Жебелёв, Сергей Александрович

Сергей Александрович Жебелёв
Место смерти:	Ленинград, СССР
Научная сфера:	история, археология, филология
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Научный руководитель:	Н. П. Кондаков Ф. Ф. Соколов
Известные ученики:	А. Н. Генко С. Я. Лурье И. И. Толстой А. И. Доватур

Серге́й Алекса́ндрович Жебелёв (10 (22) сентября 1867, Петербург — 28 декабря 1941, там же) — российский и советский филолог-классик, специалист в области античной истории, эпиграфики, археологии. Профессор Ленинградского университета. Академик АН СССР (1927).

Биография

Родился в купеческой семье, рано осиротел и был вынужден подрабатывать репетиторством. Окончил 2-ю Санкт-Петербургскую гимназию (1886) и историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета (1890), в котором его преподавателями были оказавший на него наибольшее влияние антиковед Ф. Ф. Соколов и филологи К. Я. Любегиль, П. В. Никитин, В. К. Ернштедт. Под влиянием Соколова в научной деятельности часто прибегал к эпиграфическому материалу. После окончания университета не сумел попасть в заграничную командировку из-за необходимости содержания семьи.

В 1898 году защитил магистерскую диссертацию, в 1903 году — докторскую.

В 1904—27 годах в alma mater профессор кафедры греческой словесности; читал лекции по истории искусства в Академии художеств и редактировал отдел классической филологии в «Журнале Министерства народного просвещения». Также в разное время был учёным секретарём историко-филологического факультета, проректором университета и деканом факультета, а в 1919 году некоторое время был ректором университета.

В конце 1920-х годов был подвергнут травле.

Научно-литературная деятельность Жебелёва была направлена главным образом на изучение политической истории Древней Греции, преимущественно начиная с конца III века до н. э.; этому посвящены магистерская и докторская его диссертации: «Из истории Афин, 229—31 гг. до Р. Хр.» (СПб., 1898) и «Άχαικά: В области древностей провинции Ахайи» (СПб., 1903). В магистерской диссертации Жебелёв восстановил список афинских архонтов эпохи позднего эллинизма, а в докторской подверг пересмотру политику Рима в Греции. В 1897 году опубликовал работу «Религиозное врачевание в древней Греции». К другой области специальных занятий Жебелёва — истории древнего искусства — относится исследование его: «Пантикапейские Ниобиды» (СПб., 1901), посвящённое описанию терракотовых фигур Ниобид из Керчи. Статьи и рецензии Жебелёва печатались преимущественно в «Журнале Министерства народного просвещения», «Филологическом Обозрении» и «Записках Императорского Русского Археологического Общества» (в последнем он состоял секретарём отделения классической и византийской археологии). Автор переводов античных писателей (Аристотель, Платон, Аппиан). В 1915 году издал пересмотренный перевод Мищенко «Истории» Фукидида. Также редактировал переводы учебной и научной литературы с современных языков — в частности, были изданы «Греческая история» Р. Пёльмана (1910) и «История греческой литературы» А. и М. Круазе (1912).

С 1927 года — в Государственной Академии истории материальной культуры (с 1937 — Институт истории материальной культуры АН СССР), где руководил изучением античного периода истории Северного Причерноморья (его труды в этой области были изданы посмертно в 1953 году).

Автор около 300 научных трудов в области истории, археологии, истории древнего искусства, классической филологии, эпиграфики. Изучал историю Древней Греции эллинистического и римского периодов, историю раннего христианства.

Осенью 1941 года Жебелёв остался в блокадном Ленинграде, где возглавлял оставшиеся в городе учреждения АН СССР.

Умер от истощения. Похоронен на Литераторских мостках Волковского православного кладбища Санкт-Петербурга на участке академиков. Надгробие нуждается в реставрации.

Память

В честь С. А. Жебелёва историческим факультетом СПбГУ и Центром антиковедения СПбГУ с 1997 года ежегодно проводятся «Жебелёвские чтения» — международная конференция по истории Античности.

Основные труды

• [нэб.рф/catalog/000200_000018_v19_rc_1670101/ Религиозное врачевание в древней Греции]. Издательство: СПб. : Тип. И. Н. Скороходова. 1893. 63 с.
• Из истории Афин, 229—31 гг. до Р.Хр. СПб., 1898.
• Пантикапейские Ниобиды // Материалы по археологии России. СПб., 1901. № 24.
• Άχαικά: В области древностей провинции Ахайи. СПб., 1903.
• Греческая политическая литература и «Политика» Аристотеля // Аристотель. Политика. Пер., пред., ком. С. А. Жебелева. М., 1911.
• Введение в археологию. Ч. 1—2. Пг., 1923.
• Северное Причерноморье: Исследования и статьи по истории Северного Причерноморья античной эпохи. М.; Л., 1953.
• Маврикий (Стратег). Известие о славянах VI—VII вв. — «Исторический архив». М. — Л., 1939. Т. 2. С. 33-37.

См. также

• АБДЕМ

Библиография

• Академик Жебелёв, Сергей Александрович (1867—1941): Библиографический указатель / Сост. А. А. Пучков. — Киев: НИИТИАГ, 1997. — 46 с.
• Тункина И. В. «Дело» академика Жебелёва // Древний мир и мы: Классическое наследие в Европе и России: Альманах. Вып. II. Санкт-Петербург: Алетейя, 2000 (ISBN 5-89329-235-9). С. 116—161.
• Фролов Э. Д. [www.centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/1997-10/frolov.htm Ученая деятельность академика Сергея Александровича Жебелева (к 130-летию со дня рождения)].
• Фролов Э. Д. Сергей Александрович Жебелев // Портреты историков. Т. 2: Всеобщая история. Москва; Иерусалим, 2000 (ISBN 5-7914-0034-9; ISBN 5-93273-018-8; ISBN 5-323-00008-2). С. 16—27.
• Шишкин В. А. Академик С. А. Жебелёв и его конфликт с партией и научной бюрократией (1928 г.) // Русская наука в биографических очерках / Ред. коллегия: Р. Ш. Ганелин, М. Б. Конашев, К. В. Манойленко, В. Н. Плешков, Г. И. Смагина, А. Н. Цамутали; Сост.: Т. В. Андреева, М. Ф. Хартанович; Отв. ред.: Э. И. Колчинский, И. П. Медведев; Рецензенты: И. С. Дмитриев, В. В. Лапин; ИИЕТ РАН, СПб. филиал. СПбИИ РАН. — СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. — С. 288-295. — 512 с. — (Деятели русской науки; Вып. 3). — 800 экз. — ISBN 5-86007-391-7, ISBN 5-86007-259-7. (в пер.)

Ссылки

• Жебелев, Сергей Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Жебелёв Сергей Александрович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50448.ln-ru Профиль Сергея Александровича Жебелёва] на официальном сайте РАН
• [www.centant.pu.ru/spbant/db/zheb.html Жебелёв Сергей Александрович (1867—1941)] — на сайте «Санкт-Петербургские антиковеды»
• Васильев А. Н. [www.centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/1997-10/vasilev.htm С. А. Жебелев как учитель (личные воспоминания А. И. Доватура)].
• Амосова А.А., Тихонов И.Л. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/861.html Жебелев Сергей Александрович // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Жебелёв, Сергей Александрович

– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.