Иоасаф (Жевахов)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Епископ Иосаф<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">иеромонах Иоасаф (Жевахов) после рукоположения в священный сан</td></tr>

Епископ Могилёвский
29 июня 1934 — октябрь 1936
Предшественник: Павлин (Крошечкин)
Преемник: Александр (Раевский)
 
Имя при рождении: Князь Владимир Давидович Жевахов (Джавахишвили)
Рождение: 24 ноября (6 декабря) 1874(1874-12-06)
имение Линовица, Полтавская губерния,
Российская империя ныне Прилукский район,Черниговская область
Смерть: 4 декабря 1937(1937-12-04) (62 года)
Курск, СССР
Принятие монашества: 26 декабря 1924 года
Епископская хиротония: 6 июля 1926 года

Епи́скоп Иоаса́ф (в миру князь Влади́мир Дави́дович Жева́хов или Джавахишви́ли; 24 ноября 1874, имение Линовица, Пирятинский уезд, Полтавская губерния — 4 декабря 1937, Курск) — епископ Русской православной церкви, епископ Могилёвский. Брат-близнец Николая Давидовича Жевахова (1874—1938).

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2002 году.





Биография

Родился в семье князя Давида Дмитриевича Жевахова, выходца из грузинского княжеского рода Джавахишвили. Мать, Екатерина Константиновна (урождённая Вульферт), состояла в родстве с семьей Горленко, из которой происходил святитель Иоасаф Белгородский. Детство и юность провёл в отцовском имении Линовица и в Киеве, где у матери был дом.

В 1899 году окончил юридический факультет Киевского университета.

С 1900 года служил в Киевской судебной палате.

В 19021914 годах — почётный мировой судья по Пирятинскому, затем по Киевскому уезду. Был участником монархического движения, членом Русского собрания.

С октября 1908 года — действительный член Православного миссионерского общества. Член-учредитель Православного Камчатского братства, основанного иеромонахом Нестором (Анисимовым).

С 1910 года — член комиссии по устройству раки для честных мощей святителя Белгородского Иоасафа (Горленко), своего дальнего родственника.

С 1911 года — старший советник Киевского губернского правления, затем — чиновник особых поручений при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе. В 1911 году был инициатором раскопок древних иноческих пещер в предместье Киева, которое называлось «Зверинец». При пещерах был основан Зверинецкий скит, почётным попечителем которого стал князь Жевахов.

С 1912 года — почётный член Курского Знаменско-Богородичного миссионерско-просветительского братства.

В декабре 1913 года в Зверинецком скиту была освящена церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы, старостой которой стал Жевахов, а 29 августа 1914 года был освящён придел в честь святителя Белгородского Иоасафа.

После революции был вынужден скрываться, в том числе в Зверинецком скиту. Затем работал в Украинской Академии наук.

В 1924 году был впервые арестован и 7 месяцев провел в тюрьме Киева. Сразу после освобождения Жевахов обратился с письмом к Патриарху Тихону с просьбой благословить его на принятие монашества: «После пережитой в текущем году Голгофы, выразившейся в полугодовалом тюремном заключении, я почувствовал всю необходимость Воскресения к новой жизни и бесповоротно решил, совершенно уйдя из мира, остаток дней своих посвятить Богу».

26 декабря 1924 года в Зверинецком скиту епископом Уманским Макарием (Кармазиным) был пострижен в монашество с именем Иоасаф в честь Иоасафа Белгородского и рукоположен во иеромонаха.

С 6 июля 1926 года — епископ Дмитриевский, викарий Курской епархии.

Вскоре был арестован и в 1926—1929 годах находился в заключении в Соловецком лагере особого назначения. После лагеря три года провёл в ссылке в Нарымском округе (Восточно-Сибирский край).

Был последовательным сторонником митрополита Сергия (Страгородского).

С 19 сентября 1932 года — епископ Пятигорский.

С 28 октября 1932 года — епископ Чебоксарский. От назначения отказался.

С 29 июня 1934 года — епископ Могилёвский. С 1936 года также управлял Минской епархией.

Затем жил в Белгороде, 16 октября 1936 года был арестован и выслан в город Боровичи Новгородской области, где жила его сестра. В 1937 году смог ненадолго вернуться в Белгород.

В 1937 году арестован УНКВД по Курской области по обвинению в «руководстве контрреволюционной фашистской организацией церковников». В частности, был обвинён в том, что назвал убийство С. М. Кирова «заслуженной карой» за расстрелы, которые проводились по приказу Кирова. 4 декабря 1937 года осуждён тройкой УНКВД по Курской области и в тот же день расстрелян.

Канонизация и почитание

Определением Священного Синода Русской православной церкви от 17 июля 2002 года его имя включено в Собор новомучеников и исповедников Российских.

17 сентября 2014 года в Преображенском кафедральном соборе начальник управления ФСБ по Белгородской области Олег Южаков в присутствии митрополита Белгородского и Старооскольского Иоанна (Попова) передал митрополиту Курскому и Рыльскому Герману (Моралину) копию уголовного дела, возбуждённого в 30-х годах в отношении епископа Иоасафа (Жевахова). В материалах дела: ордер на арест, постановление об избрании меры пресечения, протокол допроса, анкета арестованного, постановление «тройки» о расстреле и справка о посмертной реабилитации епископа. Митрополит Герман поблагодарил за документы и отметил, что недавно в Курске был найден дом, в котором во время ссылки жил епископ, и пообещал установить на нём памятную доску[1].

Труды

  • Молитва святителя Иоасафа, Белгородского и всея России Чудотворца (1705—54). (Опыт крат. комм.). Издание 2-е, доп. Киев, 1912;
  • То же. С приложением очерка С. А. Нилуса о Н. А. Мотовилове и статьей А. Д. Эртеля «Древние пещеры на Зверинце в Киеве»;
  • То же. Издание 3-е, доп. жизнеописанием святителя. Киев, 1915;
  • Родословная роспись рода князей Жеваховых. (Российская ветвь). Киев, 1914.

Напишите отзыв о статье "Иоасаф (Жевахов)"

Примечания

  1. [www.belpressa.ru/news/news/specsluzhby-peredali-cerkvi-dokumenty-o-sudbe-episkopa-ioasafa-zhevahova/ Спецслужбы передали церкви документы о судьбе епископа Иоасафа (Жевахова). БелПресса]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Иоасаф (Жевахов)

Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.