Железнодорожный транспорт в Камеруне

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Первая железнодорожная линия Бонабери — Нконгсамба длиной 159 километров, была построена в 1909 г. Общая протяженность пути 987 км (2014)[1], ширина колеи 1000 мм, железнодорожные линии однопутные. Используются рельсы с массой метра погонного — 30 и 36 кг, шпалы деревянные и стальные. В локомотивном парке тепловозы.[2]


Большое экономическое значение для Камеруна имеет линия от Дуала до Нгаундере. Основные грузы: нефтепродукты, цемент, хлопок-сырец и другие продукты сельского хозяйства.[2]



Поезда

Основным используемым участком железной дороги является отрезок Яунде — Н’гаундере. Поезда из Яунде и Н’гаундере отправляются в 18.00. Заявленное время в пути — 18 часов (прибытие в пункт назначения в 12.00). Если вам повезёт, то путешествие может сократиться до 15-16 часов (то есть вы прибудете в пункт назначения в 9.00-10.00). Но будьте также готовы к тому, что путешествие может затянуться и больше — из-за поломок локомотива или сбитых коров. Плюс остановки на всех полустанках.

Есть четыре категории вагонов. Вагоны 1-го и 2-го класса представляют собой то же самое, что и автобус. Стоимость билета в 1-м классе в одну сторону составляет 17 000 франков. Существуют также 2- и 4-местные купе с кушетками (соответственно, как привычное нам купе). Стоимость билета в 4-местном купе — 25 000 франков в один конец, в 2-местном — 28 000 франков.

Железнодорожные связи со смежными странами

Напишите отзыв о статье "Железнодорожный транспорт в Камеруне"

Примечания

  1. [www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/cm.html CIA World Factbook: Cameroon].
  2. 1 2 Железнодорожный транспорт: Энциклопедия / Гл. ред. Н. С. Конарев. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. — 559 с. — ISBN 5-85270-115-7.


Отрывок, характеризующий Железнодорожный транспорт в Камеруне

11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.