Железнодорожная артиллерия

Железнодоро́жная артилле́рия — особый тип артиллерии, применявшийся в XX веке. Железнодорожная артиллерия была представлена орудиями особой мощности, установленными на платформу или транспортёр.

История

Первая мировая война

В Первой мировой войне широкое применение получила различного рода тяжёлая артиллерия. Естественно, что мощные и особо мощные орудия устанавливали на железнодорожные платформы. Известная Парижская пушка была способна выстрелить с линии фронта до самого Парижа.

Первая мировая война способствовала развитию железнодорожной артиллерии крупного калибра.

Германия

Немецкие войска для первых железнодорожных установок стали использовать полевые орудия с колёсными лафетами (это было на первых установках завода «Сен-Шамон»). Однако уже в 1917 году вышли в свет мощные установки с 389-мм орудиями типа «Е» и «В».

В 1918 году произошло событие огромной важности; оно заставило по-другому взглянуть на железнодорожную артиллерию.

23 марта 1918 года, в 7.15 утра, Париж услышал очень мощный взрыв «чего-то, упавшего на набережную реки Сены». Через 15 минут последовал новый, второй взрыв, но теперь уже на улице Карла V. На столицу Франции с аэростатов и дирижаблей падали бомбы. Однако на этот раз случилось что-то в новом роде. Высказывались разные предположения и точки зрения, вплоть до самых нелепых — например, «стреляет пневматическая пушка, якобы установленная в самой столице». Между тем, мощные взрывы продолжались целый день; всего же их было 21. Были и потери: было убито 15 человек, ранено — 36. Улицы Парижа сделались пустыми; множество жителей, панически испугавшихся, бросилось на вокзалы. Специалисты сразу же догадались, что происходил обстрел, производимый с помощью какой-либо новой сверхмощной пушки. По полёту снарядов к цели специалисты определили направление, откуда осуществлялась стрельба. Вскоре французские лётчики обнаружили в лесу юго-западнее Лиона три артиллерийские железнодорожные установки, принадлежащие немецким войскам. Местонахождение установок исчислялось в расстоянии 125 километров от Парижа. Установки находились очень глубоко в немецком тылу, и поэтому единственной, способной «противостоять» им, оказалась 34-см в 45 калибров длиной морская пушка, находившаяся на железнодорожном транспортёре. Однако, в пределах досягаемости оказалась только одна установка немцев. Французским войскам удалось подвезти свой транспортёр к немецким позициям; сделали это со стороны холма; холм прикрывал от прямого наблюдения. Для того, чтобы ввести в заблуждение звуковые пеленгаторы немцев, на расстоянии нескольких сот метров от основной установки поместили ещё две, только меньшего калибра. Они начали стрельбу раньше на несколько секунд.

Корректировка огня происходила при помощи аэропланов. К тому времени, как кончался день, немецкая артиллерийская установка, расположенная поблизости, была уничтожена; все остальные установки не получили повреждений и продолжали действия по обстрелу Парижа. Всего же немецкие войска провели три серии обстрелов: с 23 марта по 1 мая, с 27 мая по 11 июня, а также с 15 июля по 9 августа; согласно словам известного инженера А. Г. Дукельского, «весь артиллерийско-технический мир был ошеломлён этими обстрелами».

Свои пушки, стреляющие на большую дальность, немецкие войска изготавливали из 381-миллиметровок (15-дм), имеющих длину 45 калибров (17,1 м). Сначали рассверливали ствол, затем осуществляли вставку длинной трубы, расположенной внутри и выступавшей на 12,9 м. В итоге, размер пушки в длину составил 30 м. У пушки также имелось снабжение: 210-мм лейнер, имеющий очень большую толщину; после разгорания его было возможно рассверлить вплоть до 240 мм, а затем даже до 260 мм. Ствол имел не очень большую живучесть: всего 50 выстрелов. Когда орудие осуществляло свои 50 выстрелов, его демонтировали, затем организовывали перевозку на завод, а потом рассверливали до следующего калибра и осуществляли установку на железнодорожный транспортёр. Вся же живучесть ствола составляла 150 выстрелов. Немецкие войска всего изготовили тройку железнодорожных транспортёров; естественно, они были способны нести такое орудие. Главная балка осуществляла опору на четыре тележки. Выстрелы производились с основания, изготовленного из бетона; его верхняя часть имела возможность вращения. При этом осуществляли выкат тележек из-под главной балки; это была схема стрельбы с основания, имеющего состояние постоянного; эту схему когда-то предлагал полковник Уэдерд; в скором времени она получила очень широкое применение по береговой обороне.

Дистанция стрельбы установки была 125 км; она открывала обновлённые возможности артиллерии железнодорожников и, кстати, многим она не показалась предельной дистанцией. Первая мировая война имела по своим масштабам очень резкое и большое отличие от всех войн, произошедших ранее. Армии могли сражаться только лишь при том, условии, когда с тыла подвозят огромное количество боевых припасов, продовольствия, а также других ресурсов; следовательно, большое значение получил обстрел морских портов, железнодорожных узлов и промышленных центров. Гаагская конференция признала для всех цивилизованных наций запрещение на обстрелы городов, не имеющих защиты, обязательным, но артиллеристы оправдывались; они делали заявления, что таких городов не осталось; следовательно, Первая мировая война также отличалась от всех предыдущих войн повышенным процентом гибели не только военного, но и гражданского населения.

Артиллерия, бьющая на большу́ю дальность, согласно мнениям некоторых специалистов, приобрела не только статус мощного средства наступления и обороны; во Франции после прошедшей войны высказывалось мнение: очень необходимо определить сухопутные и морские районы противников, и именно те, за счёт которых можно будет иметь выгоду; эта выгода была представлена в виде гарантии держания под угрозой, продолжающейся постоянно, родственных пушек при разных вариантах политики между народами; следовательно, артиллерия на железной дороге чуть-чуть не оборотилась в оружие для устрашения; кстати, эту самую цель и преследовали немцы (они разрабатывали план; в нём должно было находиться предложение, как бомбить столицу Франции). С двух точек зрения — экономической и военной — производство родственных пушек, бьющих на большу́ю дальность, было очень и очень невыгодно; выгода могла быть только в политических ситуациях.

Но не только Франция и Германия осуществляли работы и создавали железнодорожные установки. Работы осуществлялись и в других странах. Так, например, английские железнодорожные системы, также, как и в XIX веке, не отличались от других систем большой оригиналь­ностью. В большинстве случаев использовались 9,2-дм (223,7-мм) станки на переднем и центральном штыре, расположенные на берегу. У первых имелся круговой обстрел, а у вторых — только лишь десятиградусный. Чтобы вдоль пути станки не смещались, получили своё применение якорные крепления (брус, закопанный на глубину 2 метров; за него цепями с натяжным приспособлением закрепляли железнодорожный транспортёр). Помимо этого, были ещё и изготовлены 12-дм (305-мм) и 14-дм (356-мм) транспортёры; они стреляли вместе с откатом на тележках, которые были заторможены, вдоль пути, а также с криволинейных участков (усов). Откатывание 14-дм железнодорожного транспортёра имело размер в длину 9-12 метров; это заставляло обслугу уходить с транспортёра при обстреле; это было очень неудобным действием; также оно снижало скорость выстрелов.

Италия

У береговой обороны Италии на Адриатическом море на транспортёрах имелись морские пушки, калибра 75, 102, а также 152 мм; на сухопутном фронте применялся железнодорожный транспортёр завода Ансальдо; он имел 381-мм пушку длиной 40 калибров. Поглощение энергии откатывания осуществлялось гидравлическим компрессором, а также осуществлением трения главной балки железнодорожного транспортёра; трение происходило о продольные брусья (они были уложены вдоль железнодорожного пути).

Россия

В декабре 1916 года Российское морское министерство стало искать необходимые резервы и вдруг вспомнило о 10-дм (254-мм) орудийных станках, снятых с броненосца «Ростислав»; они были демонтированы с морского судна в 1901 году. Изготавливались эти станки на Обуховском заводе в 1898 году согласно проекту полковника В. А. Алексеева, начальника заводской чертёжной мастерской.

В 1901 году, в городе Севастополе, в то время, когда испытывалась стрельба 254-мм башенных установок, снятых с броненосца «Ростислав», в них вдруг обнаружились конструктивные недостатки, и очень серьёзные. Чтобы исправить эти недостатки, нужно было время, а его катастрофически не хватало, и поэтому орудиям просто сделали замену: на их место поставили станки Металлического завода; завод предназ­начался для броненосца «Ослябя».

Предполагалось, что в 1916 году станки должны как-то послужить Отечеству с целью его защиты. В конце 1916 года морское министерство да́ло важное задание Петроградскому металлическому заводу: начать разработку проекта одного из самых первых железнодорожных транспортёров, причём так, чтобы на них использовались орудийные станки, снятые с «Ростислава».

Это дело было новым для России, и поэтому морское министерство внесло предложение с целью воспользоваться опытом французов; министерство выделило два транспортёра, имеющих массу 50 тонн; эти транспортёры служили для перевозки морских грузов большой массы из Санкт-Петербурга на Чёрное море. А. Г. Дукельский, являвшийся начальником Артиллерийского конструкторского бюро на Металлическом заводе, выбрал 240-мм железнодорожную установку французских войск в качестве прототипа. 254-мм орудия, имеющие длину 45 калибров, были взяты из изготовленных в своё время про запас этих орудий. Вместе с тяжёлыми условиями времени войны и вместе с февральскими событиями, Металлический завод каким-то образом смог к летнему времени 1917 года осуществить заверщающий этап изготовления первого железнодорожного транспортёра. В это же время прошли испытания; он был испытан стрельбой, происходящей на морском полигоне; в начале же августа транспортёр прошёл испытания и второй стрельбой. Но эти установки могли стрелять только лишь вдоль путей и всего лишь с поворотом 2°; их предельный угол возвышения исчислялся в 35°. Чтобы разгрузить транспортёр, рессор при стрельбе к рельсам железнодорожного пути винтовыми домкратами осуществлялось прижимание 2-х упоров; кроме того, для того, чтобы уменьшить откат, имелись захваты и на рельсы.

15 августа 1917 года завершилось формирование 1-й и 2-й отдельных морских тяжёлых батарей; этим батареям придали штат военного времени. Каждая из этих батарей включала в себя составы — постоянный и временный. Постоянный состоял из железнодорожного транспортёра вместе с орудием, вагона-передка, товарных вагонов в шести экземплярах для боекомплекта, а также одного служебного вагона (В то время сама артиллерия вообще передвигалась на конной тяге. К передку прицеплялся лафет с орудием; после на этом самом передке размещались боевые припасы. Вообще само название «передок» перешло в железнодорожную артиллерию для того, чтобы обозначать вагон, предназначающийся для транспортировки боевых припасов. Позже именно такие вагоны получили привычное для моряков название «вагон-погреб»).

Временный состав давался батарее только лишь по требованию её командира и при дальних транспортировках; состав включал в себя вагоны: 1-го, а также 2-го класса, плюс два специальных вагона для солдат, четыре платформы, а также вагон с крышей для размещения в нём походной кухни. Мало того, в батарею включались один грузовой, а также легковой автомобили; также там размещались по два мотоцикла.

Но, всё равно, поучаствовать в боях русские железнодорожные транспортёры с батареями не успели; впоследствии 254-мм станкам вместе с орудиями сделали замену: вместо них поставили установки Металлического завода для 203-мм орудий, имеющих длину 50-ти калибров.

Первые русские железнодорожные транспортёры так же, как и все такие установки, естественно, имели множество серьёзных недостатков, и поэтому они уступали более хорошим образцам. И всё-таки не нужно забывать, что лишь первый опыт не увенчался успехом. Также на всём этом сказалось и то, что отсутствовало достаточное количество железнодорожных путей, не имеющих подготовку. Именно в этом случае Россия до сих пор сильно заметно имела отставание от стран Западной Европы; в 1917 году, для того, чтобы устранить это заметное отставание, не было денег, людей, времени, и вообще, не было средств.

Но, несмотря на это, конструкторы Металлического завода продолжили работы именно в этом направлении; конструкторы даже сумели успеть вплоть до закрытия Металлического завода в декабре 1917 года разработать проект транспортёра, предназначенного для 305-мм гаубицы.

Но этому проекту так и суждено было остаться на бумаге.

Франция

Лидером в направлении железнодорожной артиллерии была Франция.

Когда Англия вступила в войну, это очень облегчило заботу французов — охрану своего береговой границы; эту задачу взял на себя флот Англии. За счёт этого освободилось очень много мощных крупнокалиберных береговых и корабельных орудий.

После этого появился вопрос об использовании орудий на сухопутном фронте; именно там имелась большая потребность в крупнокалиберной артиллерии. Полевая артиллерия французов оказалась неспособной уничтожать мощные укрытия из бетона, построенные немецкими войсками перед войной. Из-за большо́й боевой массы орудий их перемещение было возможно только железнодорожным путём.

В октябре 1914 года французское командование создало комиссию AZVF (тяжёлой артиллерии на железнодорожных установках-транспортёрах); комиссия занялась решением проблемы; комиссия обратилась на заводы Шнейдера в Крезо, а также к морскому сталелитейному заводу Батиньель, чтобы внести предложение по разработке проектов размещения мощных орудий крупного калибра на железнодорожных транспортёрах; так назывались платформы, имеющие большие размеры. Они предназначались для того, чтобы перевозить особо тяжёлые грузы.

Сначала удалось установить 305-мм пушки на рамных лафетах, изготовленных на заводе «Сен-Шамон»; параллельно с этим изготавливались установки с 95-мм и 19-см береговыми пушками, а также 274-мм морскими.

В мае 1915 года первый дивизион, состоящий из восьми 19-см пушек, принимал участие в наступлении в Артуа. Через некоторое время у французской армии уже состояло на вооружении огромное количество различных артиллерийских установок, представляющих собой, согласно словам одного из артиллеристов, «настоящий музей образцов самых разнообразных систем».

У некоторых конструкций артиллерийских установок явно просматривалась неспособность к бою; это подрывало авторитет (его постепенно «брала в свои права» артиллерия железных дорог).

У железнодорожных артиллерийских установок присутствовали и недостатки. Так, например, одним из серьёзных недостатков противники считали «привязанность» установок к железнодорожному пути. До сих пор многие считали, что железнодорожные пути, которых не хватало «на поле сражения» и их уязвимость по отношению к противнику резко ограничивают возможности железнодорожной артиллерии. Но со временем опыты на практике опровергли эти утверждения; тем не менее, завод Шкода в Пльзени (Австро-Венгрия) во время Первой мировой войны осуществил выпуск нескольких оригинальных установок; они были способны передвигаться как по железнодорожному полотну, так и по обыкновенной дороге. Среди них были 38-см гаубица образца 1916 года и 42-см гаубица образца 1917 года. Для перемещения установки разбирались; потом их помещали на четыре платформы. Каждая из платформ имела большой вес — от 30 до 36 тонн; также она снабжалась двойными колёсами: имелись внутренние — для того, чтобы передвигаться по железнодорожному пути, и внешние, с резиновыми шинами — для обычной дороги. Внешние колёса имели бо́льший диаметр и, когда осуществлялось движение по железной дороге, снимались. В качестве движителя использовался обыкновенный трактор. Очень может быть, что именно эти системы железнодорожных артиллерийских установок были прототипами самоходных орудий, созданных в более позднее время.

Со временем французские войска предпочли первым неудачным железнодорожным установкам более новые, мощные и с большей скорострельностью. Благодаря деятельности комиссии AZVF, пополнившей в 1916 году программу о перевооружении французской армии, принятую в 1913 году, это стало возможно. В результате французские войска получили 400-мм и 520-мм гаубицы Шнейдера с предельным углом возвышения 65°, предназначенные для железных дорог. С этого времени перед всеми наступательным операциями французов происходила длительная артиллерийская подготовка. Так, например, за некоторое время наступления в июле 1917 года подготовка рассчитывалась на тринадцатидневный срок, но из-за плохой погоды её продолжение заняло целых 16 дней.

Вторая мировая война

Наибольших успехов в применении железнодорожной артиллерии достиг Вермахт. Немецкими инженерами были созданы 800 мм орудия «Дора» и «Густав». Финны сумели переделать для стрельбы с транспортера несколько 254-мм пушек, а также захватить несколько поврежденных советских 180-мм и 305-мм орудий на железнодорожных транспортерах, оставленных при эвакуации ВМБ Ханко и применить их в боях к северу от Ленинграда и для обстрела самого города. После окончания войны, в числе прочего, СССР конфисковал у Финляндии и эти транспортёры (финское командование пыталось их скрыть, но согласно слухам, один из солдат выдал советской комиссии месторасположение транспортёров).

К началу Великой Отечественной войны в составе ВМФ СССР насчитывалось 11 батарей железнодорожной артиллерии из 37 дальнобойных орудий-транспортеров (шесть 356-мм, девять 305-мм, два 203-мм и двадцать 180-мм). Со стороны СССР принимали участие бронепоезда, вооруженные орудиями калибром до 107 мм. При обороне Ленинграда использовалось более 20 железнодорожных батарей, в том числе поставленные на транспортеры 100-мм,120-мм ,130-мм и 152-мм корабельные орудия и несколько трофейных 88-мм зениток.Самой крупной из серийных была артустановка с 356-мм оружиями с недостроенных линейных крейсеров типа "Измаил"(2 орудия участвовало в обороне Ленинграда).РККА планировало принять на вооружение 356-мм и 500-мм железнодорожные батареи (вся имеющаяся к началу войны железнодорожная артиллерия была подчинена ВМФ-использовались лишь дальнобойные корабельные орудия,а сами они были предназначены для борьбы с вражескими НК и обороны собственных ВМБ) но из за войны отказалось от этого.Финны использовали для обстрелов Ленинграда трофейные советские 180-мм и 305-мм орудия на транспортерах и поставленные на транспортер 254-мм береговые орудия (сняты с построенных еще до революции батарей Центральной минно-артиллерийской позиции (после 1944 года 305-мм и 180-мм орудия отбиты РККА, 254-мм оставлены финнам)).

Применение в наши дни

В наше время железнодорожная артиллерия применяется только в виде баллистических ракет, установленных на платформы, с целью маскировки в бункерах и тоннелях.

См. также

• Дора (орудие)
• Бронепоезд

Ссылки

• [www.artillerist.ru/modules/myarticles/article.php?storyid=104 Энциклопедия артиллерии — железнодорожная артиллерия]  (рус.)
• [scbist.com/blogs/admin/355-iz-istorii-oruzhiya-na-zheleznodorozhnom-hodu.html Из истории оружия на железнодорожном ходу]

Отрывок, характеризующий Железнодорожная артиллерия

– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.