т. III, стр. 144, т. IV, стр. 369; 1885 г., т. XIII, стр. 666—667;
• Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. IV, стр. 6—7, 54, 267, 273; т. VII, стр. 242, 317, 319;
• Черниговская летопись по новому списку, стр. 81. Сборник летописей, Киев, 1888, стр. 12, 16, 17, 166, 265.

Сиылки

• Гарский В. Жданович, Антон Никитич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Жданович, Антон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Жданович, Антон Никитич

В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.