Желиговский, Эдуард

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эдуард Желиговский
Edward Żeligowski
Псевдонимы:

Антоний Сова

Дата рождения:

20 июля 1816(1816-07-20)

Место рождения:

Марьянполье, Вилейский уезд, Виленская губерния, Российская империя (ныне Вилейский район Минской области Минской области)

Дата смерти:

28 декабря 1864(1864-12-28) (48 лет)

Место смерти:

Женева, Швейцария

Гражданство:

Российская империя

Род деятельности:

поэт

Эдуард Желиго́вский (польск. Edward Żeligowski, Edward Witold Żeligowsky, псевдоним Антон Сова (Антоний Сова[1]), польск. Antoni Sowa; 20 июля 1816 (21 ноября 1815 года по старому стилю, или 4 декабря по новому[1]), фольварк Марьянполье (Корейковцы[1]), Вилейский уезд, Виленская губерния, Российская империя (ныне Вилейский район Минской области) — 28 декабря 1864, Женева, Швейцария) — польский, белорусский[2] и литовский[3][4] поэт, философ, общественный деятель.

В период службы в Уфе именовался в документах — Эдвард Юлианович[5].

В источниках встречается также двойное имя — Эдвард-Витольд[6] или Эдвард Витольд[7]





Биография

Родился в семье русского мелкопоместного дворянина, во владении семьи было 60 десятин земли, усадьба Марьянполье (часть бывшего имения Арпа). Крещён дважды[8] (первый раз — водой, второй раз — елеем) в Костеневичском костёле[1].

В 1833—1836 годах учился в Дерптском (Тартуском) университете, получил хорошее образование, окончив дипломатическое отделение. Во время учёбы был членом академической корпорации (студенческого братства) «Конвент Польши» — «Konwent Polonia». После окончания университета служил в канцелярии виленского генерал-губернатора[5]. В 1838 году арестован за участие в подготовке восстания под руководством Шимона Конарского; интернированК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3276 дней]. В 1842 году вернулся на РодинуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3276 дней].

«По высочайшему повелению за создание сочинения «Иордан», в котором обнаружена неблагонадежность автора, в январе 1851 года выслан из Вильно в Петрозаводск, Олонецкой губернии, с учреждением полицейского надзора»

— цитата из архивного документа

В 1851 году снова арестован и выслан в Петрозаводск[9]. Находясь в Олонецком крае постоянно находился под полицейским надзором, несколько раз писал прошения властям (господину министру внутренних дел) о переводе в другой город России, по причине состояния здоровья, но они удовлетворили его просьбу только через несколько лет, в 1853 году Эдуард был выслан в Оренбургскую губернию, в город Оренбург, прибыл туда 24 июля, но здесь его оставили лишь на время тяжёлой болезни. По выздоровлении, в январе 1854 года Желиговский прибыл в Уфу (Уфимская провинция). Оренбургский губернатор Я. В. Ханыков[10], подумав некоторое время, отдал распоряжение принять Э. Ю. Желиговского, с 22 марта, в губернскую канцелярию, на должность канцелярского чиновника с чином коллежского секретаря (по X классу табеля), а Высочайшим приказом от 6 мая данное решение Я. В. Ханыкова было подтверждено. По рекомендации вице-губернатора Приуральского края Егора Ивановича Барановского (Желиговский имел с ним дружеское общение)) новый гражданский губернатор Оренбургского края И. М. Потулов перевел Эдварда Юлиановича на должность младшего чиновника особых поручений при губернаторе, и Министр внутренних дел согласился с этим повышением для поднадзорного полиции «без сроку». Был вместе с М. Л. Михайловым в одной из поездок по служебной необходимости, также пользовался его библиотекой бывая у него в гостях. Более четырёх лет прослужил поэт в органах региональной власти. Подружился (заочно[1]) и поддерживал связи с Тарасом Шевченко, посвятил ему стихотворение «К народному поэту». В Уфе встретил свою любовь — Софью Буткевич (Уфимская дворянка, из рода Аничковых), в столицу империи они уехали вместе.

С 1858 года жил в Санкт-Петербурге; помогал (редактор польского издания) Иосафату Огрызко издавать газету «Слово» («Slowo»). Опубликовал сборники «Poezye», «Dziś i wczoraj», драму «Jordan».

Один был Желеховский, поэт, известный в польской литературе под псевдонимом Антона Совы; ... Желеховский, человек лет около 30-ти, изящно одетый, довольно красивый собою, с речью, исполненною чувства, имел такие признаки, по которым человека можно назвать сахарным. Он тогда же начал с одушевлением читать мне свои польские стихи, которые мне понравились, быть может, подкупив меня своим содержанием, касавшимся любимой моей идеи. ... С этого дня началось мое знакомство с этими людьми. Желеховский, пробывши в Петербурге после того около трех лет, часто виделся со мною у Белозерского, с которым был дружен и неоднократно вместе с ним посещал меня. Он читал свои польские стихотворения, сколько помнится, драматической формы, и при этом чтении не раз присутствовал Шевченко. Скоро, однако, сошёлся он с какою-то госпожою, которую я раза два видел у Белозерских, и в 1860 году вместе с нею отправился за границу и совершенно исчез из вида. После я услышал, что он умер в Женеве.

— Н. И. Костомаров, Автобиография [xn--90ax2c.xn--p1ai/catalog/000202_000006_RuPRLIB00074226/viewer/].

В 1860 году один выехал в Западную Европу, на лечение — вначале в Италию. Сотрудничал в польской эмигрантской печати. Перевёл на польский язык произведения А. С. Пушкина («Пророк» — «Prorok» и другие) и Г. Гейне. В Париже польская эмиграция, видимо, больше с политическими целями, решила устроить ему брак с дочерью Адама Мицкевича Еленой (польск. Helena, Хелена)[5]. Но венчание, назначенное на 21 марта 1861 года, не состоялось. А вскоре к нему в Париж приехала из С-Пб С. Буткевич. Последние годы жизни провёл в Женеве, там и похоронен[11]. К сожалению, личный архив Э. Желиговского пока не обнаружен, возможно его части находятся в архивах городов Вильнюс (вместе с архивом Л. Совиньского), Краков или Женева[6].

Переводом в XIX веке стихотворений Э. Желиговского на русский язык занимался А. Н. Плещеев[12].

Произведения (год)

  • драматическая фантазия «Иордан» («Йордан») — «Jordan» (1846);
  • поэма «Он, она и они»;
  • драма «Зорский» (вторая часть «Иордана»)
    «Сочинение это, написанное звучными и хорошими стихами, исполнено разных темных намеков и рассуждений, доказывающих неблагонадежный образ мыслей автора, давно уже возбудившего на себя подозрение и состоявшего под надзором полиции.
    По дошедшим до меня сведениям, означенное сочинение произвело сильное впечатление на молодежь и выражения его часто приводятся в других сочинениях, коим «Йордан» служит, по-видимому, образцом»

    — Из донесения Виленского генерал-губернатора в Санкт-Петербург, декабрь 1850 года.

    ;
  • стихотворение «Два слова»;
  • стихотворение «Экспромт»;
  • стихотворение «Красная Гора» — «Kraśna Góra» ;
  • стихотворение «К брату Тарасу Шевченко» — «Do brata Tarasa Szewczenki»;
  • стихотворение «Друзьям-славянам», часть:
    О, братья! Хоть у нас от самого рожденья
    И вера, и язык — отдельные, свои,
    Мы составляем все единой цепи звенья,
    Все — дети мы одной разрозненной семьи.

    — Перевод М. Петровского

    ;
  • поэтический сборник «Поэзия» — «Poezja» (1858);
  • антиклерикальную поэму «Монахи»;
  • двухтомник очерков «Сегодня и вчера» — «Dziś i wczoraj»;
  • сборник «Стихотворения Антония Совы» — «Poezye Antoniego Sowy»;
  • и другие.

Семья

  • отец — Юлиан Желиговский, администратор посессора Вилейского казённого староства.
  • мать — Марианна Любанская
  • брат — Сотер (1813 г. р.)
  • брат — Николай (1814 г. р.)
  • брат — Александр
  • брат — Владислав
  • сестра — Гелена
  • брат — Гектор
  • дед по матери Мартин Любанский, пинский скарбник

Память

  • улица его имени в Вилейке[11].
  • в селе Корековцы, Вилейского района, 20 сентября 2009 года, открыт памятный знак из валунов с двумя мемориальными досками и заложен дубовый гай, посвященный дружбе Э. Желиговского и Т. Шевченко[13].

См. также

Напишите отзыв о статье "Желиговский, Эдуард"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 [www.sb.by/kultura/article/pod-psevdonimom-antoniy-sova.html Сайт сб.бу, Под псевдонимом Антоний Сова.]
  2. Л. В. Моряков, «Репрессированные беларусские литераторы», Энциклопедический справочник в 2 томах. Т. 1. («Рэпрэсаваныя беларускія літаратары», Энцыклапедычны даведнік у 2 тамах. Т. 1) Мн., 2002 год.
  3. Желиговский, Эдуард // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  4. Должно быть — Литвинский, от Литвин — житель Западной России (Белоруссии), так называли бывших жителей ВКЛ.
  5. 1 2 3 [kk.convdocs.org/docs/index-232980.html?page=10 И. М. Гвоздикова, к.и.н., город Уфа, Республика Башкортостан, Россия, «Он был настоящим украшением кружка изгнанников» (о польском поэте Эдварде-Витольде Желиговском), 2007 год.]
  6. 1 2 [kraeved.opck.org/biblioteka/enciklopedii/ose/j.php Сайт краевед.опск.орг, История Оренбуржья — Библиотека :: Энциклопедии ..., Желиговский, Эдвард-Витольд (1816 — 1864) — польский поэт, ссыльный в Оренбургской губернии.]
  7. Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 582 — 601 (Именной указатель. Желиговский Эдвард Витольд — 188, 197, 297, 299, 300, 301, 501, 531, 532, 533, 534).
  8. Два века назад в России существовала такая традиция.
  9. [rkna.ru/projects/foreign/view.php?area=docs2002&id=200100649 Национальный архив Республики Карелия, Отношение Олонецкой палаты гражданского и уголовного суда олонецкому губернатору о проживании в ссылке в г. Петрозаводске польского писателя Эдуарда Желиговского.]
  10. В источнике (И. М. Гвоздикова, к.и.н., город Уфа, Республика Башкортостан, Россия, «Он был настоящим украшением кружка изгнанников» (о польском поэте Эдварде-Витольде Желиговском), 2007 год.) ошибка или опечатка — С. В. Ханыков
  11. 1 2 Александр Карлюкевич, Погасшие звездочки Отечества: Вилейка, Еженедельник «Голас Радзімы», оригинал на белорусском языке, 14 июня 2007 года
  12. Людмила Граудина, Галина Кочеткова, Русское слово в лирике XIX века (1840 — 1900): учебное пособие
  13. [www.rh.by/by/39/50/497/ Сайт (на белорусском языке) «Рэгіянальная газета», «Адкрыты памятны знак у гонар Шаўчэнкі і Жалігоўскага»]

Литература

  • Желиговский, Эдуард // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Польская литература // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • А. И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем. Под редакцией М. К. Лемке. Т. XI, Петроград, 1919; заметка в отделе "Дополнения", стр.471 — 478$
  • Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 582 — 601 (Именной указатель. Желиговский Эдвард Витольд — 188, 197, 297, 299, 300, 301, 501, 531, 532, 533, 534);
  • Биографический словарь, 2000 год;
  • Л. В. Моряков, «Репрессированные беларусские литераторы», Энциклопедический справочник в 2 томах. Т. 1. («Рэпрэсаваныя беларускія літаратары», Энцыклапедычны даведнік у 2 тамах. Т. 1) Мн., 2002 год;
  • Людмила Граудина, Галина Кочеткова, Русское слово в лирике XIX века (1840 — 1900): учебное пособие;
  • ГАОО, ф. 6, оп. 18, д. 253, 269, 303, 332, 341, 351;
  • «По следам оренбургской зимы», Южно-Уральское книжное издательство, 1968 год.
  • Александр Карлюкевич, Погасшие звездочки Отечества: Вилейка, Еженедельник «Голас Радзімы», оригинал на белорусском языке, 14 июня 2007 года;
  • А. М. Пашков, кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой, Эдуард Желиговский в петрозаводской ссылке / Edvard Zeligovski na zeslaniu w Pietrozavodsku // Поляки в Карелии / Polacy w Karelii. Петрозаводск, С. 16 — 18 (текст на русском и польском языках), 2011 год.

Ссылки

  • [www.sb.by/kultura/article/pod-psevdonimom-antoniy-sova.html Сайт сб.бу, Под псевдонимом Антоний Сова.]
  • [rkna.ru/projects/foreign/view.php?area=docs2002&id=200100649 Национальный архив Республики Карелия, Отношение Олонецкой палаты гражданского и уголовного суда олонецкому губернатору о проживании в ссылке в г. Петрозаводске польского писателя Эдуарда Желиговского.]
  • [www.rh.by/by/39/50/497/ Сайт (на белорусском языке) «Рэгіянальная газета», «Адкрыты памятны знак у гонар Шаўчэнкі і Жалігоўскага»]
  • [kraeved.opck.org/biblioteka/enciklopedii/ose/j.php Сайт краевед.опск.орг, История Оренбуржья — Библиотека :: Энциклопедии ..., Желиговский, Эдвард-Витольд (1816 — 1864) — польский поэт, ссыльный в Оренбургской губернии.]
  • [kk.convdocs.org/docs/index-232980.html?page=10 И. М. Гвоздикова, к.и.н., город Уфа, Республика Башкортостан, Россия, «Он был настоящим украшением кружка изгнанников» (о польском поэте Эдварде-Витольде Желиговском), 2007 год.]
  • [refdb.ru/look/2391495-pall.html Международная заочная научно-практическая конференция «Россия и Польша: полоника в этнокультурном пространстве» 2007 год.]

Отрывок, характеризующий Желиговский, Эдуард

Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.