Женская сборная СССР по волейболу

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Спортивные награды
Олимпийские игры
Серебро Токио 1964
Золото Мехико 1968
Золото Мюнхен 1972
Серебро Монреаль 1976
Золото Москва 1980
Золото Сеул 1988
Серебро Барселона 1992
Чемпионаты мира
Золото СССР 1952
Золото Франция 1956
Золото Бразилия 1960
Серебро СССР 1962
Золото Болгария 1970
Серебро Мексика 1974
Бронза СССР 1978
Золото Китай 1990
Кубок мира
Золото Уругвай 1973
Бронза Япония 1981
Бронза Япония 1985
Серебро Япония 1989
Бронза Япония 1991
Чемпионаты Европы
Золото Чехословакия 1949
Золото Болгария 1950
Золото Франция 1951
Серебро Румыния 1955
Золото Чехословакия 1958
Золото Румыния 1963
Золото Турция 1967
Золото Италия 1971
Золото Югославия 1975
Золото Финляндия 1977
Золото Франция 1979
Серебро Болгария 1981
Серебро ГДР 1983
Золото Нидерланды 1985
Серебро Бельгия 1987
Золото ФРГ 1989
Золото Италия 1991

Женская национальная сборная СССР по волейболу — женская волейбольная сборная, представлявшая Советский Союз на международных волейбольных соревнованиях. Управляющей организацией сборной выступала Федерация волейбола СССР. Официально сборная просуществовала с 1949 по 1991 годы, а также в 1992 в качестве объединённой команды СНГ на Олимпийских играх 1992. На протяжении 43 лет своего существования являлась одной из сильнейших женских национальных волейбольных сборных мира. Приняла участие в 7 Олимпиадах (4 победы), 10 чемпионатах мира (5 побед), 6 розыгрышах Кубка мира (1 победа), 17 чемпионатах Европы (13 побед).





История

1940-е — 1950-е

10 сентября 1949 года на I чемпионате Европы в столице Чехословакии Праге женская волейбольная сборная СССР вышла на официальную международную арену. Первый свой матч она выиграла у сборной Польши со счётом 3:0. С этим же счётом были повержены и остальные участники европейского первенства — Румыния, Франция, Венгрия, Нидерланды и Чехословакия. Таким образом, дебютный турнир сильнейших европейских национальных сборных принёс закономерный успех советским волейболисткам. Основу сборной составили спортсменки, выступавшие за команды-призёры чемпионата СССР 1949 года — Милития Кононова, Валентина Осколкова, Тамара Петрова, Валентина Свиридова (все — «Локомотив» Москва), Серафима Кундиренко, Александра Чудина (обе — «Динамо» Москва), Таисия Барышникова, Анна Афанасьева, Валентина Квашенинникова (все — «Спартак» Ленинград), а также Александра Жарова из московского «Спартака» и Вера Миссик из ленинградского «Медика». Возглавлял первых чемпионок Европы наставник московского «Локомотива» Александр Сергеевич Аникин. Картина подавляющего преимущества советской сборной повторилась на двух последующих европейских первенствах 1950 и 1951 и на первом женском чемпионате мира по волейболу 1952, прошедшем в Москве. Вновь соперники не смогли взять у команды СССР ни одной партии. Этих успехов сборная добилась под руководством Валентины Осколковой.

На чемпионат Европы 1955 года в столицу Румынии Бухарест сборная СССР прибыла в значительно обновлённом (по сравнению с предыдущим официальным турниром — чемпионатом мира 1952) составе, включив в заявку сразу 7 дебютанток. Возглавлял команду один из самых именитых отечественных волейболистов Алексей Петрович Якушев. Единственное поражение от сборной Чехословакии — 2:3 — стоило нашим спортсменкам первенства, но зато бесценный опыт приобрёл целых ряд молодых волейболисток, ставших основой нашей сборной в последующих турнирах. В их числе Людмила Мещерякова (Булдакова), Лилия Каленик (Коновалова), Антонина Моисеева (Рыжова), Лидия Стрельникова и другие.

Уже в следующем — 1956 — году на мировом первенстве в Париже сборная СССР отстояла титул сильнейшей команды мира, победив всех своих соперников. Подобная же картина повторилась и на чемпионате Европы 1958 года в Чехословакии, где наша сборная вернула себе звание лучшей на континенте.

1960-е

Очередной чемпионат мира прошёл в 1960 году в Бразилии. Сборная СССР на южноамериканском континенте подтвердила статус фаворита. Все 5 сыгранных на турнире матчей советская команда завершила в свою пользу.

В октябре 1962 года в СССР был проведён 4-й чемпионат мира по волейболу среди женщин. Завершился он весьма неожиданно. Серебряный призёр предыдущего мирового первенства сборная Японии под руководством старшего тренера Хирофуми Даймацу уже в 3-м туре финального раунда обыграла со счётом 3:1 советскую команду и, пройдя оставшиеся матчи без поражений, завоевала чемпионский титул, оставив хозяек чемпионата на 2-й ступени пьедестала почёта. Именно с этого турнира началось бескомпромиссное соперничество советской и японской волейбольных школ, длившееся с переменным успехом на протяжении 20 лет.

Поражение было весьма болезненно воспринято советским спортивным руководством. Вместо руководившего сборной на протяжении семи лет Алексея Якушева новым старшим тренером был назначен Олег Чехов, входивший в прошлом в тренерский состав мужской сборной СССР. К европейскому первенству 1963 года практически наполовину обновился состав главной команды страны. Впрочем, на результатах сборной в континентальных соревнованиях перемены не сказались никоим образом. По прежнему советские волейболистки доминировали в Европе со значительным перевесом. Чемпионаты Европы 1963 и 1967 годов завершились убедительными победами нашей женской дружины.

1964 год был ознаменован олимпийским дебютом волейбола на Играх XVIII Олимпиады в Токио. Сборная СССР, победив команды Румынии, Южной Кореи, Польши и США с одниковым счётом 3:0, уступила чемпионкам мира и хозяйкам турнира японским волейболисткам с тем же результатом. Итог — 2-е место. В 1966 году главным тренером женской сборной СССР был назначен Гиви Александрович Ахвледиани, до того возглавлявший мужскую сборную, которую приводил к званию чемпионов мира 1960 и 1962. Дебют именитого наставника в новом качестве должен был состояться в октябре 1966 на мировом первенстве в Перу. Но после отказа южноамериканок от организации чемпионата турнир был перенесён в Японию, где произошёл скандал: организаторы отказались заявлять сборные ГДР и КНДР под их официальными названиями (заменив их на Восточная Германия и Северная Корея), а также вывешивать их флаги и исполнять гимны. Следствием этого стал отказ вышеуказанных сборных от участия. Солидарность с ними проявили также команды Советского Союза, Китая, Чехословакии, Польши и Венгрии, покинув турнир. В наполовину обновлённом (по сравнению с Олимпиадой-64) составе советская команда успешно выдержала испытание европейским первенством 1967, в сухую обыграв всех соперников. Олимпийский волейбольный турнир 1968 года в Мехико также завершился уверенной победой сборной СССР.

1970-е

В начале 1970-х советская сборная под руководством Гиви Ахвледиани выиграла 4 подряд официальных турнира ФИВБ — чемпионат мира 1970, чемпионат Европы 1971, олимпийский турнир 1972 и, наконец, одержала победу в первом розыгрыше Кубка мира 1973. В сборной подобрался коллектив выдающихся волейболисток. В их числе — Людмила Булдакова, Инна Рыскаль, Людмила Михайловская, Галина Леонтьева, Любовь Тюрина, Татьяна Третьякова, Роза Салихова, Нина Смолеева, Вера Дуюнова, Татьяна Сарычева, Татьяна Гонобоблева и другие. В 27 проведённых на этих турнирах матчах сборная СССР не потерпела ни одного поражения, отдав соперницам лишь 5 партий. К середине 1970-х годов победный ресурс великой команды стал вырабатываться. Ряд её лидеров распрощались с волейболом, другие приближались к критическому для спорта возрасту. И если на европейских первенствах сборная СССР как и раньше не имела реального сопротивления со стороны своих оппонентов, то в решающих матчах чемпионата мира 1974 и Олимпийских игр 1976 сборная Японии уверенно побеждала советскую команду.

После поражения на Олимпиаде-76 Г.Ахвледиани ушёл в отставку, передав бразды правления сборной своему помощнику Виктору Тюрину. Под его руководством значительно обновлённая советская команда уверенно выиграла европейское первенство 1977 в Финляндии, но на домашнем чемпионате мира 1978 заняла лишь 3-е место, проиграв в полуфинале сборной Кубы.

Неудача на первенстве мира привела к оргвыводам. Сборная СССР получила нового старшего тренера. Им стал наставник молодёжной сборной и свердловской «Уралочки» Николай Карполь. Его дебют в официальном турнире во главе обновлённой наполовину главной команды страны состоялся в октябре 1979 во Франции на чемпионате Европы, где сборная СССР в седьмой раз подряд стала сильнейшей на континенте.

1980-е

С большим нетерпением ожидалось противостояние советской и японской сборных на олимпийском турнире 1980 года. Но ввиду бойкота Японией московской Олимпиады оно не состоялось и команда Советского Союза в третий раз в своей истории завоевала олимпийское «золото», победив в финале сборную ГДР 3:1.

А вот в дальнейшем с начала 1980-х годов сборную СССР в официальных турнирах стали преследовать неудачи. Поражение на чемпионате Европы 1981 от Болгарии, 3-е место на Кубке мира 1981 в Японии, провал на мировом первенстве 1982 в Перу (лишь 6-е место). После этого старшим тренером женской волейбольной сборной был назначен Владимир Паткин, входивший до того в тренерский штаб мужской сборной СССР. При нём вновь было проиграно европейское первенство, теперь уже команде ГДР в 1983 году, а затем и соревнования «Дружба-84», проведённые взамен Олимпиады-1984, куда не поехали почти все социалистические страны. И если в 1985 наша сборная вернула себе звание сильнейшей в Европе, то на чемпионате мира 1986 советскую команду вновь ожидал провал — опять 6-е место. Проигран был и чемпионат Европы 1987 сборной ГДР, после чего сборную СССР вновь возглавил Николай Карполь, как впоследствии оказалось на долгие 17 лет (включая и руководство сборной России). На Олимпийский турнир 1988 года в Сеул сборная СССР ехала не имея статуса фаворита. Первый же матч был проигран далеко уже не столь грозной как в прошлые годы команде Японии. Но в дальнейшем советская команда начала набирать обороты, обыграв в групповом турнире со счётом 3:0 хозяек соревнований сборную Южной Кореи и чемпионок Европы сборную ГДР. В полуфинале наши девушки буквально разгромили чемпионок мира команду Китая 3:0, не дав набрать соперницам в одной из партий ни одного очка. Финальный поединок с перуанками сложился драматично. Уступая по ходу матча 0:2 и 6:12 в 3-й партии, советские волейболистки сумели вырвать победу, завоевал 4-й высший титул за шесть прошедших олимпийских турниров. Основными творцами победы, кроме старшего тренера Н.Карполя, были лидеры той сборной — И.Пархомчук (Кириллова), В.Огиенко, И.Смирнова, Т.Сидоренко, Е.Овчинникова (Чебукина), М.Никулина.

1990-е

Большая часть коллектива блистательной команды образца 1988 года завоевала через два года (в 1990) и звание чемпионок мира (после 20-летнего перерыва), победив со счётом 3:1 в финальном матче хозяек соревнований сборную Китая.

Следует отметить, что годом ранее (в 1989) сборная СССР уверенно вернула себе и титул чемпионок Европы, а в 1991, с сухим счётом обыграв всех своих соперников, подтвердила свой статус безоговорочного лидера европейского женского волейбола.

Юридически последним матчем женской волейбольной сборной СССР в официальных соревнованиях была заключительная игра финального турнира на Кубок мира, прошедшая 17 ноября 1991 года в японской Осаке. Поединок со сборной Кубы советская команды выиграла 3:0, заняв в розыгрыше только третье место, уступив две верхние ступеньки пьедестала почёта сборным Кубы и Китая лишь по соотношению партий. Фактически заключительным официальным турниром советской сборной, в качестве уже объединённой команды СНГ, был олимпийский волейбольный турнир 1992 года в Барселоне (Испания). 10 из 12 волейболисток этой команды представляли Россию («Уралочку» из Екатеринбурга) и лишь две спортсменки были из Казахстана — Е.Чебукина (Овчинникова) и Т.Меньшова. Проиграв 7 августа финальный поединок сборной Кубы 1:3 объединённая команда (фактически сборная СССР) на этой «серебряной» ноте прекратила своё существование. Историю отечественного волейбола продолжает женская сборная России.

Результаты выступлений

Всего на счету женской сборной СССР по волейболу 282 официальных матча, проведённых в период с 1949 по 1992 годы под эгидой Международной федерации волейбола и Европейской конфедерации волейбола в рамках Олимпийских игр, чемпионатов мира, розыгрышей Кубка мира и чемпионатов Европы. Из них выиграно 247, проиграно 35. Соотношение партий 763:180.

Подробнее обо всех матчах в статье Женская сборная СССР по волейболу (матчи).

Олимпийские игры

Год Игры Выигрыши Поражения С/П Место
1964 5 4 1 12:3 2-е
1968 7 7 0 21:3 1-е
1972 5 5 0 15:5 1-е
1976 5 4 1 12:7 2-е
1980 5 5 0 15:3 1-е
1988 5 4 1 14:5 1-е
1992 5 3 2 12:7 2-е
Всего 37 32 5 101:33


Отборочный турнир к Олимпийским играм 1988

Год Игры Выигрыши Поражения С/П Место
1988 4 4 0 12:2 1-е


Чемпионаты мира

Год Игры Выигрыши Поражения С/П Место
1952 7 7 0 21:0 1-е
1956 11 11 0 33:3 1-е
1960 6 6 0 18:4 1-е
1962 9 8 1 25:4 2-е
1970 9 9 0 27:1 1-е
1974 11 9 2 28:9 2-е
1978 8 6 2 19:7 3-е
1982 8 4 4 14:12 6-е
1986 8 5 3 17:9 6-е
1990 7 6 1 18:6 1-е
Всего 84 71 13 220:55


Кубок мира

Год Игры Выигрыши Поражения С/П Место
1973 6 6 0 18:0 1-е
1977 6 0 6 1:18 8-е
1981 7 5 2 15:7 3-е
1985 7 5 2 15:7 3-е
1989 7 6 1 18:6 2-е
1991 8 7 1 22:9 3-е
Всего 41 29 12 89:47


Чемпионаты Европы

Год Игры Выигрыши Поражения С/П Место
1949 6 6 0 18:0 1-е
1950 5 5 0 15:0 1-е
1951 5 5 0 15:0 1-е
1955 5 4 1 14:4 2-е
1958 9 9 0 27:5 1-е
1963 8 8 0 24:2 1-е
1967 8 8 0 24:0 1-е
1971 7 7 0 21:0 1-е
1975 7 7 0 21:3 1-е
1977 7 7 0 21:1 1-е
1979 7 6 1 20:8 1-е
1981 7 6 1 18:5 2-е
1983 7 6 1 20:6 2-е
1985 7 7 0 21:3 1-е
1987 7 6 1 20:5 2-е
1989 7 7 0 21:1 1-е
1991 7 7 0 21:0 1-е
Всего 116 111 5 341:43

Другие турниры

Сборная СССР также становилась победителем крупных международных соревнований, проводимых ФИВБ для сильнейших женских сборных мира: Кубок вызова 1988, Супер-Топ-4 — 1990, Кубок ФИВБ 1986. Кроме этого, сборная СССР побеждала на волейбольных турнирах Игр доброй воли в 1986 и 1990 годах, а также на организованном Федерацией волейбола СССР Мемориале А. И. Чинилина в 1987 и 1990, в котором принимал участие ряд сильнейших национальных команд мира.

Гала-матчи ФИВБ

В 1989 и 1991 годах женской сборной СССР противостояла сборная мира («Все звёзды») в рамках Гала-матчей ФИВБ. Вот их результаты:

Соперники

В рамках официальных турниров сборная СССР встречалась с национальными командами 37 стран.

Соперник Игр Выигрышей Поражений С/П
Австралия 1 1 0 3:0
Албания 1 1 0 3:0
Болгария 18 17 1 51:9
Бразилия 11 10 1 30:8
Венгрия 20 19 1 57:9
ГДР 22 19 3 63:14
Германия 1 1 0 3:0
Греция 1 1 0 3:0
Доминиканская Республика 2 2 0 6:0
Израиль 2 2 0 6:0
Индия 1 1 0 3:0
Испания 2 2 0 6:0
Италия 6 6 0 18:1
Канада 5 5 0 15:4
Китай 11 5 6 16:20
КНДР 3 3 0 9:1
Куба 14 7 7 25:22
Люксембург 1 1 0 3:0
Мексика 1 1 0 3:0
Нидерланды 14 14 0 42:5
Новая Зеландия 1 1 0 3:0
Перу 12 10 2 30:10
Польша 22 21 1 65:12
Румыния 18 17 1 52:9
США 11 8 3 27:11
Тунис 2 2 0 6:0
Турция 2 2 0 6:0
Финляндия 1 1 0 3:0
Франция 6 6 0 18:0
ФРГ 8 8 0 24:0
Чехословакия 19 18 1 56:8
Чили 1 1 0 3:0
Швейцария 2 2 0 6:0
Швеция 1 1 0 3:0
Югославия 7 7 0 21:1
Южная Корея 16 14 2 42:11
Япония 16 10 6 33:25

Тренеры

Игроки

Всего в составе женской сборной СССР по волейболу в официальных матчах выступали 143 волейболистки. Полный список смотри в статье Женская сборная СССР по волейболу (игроки).

Источники

  • Волейбол. Энциклопедия/Сост. В. Л. Свиридов, О. С. Чехов. Томск: Компания «Янсон» — 2001.

Напишите отзыв о статье "Женская сборная СССР по волейболу"

Ссылки

  • [www.todor66.com/volleyball/index.html Архив волейбольных результатов]
</tr></tr></table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Женская сборная СССР по волейболу

– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Женская_сборная_СССР_по_волейболу&oldid=77644650»