Жеребцов, Александр Александрович

Александр Александрович Жеребцов
Прозвище	Рыцарь венчанного креста
Дата рождения	1781(1781)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	1832(1832)
Место смерти	Вязьма
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	пехота
Годы службы	1782—1796 1812—1828
Звание	Генерал-майор (с 1815 года)
Часть	лейб-гвардии Измайловский полк лейб-гвардии Преображенский полк
Командовал	4-я дружина Петербургского народного ополчения (1812) Новгородское ополчение (1813) 2-я бригада 5-й пехотной дивизии (с 1816) Затем бригады в 6-й и 2-й пехотных дивизиях (до 1821)
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года: • Второе сражение под Полоцком • Бой под Чашниками • сражение при Смолянцах • сражение при Батуре • сражение при Старом Борисове • Сражение на Березине Заграничный поход русской армии: • блокада и взятие Пиллау • осада Данцига
Награды и премии	командор Иностранные ордена:
Связи	Несколько его близких родственников были соучастниками убийства Павла I: • Мать — графиня О. А. Жеребцова • Дядя — светлейший князь П. А. Зубов • Дядя — граф Н. А. Зубов • Дядя — граф В. А. Зубов • Зять — генерал-лейтенант Н. М. Бороздин
В отставке	военный пенсионер

Александр Александрович Жеребцов (1781, Санкт-Петербург, Российская империя — 1832, Вязьма, Российская империя) — генерал-майор Русской императорской армии, герой Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов русской армии, активный деятель при формировании и командир подразделений Петербургского и Новгородского народных ополчений, отличился во многих сражениях, кавалер русских и иностранных орденов.

На гражданской службе — действительный камергер, в разные годы придворный, дипломат, а также служащий на высоких должностях в Министерстве полиции.

Видный масон высших степеней посвящения, основатель и мастер стула масонской ложи «Соединённые друзья», великий мастер Великой директориальной ложи «Владимира к порядку» в Санкт-Петербурге.

Именовался в масонстве — «Рыцарь венчанного креста».
Масонский девиз — «Вскоре ярче заблестит».

Биография

Детство и ранние годы жизни

Происходил из дворян Санкт-Петербургской губернии, старший сын обер-гофмейстера екатерининского двора А. А. Жеребцова (1754—1807) и знаменитой красавицы-авантюристки О. А. Жеребцовой (в девичестве Зубовой), которой на момент его рождения было всего 15 лет. Как тогда было принято в среде высшей военной аристократии, Александра ещё младенцем записали в полк, дабы выслуга лет началась как можно раньше. По одним сведениям в марте 1782 года он был записан каптенармусом в лейб-гвардии Измайловский полк, а по другим 21 апреля (2 мая) 1785 года сержантом в лейб-гвардии Семёновский полк.

Семья его проживала в Санкт-Петербурге, а на лето перебирались с детьми в большое благоустроенное имение Жеребцовых Ровное-Новоблагодатное. В то время как отец Александра увлёкся делами имения, молодая мать по примеру своих братьев с головой окунулась в водоворот блестящих придворных развлечений и изощренных интриг. На фоне бурных приключений муж и дети стали занимать столь незначительное место в её жизни, что со временем родители стали жить и вовсе раздельно. Александр остался с отцом, сестрой Елизаветой и братом Николаем в имении Ровном, а мать — в Петербурге. По всей видимости, он получил хорошее домашнее воспитание и образование.

В 1794 году переведен в лейб-гвардии Преображенский полк сержантом и в августе 1795 года получил чин прапорщика гвардии, «перепрыгнув», таким образом, из низшего унтер-офицерского звания сразу в XII класс Табели о рангах.

Первые шаги при дворе

В 1796 году оставил военную службу и определен камер-юнкером состоять в числе шести придворных при великой княгине Анне Фёдоровне, супруге великого князя Константина Павловича. Согласно табели о рангах, выслуга лет между XII и V классом должна была составить не менее 21 года. Поэтому пожалование 15-летнего юноши таким чином могло произойти только по решению императрицы, чему, очевидно, способствовали и заслуги его отца, и влияние могущественного клана Зубовых.

4 апреля (15 апреля) 1798 года пожалован в действительные камергеры.

Мать А. А. Жеребцова активно участвовала в заговоре, целью которого было убийство или отстранение от власти непопулярного императора Павла I. Она служила посредницей между заговорщиками и английским посланником лордом Уитвортом, обещавшим им финансовую поддержку британского правительства. Кроме того, она обеспечивала прикрытие встреч заговорщиков на своих пышных светских собраниях. Однако накануне событий 11 (23) марта — 12 (24) марта 1801 года графиня О. А. Жеребцова предусмотрительно уехала в Берлин. Её брат граф В. А. Зубов так же был входил в круг заговорщиков, хотя активно участвовать не мог в силу инвалидности. Другой брат граф Н. А. Зубов и вместе с Л. Л. Беннигсеном возглавил группу из 12 офицеров, ворвавшихся в спальню императора в Михайловском замке, он же нанес первый удар, оглушивший жертву. Среди этих офицеров присутствовал и самый известный из братьев Зубовых — Платон Александрович, светлейший князь и генерал от инфантерии, последний фаворит Екатерины II, а также полковник Н. М. Бороздин, впоследствии женившийся на Елизавете Александровне, сестре А. А. Жеребцова.

Сразу после этих трагических событий молодой император Александр I отправил действительного камергера А. А. Жеребцова с дипломотической миссией в Берлин с целью уведомить прусский королевский двор о кончине отца и своем вступлении на престол. 18 апреля 1801 года посланец был удостоен аудиенции у прусского короля Фридриха Вильгельма III. Однако он произвел неблагоприятное впечатление, не умея по неопытности скрыть свой юношеский восторг перед избавлением России от непопулярного императора и своей осведомленности о заговоре. В Берлине такое поведение нашли не совместимым с дипломатической этикой и оказали ему весьма холодный прием.

5 апреля 1802 года А. А. Жеребцов, продолжая вояж по Европе, проследовал вместе со своим секретарем через Нанси, направляясь в Париж.

В том же году стал камергером двора императора Александра I и комондором ордена Св. Иоанна Иерусалимскоголимского.

Дальнейшая карьера

Русско-прусско-французская война (1806—1807)

30 ноября (12 декабря) 1806 год в связи с полным разгромом союзных прусско-саксонских войск и угрозой вторжения наполеоновской армии в Россию Александр Ӏ принял решение о создании в стране народного ополчения — Земского Войска. Оно должно было стать «второй оградой» в помощь регулярной армии. В декабре из крестьян 31 губернии началось формирование основных сил ополчения. В частности, Санкт-Петербургской губернии было предписанно собрать, экипировать и обучить 3196 ратников.

Камергер А. А. Жеребцов взялся усердно выполнять эту задачу в родной губернии, опираясь на поддержку дяди по отцу А. А. Жеребцова, крупного помещика и бессменного с 1798 года предводителя дворянства Ямбургского уезда. За успехи на этом поприще был удостоен ордена Святой Анны II степени.

27 сентября (9 октября) 1807 года в связи с окончанием войны и заключением Тильзитского мира Александр I направил Правительствующему сенату указ о роспуске ополчения.

Служба в министерствах внутренних дел и полиции (1809—1814)

С октября 1809 года — товарищ статского советника Н. Д. Жулковского, управляющего Экспедицией государственного хозяйства Министерства внутренних дел.

С марта 1810 январь 1811 года — товарищ статского советника Г. Г. Пшеничного, управляющего Второй Экспедицией Министерства полиции.

На 17 января (29 января) 1812 года в Министерстве полиции не числился.

С декабря 1812 по декабрь 1814 года — чиновник по особым поручениям в Министерстве полиции.

Отечественная война 1812 года

17 июля (29 июля) 1812 года в связи с началом Отечественной войны дворянское собрание Петербургской губернии, под руководствлм его дяди, ставшим к тому вемени губернским предводителем дворянства, постановило вновь начать набор и обучение ратников земского войска, а его начальником избрать М. И. Кутузова.

19 августа (31 августа) 1812 года действительный камергер Жеребцов был назначен начальником 4-й дружины Петербургской земского ополчения с мундиром и полномочиями генерал-майора.

6 октября (18 октября) — 8 октября (20 октября) 1812 года отличился в сражении под Полоцком, за что отмечен орденом Святого Владимира 3-й степени.

Позднее, будучи прикомандирован к Могилевскому пехотному полку, находился в боях под Чашниками. При разделении ополчения на бригады определен начальником 2-й бригады, с которой участвовал в сражениях при Батуре, Старом Борисове и Студянке.

14 ноября (26 ноября) — 17 ноября (29 ноября) 1812 года участвовал в боях на реке Березине проявив «отличную храбрость», за что 29 октября (10 ноября) 1813 года был удостоен ордена Святого Георгия IV степени.

Кампания 1813 года

В начале года Петербургское ополчение под его командой влилось в корпус Витгенштейна, который с 12 января (24 января) 1813 года приступил, совместно с прусскими войсками, к блокаде города и крепости Пиллау. 8 февраля (20 февраля) 1813 года французский гарнизон сдался на условиях почётной капитуляции.

Затем камергер Жеребцов был назначен начальником Новгородского ополчения, и был направлен на его переформирование. Под его командой новгородцы влились в состав осадного корпуса герцога А. Вюртембергского, блокировавшего Данциг. В апреле того же года отличился при отражении попытки части гарнизона прорвать линию осаждавших крепость русско-прусских войск и пробиться к прибывшим в Данциг датским и голландским судам. Позднее участвовал в переговорах с осажденными, которые завершились капитуляцией крепости 18 декабря (30 декабря) 1813 года.

19 декабря (31 декабря) 1813 года герцог А. Вюртембергский поручил камергеру А. А. Жеребцову политически важную миссию — доставить государю-императору ключи от ворот Данцига, чтобы показать союзникам, что, сдавшийся накануне, город покорился именно русским войскам. Александр I милостиво принял посланца и через месяц 20 января (1 февраля) 1814 года Жеребцов вернулся в расположение герцога.

За участие в разгроме фран­цузов награждён золотой шпагой «За храбрость» с алмазами, ор­деном Святой Анны I-й степени и прусским орденом Крас­ного Орла. После роспуска ополчения ратники поднесли ему золотую медаль с лавровым венком и алмазами.

Дальнейшая военная служба (1814—1828)

После окончания военных действий состоял при начальнике 5-й пехотной дивизии в Митаве.

19 мая (31 мая) 1815 года переименован из действительного камергера в генерал-майоры со старшинством от 1 июня (13 июня) 1813 года, позднее старшинство было повелено считать с 19 августа (31 августа) 1812 года.

В ноябре 1816 года назначен командиром 3-й бригады 5-й пехотной дивизии. Затем последовательно командовал бригадами в 6-й и 2-й пехотных дивизиях.

В сентябре 1821 года освобожден от должности и определен состоять по армии.

С 1828 года в отставке.

Масонская деятельность Жеребцова

В 1802 году, пока юный камергер Жеребцов совершал свой дипломатический вояж по европейским дворам, его отец вместе со старым французским масоном полковником К. О. Оде-де-Сионом, оба давние клевреты семьи Зубовых, учредили масонскую ложу «Соединённых друзей». За образец была взята парижская ложа XVIII века «Les Amis Réunis», а местом собраний выбран в петербургский особняк Жеребцовых на Английской набережной, 52. При этом Жеребцов-старший стал её мастером стула, но годом позже решил отойти от дел и передал свою должность старшему сыну, который очень кстати вернулся из Европы.

Молодой человек с воодушевлением погрузился в дела управления ложей «Соединённых друзей», хотя в 1803 году у него ещё отсутствовали авторитет и опыт, необходимые для этого. Поэтому первое время для исполнения роли мастера стула ложи ему требовалось руководство отца, Оде-де-Сиона и других более опытных офицеров. В особенности, принимая во внимание то, что члены её — представители придворной и военной элиты Российской империи, в большинстве своём были старше его как минимум на 10 лет. Чтобы укрепить положение Жеребцова-младшего, была придумана легенда, о том, что именно он, вступив в братство вольных каменщиков в Париже и получив там посвящение в мастерскую степень, привёз с собой акты французской системы, на основании которых и была инсталлирована ложа.

Будучи первоначально частной ложей, независимой от какой-либо масонской юрисдикции, «Соединённые друзья» представляли собой подобие закрытого аристократического клуба, слывшего среди современников беспокойной, шумной и даже вольнодумной, организацией. А благодаря многочисленным отклонениям от общепринятых принципов и правил братства вольных каменщиков, которые в ней допускались, снискала по выражению мемуариста «недобрую славу» с точки зрения нравственности среди масонов более строгих послушаний.

Становление в такой организации сделало Жеребцова-младшего довольно поверхностным масоном, что позднее признавал даже один из виднейших членов возглавляемой им ложи:

<…>учения в них мало, и предмету никакого, в чём сами начальники согласуются. Оба (Жеребцов и Виельгорский) признавались мне, что они никакой точной цели не имеют и масонской тайны никакой не ведают.

— министр полиции генерал-лейтенант А. Д. Балашов, из доклада Е. И. В. Александру I (1810).

Впрочем, это не помешало ему с годами стать одной из наиболее авторитетных фигур «золотого века» масонства в России и возглавлять высшие организации братства вольных каменщиков на протяжении многих лет.

В 1810 году правительство решило навести порядок в деятельности масонских лож, и к 1811 году «терпимой» были признаны лишь директориальная ложа «Владимира к порядку» во главе с И. В. Бёбером и связанные с ней ложи шведской системы. Под давлением властей возглавляемая Жеребцовым ложа «Соединённых друзей» была вынуждена присоединиться к союзу директо­риальной ложи и принять шведскую систему, а свои собрания перенести из частного дома Жеребцовых в официальный масонский харам. Под эти нужды была отведена пустующая крипта Мальтийской капеллы Воронцовского дворца на Садовой улице, куда незадолго перед тем переехал Пажеский корпус, где Оде-де-Сион служил инспектором классов.

Он же временно исполнял обязанности мастера стула ложи «Соединённых друзей», пока генерал-майор А. А. Жеребцов находился в действующих войсках в годы Отечественной войны и Заграничных походов русской армии.

26 ноября (8 декабря) 1815 года по инициативе генерал-майора А. А. Жеребцова директориальная ложа «Владимира к порядку» приняла постановление о возобновлении после 22-летнего перерыва работ старинной ложи «Трёх Коронованных Мечей» (нем. von drei gekrönten Schwertern) в Митаве, где он тогда служил. Впрочем, лифляндский генерал-губернатор маркиз Ф. О. Паулуччи не давал разрешения, и она долгое время существовала фактически вне закона.

Несмотря на частые отлучки из Санкт-Петербурга по служебным делам, авторитет Жеребцова в масонском обществе оставался столь высоким, что его неоднократно заочно переизбирали великим мастером директориальной ложи «Владимира к порядку», а также досточтимым мастером «Соединённых друзей» и целого ряда других лож и высших масонских организаций:

<…>пять лож, а именно 1-я Елизаветы к Добродетели, 2-я Соединённых друзей, 3-я Пламенеющей звезды, 4-я Трёх коронованных мечей в Митаве и 5-я Трёх Добродетелей<…> работают единообразно по древним ритуалам и законам Ордена, известным в России, и находятся под управлением Великой Провинциальной Ложи, в которой по неограниченной любви и доверенности братьев избран я Великим Мастером и по званию сему пекусь о порядке работ в Ложах сих, за который и отвечаю, зная совершенно, каким духом они ведомы.

Ложи, под управлением Великой Провинциальной Ложи находящиеся, разделяются на три степени, называющиеся Иоанновскими. Сверх оных есть высшие степени<…> Оные степени разделяются на четыре следующим образом. 4-я и 5-я принадлежат или, лучше сказать, составляют Шотландские ложи Сфинкса и св. Георгия, управляемые Шотландскою Директориею, в коей я Президент; 6-я и 7-я составляют Капитул Рыцарей Храма, в коем я Великий Префект.

Все сии три отделения Ордена Свободных Каменщиков находятся под Светом Ордена, составленного из 9 членов, и старших братьев, пекущихся о сохранении порядка во всех трёх отделениях. Старший брат между нами Иван Васильевич Бёбер. Но управление всего состава и ответственность пред Правительством лежит на ложе яко на Великом Префекте Капитула и Великом Провинциальном Мастере.

— Письмо великого мастера провинциальной ложи А. А. Жеребцова в Министерство внутренних дел о целях и задачах масонства, 1 октября (13 октября) 1816 года.

19 сентября (1 октября) 1816 года на экстраординарном собрании директориальной ложи «Владимира к порядку» великий мастер А. А. Жеребцов объявил о её закрытии и создании на её месте «Великой провинциальной ложи». Но эта косметическая мера не могла остановить упадок в котором она к тому времени находилась — многие братья и целые ложи стали переходить к недавно признанному властями сопернику — союз Великой ложи «Астрея», отличавшейся более либеральными порядками. Ложа «Соединённых друзей» также проголосовала за союз с «Астреей».

Вскоре разгорелся скандал: брата Ж. Дальмас, секретарь «Провинциальной ложи» попытался продать за 300 рублей мастерский патент какой-то недостойной персоне. Жеребцов в этой ситуации попытался защитить Дальмаса, как заслуженного масона, что вызвало возмущение братства и послужило окончательным поводом к отложению ложи «Соединённых друзей» от союза с «Великой Провинциальной», что и произошло 28 февраля (12 марта) 1817 года.

27 марта (8 апреля) 1817 года Жеребцов в своем письме из Митавы попросил о сложении с себя полномочия великого мастера «Великой провинциальной ложи» и досточтимого мастера ложи «Соединённых друзей», как недостойного в связи с упомянутым выше скандалом. При этом он сообщил, что желает остаться членом митавской ложи «Трех Коронованных Мечей», которая пока ещё сохраняла верность этому союзу. По-видимому, отказ от должности великого мастера «Великой провинциальной ложи» не был принят, поскольку 5 октября (17 октября) 1817 года он был вновь заочно избран префектом «Капитула Феникса» — управляющего учреждения высших масонских степеней «Великой провинциальной ложи».

Однако в 1818 году ложа «Трех Коронованных Мечей» так же перешла в союз «Астреи». Таким образом, все ложи, членом которых состоял Жеребцов, покинули «Великую провинциальную ложу», и по её законам не он имел права более занимать пост в Капитуле. Поэтому 13 ноября (25 ноября) 1818 года на собрании Капитула было принято решение не считать больше Жеребцова ни членом Верховного Совета (еще одного высшего органа управления этого союза), ни председателем «Капитула Феникса», направив ему благодарственный адрес за годы нахождения в союзе «Великой Провинциальной» ложи. На этом документальные свидетельства его масонской деятельности обрываются.

Последние годы жизни, смерть

Последние годы генерал-майор А. А. Жеребцов провел в родовом имении «с. Кикине с деревнями Нижнее и Верхнее Болваново, Ермаки, Теренино, Федосово» Юхновского уезда Смоленской губернии (ныне Тёмкинский район Смоленской области) — всего около 1000 душ крепостных крестьян. Вотчину эту получил за многочисленные заслуги в 1757 году от императ­рицы Елизаветы Петровны его дед, генерал-поручик А. Г. Жеребцов. Дед и отец много жертвовали на церковь. В частности, на средства Жеребцовых был построен каменный храм во имя Св. Архистратига Михаила, руины которого сохранились в Кикино до наших дней. Следуя традициям своих предков и принципам масонской благотворительности, генерал-майор Жеребцов подарил пятерых крепостных крестьян и небольшой участок земли местному священнику Хрисандру Рыкалову, которому особенно он благоволил.

Генерал-майор А. А. Жеребцов умер в 1832 году и был похоронен у храма Одигитрии на территории Иоанно-Предтеченского монастыря в Вязьме. Село Кикино перешло по наследству его дочери княгине О. А. Орловой.

После революции 1917 года надгробный памятник Жеребцова был демонтирован, а сама могила утеряна. Захоронение генерал-майора было обнаружено лишь при проведении реставрационных работ на территории монастыря в конце 1970-х годов вяземским реставратором А. И. Степочкиным. В июне 2013 года на его могиле был установлен новый памятник.

Семья и потомки

С 1804 года женат на младшей сестре фаворитки Павла I Анны Петровны Гагариной — княжне Александре Петровне, урождённой Лопухиной (1788—1852), которая, по отзывам современников, была женщиной умной и красивой. Если верить письмам княгини Ливен, в 1816 году была фавориткой императора Александра I. Оставшись богатой вдовой после смерти первого мужа, А. П. Жеребцова вышла замуж за А. А. Ржевуского, младше себя на 13 лет.

Ольга Александровна Жеребцова (1807—1880) — его единственный ребёнок, жена знаменитого николаевского вельможи князя А. Ф. Орлова, известная нумизмат.

Внук у А. А. Жеребцова был тоже один — генерал-лейтенант князь Н. А. Орлов, участник Крымской войны и видный дипломат.

Неоднозначные факты биографии

По ряду фактов биографии А. А. Жеребцова в источниках имеются противоречия, разрешение которых — предмет будущих исследований.

«Старый французский масон» Alexandre Jérebtzoff

В. С. Брачев называет камергера Александра Александровича Жеребцова основателем ложи «Соединённых друзей» и старым французским масоном, несмотря на то, что в 1802 году ему было не более 21 года. Источником этого нонсенса служит совпадение при написании в документах того времени имён его и отца Александра Алексеевича на французский манер (без отчества) — фр. Alexandre Jérebtzoff.

Обстоятельства смерти

Умер отставной генерал-майор Жеребцов в 1832 году, довольно рано, на 51—52 году жизни. По свидетельству архимандрита Фотия (Спасского) он покончил жизнь самоубийством якобы вследствие пагубного влияния масонства. Тогда могила Жеребцова могла бы оказаться на территории православного монастыря только, если он прежде был освидетельствован врачами, как душевно больной и наложил на себя руки в приступе безумия. В противном случае, самоубийц всегда хоронят вне территорий православных храмов, как тяжких грешников. Однако сам архимандрит Фотий был ярым гонителем масонов и сектантов, поэтому его свидетельство в этом случае не может считаться вполне надёжным и беспристрастным, а документальных подтверждений болезни Жеребцова пока не найдено.

Так же остаётся открытыми вопрос, по какой причине Жеребцов провёл последние годы жизни в имении Кикино, хотя им уже в 1830 году владел его зять граф А. Ф. Орлов. А ведь у него самого было не мало владений — богатство, на которое польстился юный поручик А. А. Ржевуский. Он женился вскоре после смерти Жеребцова на его вдове, несмотря на то, что избранница была старше его на 13 лет.

Могила «полковника» Жеребцова

Известный мемуарист русский эмиграции Н. В. Волков-Муромцев, воспоминая детские и юношеские годы проведённые в Вязьмме, дает в своей книге описание могилы А. А. Жеребцова (выделения в тексте — Википедия):

В 1812 году авангард Милорадовича и Ермолова пробился после Малоярославца наперерез французам в Вязьму. Кутузов не хотел давать боя, но крыло армии дошло до Вязьмы, и Перновский полк под командой полковника Жеребцова перехватил французов в городе. Завязался жестокий бой. Целый день бились. Сильно пострадали французы, но и перновцев много перебило. Был убит и Жеребцов. Были все перновцы похоронены на кладбище мужского монастыря на Смоленской части. Красивые им поставили памятники, а самый красивый был полковнику Жеребцову. Невысокая бронзовая колонна, на которой сложены ружья, сабли, полусвернутое знамя, а надо всем этим кивер Перновского полка.

При этом он допустил целый ряд исторических неточностей, которые перекочевали в другие издания.

• Командиром 3-го Перновского гренадерского полка в 1812 году был майор А. А. Лачинов, который благополучно пережил сражение под Вязьмой.
• А. А. Жеребцов, умерший в 1832 году, никогда не служил в этом полку. Более того, офицера с такой фамилией в списках Перновского полка обнаружить не удалось.
• В 1812 году Жеребцов, как указано выше, в звании действительного камрегера с мундиром и полномочиями генерал-майора возглавлял 4-ю дружину Петербургского ополчения в составе корпуса генерал-лейтенанта П. Х. Витгенштейна.
• Во то время, когда происходил этот бой, он противостоял французам в районе Полоцка, примерно в 400 км западнее Вязьмы.

В частности, вяземская газета «Строчка в точку» в заметке «Обретение истории: в Вязьме открыт памятник Герою Отечественной войны 1812 года, генерал-майору А. А. Жеребцову» была вынуждена пойти на искажение цитаты Волкова-Муромцева:

О ранее существовавшем памятнике над могилой А. А. Жеребцова упоминает в своих мемуарах Николай Владимирович Волков-Муромцев: «Красивые им [перновцам] поставили памятники, а самый красивый был Жеребцову. Невысокая бронзовая колонна, на которой сложены ружья, сабли, полусвернутое знамя, а надо всем этим кивер Перновского полка».

Литературная пародия

Литературовед-любитель С. А. Павлинов (1951—1998) в своей книге «Тайнопись Гоголя: „Ревизор“» высказывает смелое предположение, что комедия «Ревизор» является ни чем иным, как пародией на масонские ритуалы и непосредственно на ложу «Соединенных друзей», а в образе городничего А. А. Сквозника-Дмухановского Н. В. Гоголь вывел её мастера стула — А. А. Жеребцова.

Однако доказательство своей теории С. А. Павлинов строит на довольно зыбкой почве. Во-первых, он обращает внимание на совпадение инициалов А. А. Жеребцова и гоголевского геороя. Во-вторых, приписывает Гоголю намеки, якобы имеющиеся в некоторых местах пьесы, на различные эпизоды «послужного списока» масона А. А. Жеребцова. К сожалению, Павлинов при этом ошибочно приводит факты биографии его дяди, упомянутого выше губернского предводителя дворянства Петербургской губернии Алексея Алексеевича Жеребцова. Кроме того, автор «Тайнописи» видит скрытый намек на фамилию Жеребцова в том, что в конце пьесы Городничего несколько раз подряд называют «сивым мерином», а в его фамилии (Сквозник-Дмухановский) предполагает неполную анаграмму названия ложи «Соединённых друзей».

Безусловно слабая доказательная база С. А. Павлинова еще не является опровержением его смелой догадки, однако подтверждение её требует серьезных литературоведческих и исторических исследований.

См. также

• Жеребцовы
• История масонства в России
• Масонская ложа Соединённые друзья
• Масонская ложа Астрея

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_j08.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 395-396.

Отрывок, характеризующий Жеребцов, Александр Александрович

Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.